События октября 1917 года, означавшие крах демократических ожиданий, породили в сознании части российского общества ощущения «конца истории». Убийство Николая II стало вехой конца старой и начала новой эпохи – оно казалось вполне закономерным и даже ординарным событием на фоне растущего насилия Гражданской войны.

Психологически общество подготавливалось к подобной развязке всем контекстом мировой войны, в ходе которой усиливалась десакрализация царской власти, проявлявшаяся в обществе, в частности, в многочисленных оскорблениях в адрес императора. Почти половина таких оскорблений (44 процента) содержала угрозы убийства царя или пожелания ему смерти. Однако после отречения 2 марта 1917 года Николай II утратил к себе былой общественный интерес, а его личность перестала быть актуальным раздражителем для современников. Тем не менее, октябрьский переворот, сопровождавшийся разграблением Зимнего дворца, ознаменовался очередными символическими «расправами» над бывшим государем. Как отметил А.Н. Бенуа, совершивший 28 октября 1917 года обход Зимнего, красногвардейцы «отвели душу» на портретах царя, штыками протыкая им глаза[1].

Захват власти большевиками и начало Гражданской войны актуализировали образ Николая как потенциального символа Белого движения, несмотря на то, что даже среди монархистов к личности бывшего царя не было единого отношения. В начале декабря 1917 года в Петрограде распространился слух, будто Николай II с семьёй бежал из Тобольска[2]. После разгона большевиками Учредительного собрания и подписания Брестского мира реанимировались слухи о том, что Николай и Александра Романовы – немецкие шпионы. Внутренняя политическая борьба усилилась, и на её фоне опасения советской власти возможного заговора по освобождению бывшего самодержца из тобольского плена представлялись обоснованными. Петроградская «Газета-копейка» сообщала о попытке организации побега Николая II тобольским епископом Гермогеном и приводила слова Я.М. Свердлова, объяснявшего мотивы перевода царской семьи в Екатеринбург и определения её дальнейшей участи: «Николай Романов является советским арестантом. До сего времени мы не имели возможность поставить вопрос о судьбе бывшего царя на очередь. Но скоро этот вопрос будет поставлен на очередь и будет разрешен»[3]. На фоне постоянных сообщений о массовых убийствах и казнях способ «разрешения вопроса» представлялся обывателям вполне определённым.

Ещё до упомянутого заявления Свердлова массовое сознание смирилось с неизбежностью «красного суда» над бывшим императором. В этом плане показательны слухи – лакмусовая бумажка общественных настроений – о том, что царя уже везут судить в Москву. В апреле 1918 года «Наше слово» сообщило, что Верховная следственная комиссия открывает ряд процессов по делам видных деятелей старого режима, первым из которых станет суд над Николаем II, в вину которому вменяется переворот 3 июня 1907 года, неправильное расходование бюджетных средств и ряд более мелких преступлений. Сообщалось, что за Николаем в Тобольск уже выехали латышские стрелки. Правда, спустя некоторое время было напечатано опровержение – оказалось, речь шла о полном тезке императора, бывшем провокаторе[4]. Однако в мае о привлечении Николая к суду ревтрибунала заговорили вновь. В начале июня появилась информация, что Романовых перевозят в Москву.

Вместе с тем, не следует переоценивать значимость для обывателей сведений о судьбе Николая Романова. В газетах информация о нём появлялась крайне редко, касаясь преимущественно бытовых вопросов. В дневниках современников бывший император также занимает весьма скромное место. Гражданская война изменила привычную повседневность обывателей: усугубление криминогенной обстановки и надвигавшийся голод отодвигали на второй план политическую злобу дня.

Тем не менее, в июне 1918 года романовская тема вновь обрела актуальность. С середины месяца распространились слухи о бегстве великого князя Михаила Александровича из Перми в Омск (до этого центральные газеты сообщали о его умопомешательстве). В Омске он якобы встал во главе сибирских повстанцев и издал манифест с призывом к свержению советской власти и обещанием созвать Земский собор[5]. На самом деле Михаил Александрович был казнён чекистами ещё 13 июня. В Петрограде и Москве 17–18 июня распространились слухи об убийстве Николая Романова. 19 июня «Газета-копейка», ссылаясь на прибывшего из Екатеринбурга очевидца, рассказывала: «В Екатеринбурге при наступлении замечалось сильное возбуждение. За несколько времени до этого разнесся слух о бегстве Михаила Романова. Возбужденная толпа, собравшаяся на площади, усмотрела в этом бегстве желание семьи Романовых похитить Николая II. В то же время на площади темными силами велась усиленная монархическая агитация <…> Разнесся слух, что к бывшему царю проник один из красноармейцев, не принадлежащий к охране, и в суматохе выстрелил из револьвера, убив Николая II наповал»[6].

Ходила и другая версия убийства бывшего царя: семью Николая пытались вывезти из Екатеринбурга, посадили в вагон, но он вступил в пререкания с красноармейцем, за что тот заколол его штыком[7]. Показательную запись в дневнике 18 июня оставил Ю.В. Готье: «Ходят слухи об убийстве Николая II и о бегстве Михаила; я пока не верю ни в то, ни другое, хотя первое возможнее второго»[8].

В июне – начале июля 1918 года убийство бывшего царя обсуждали и в Поволжье. Самарская газета «Волжский день» передавала, что отрёкшийся царь будто бы «был застрелен двумя конвоирами, охранявшими его. Убийство было совершено после прогулки, вечером, когда царские узники возвращались в свои покои»[9]. Газеты Центральной России довольно быстро опровергли подобные слухи (ссылаясь при этом на телеграмму командующего Уральским фронтом Р.И. Берзина, который лично удостоверился в здравии царской семьи), но поволжская печать со ссылкой на германское посольство и иностранные газеты настаивала на их достоверности. 31 июля «Волжский день» на первой полосе опубликовал уже официальное сообщение о казни бывшего царя. Похоже, что жители Самары так и не поняли, когда в действительности он был умерщвлён.

19 июля 1918 года «Правда» опубликовала статью «Николай Романов», в которой говорилось: «Мартовская революция убила самодержавие политически. Но когда его захотели воскресить, в Бозе был расстрелян физический носитель этого подлого “порядка” <…> У русских рабочих и крестьян возникнет только одно желание: вбить хороший осиновый кол в эту проклятую людьми могилу»[10]. Большевики были правы в том, что в предшествующие годы в адрес Николая II неоднократно раздавались проклятия. Конечно, расстрел бывшего царя и его семьи нельзя считать народной казнью, однако жестокость этого убийства отчасти объясняется тем образом Николая, который сформировался в массовом сознании к 1917 году.

20 июля 1918 года на первой полосе «Известий» появилась статья «Конец последыша»: «С расстрелом Николая Романова, политически давно умершего, окончательно порвалась цепь великая, связывавшая новую революционную Россию с старой царско-помещичьей Россией. В этом смысле казнь последыша является символической»[11]. Тут же утверждалось, что массы встретят эту весть с полным равнодушием. В действительности же современники восприняли её по-разному. С одной стороны, мученическая смерть отрекшегося царя смягчила отношение некоторых его бывших оппонентов к его памяти. Например, З.Н. Гиппиус, готовя свои дневники к печати, после известия о расстреле бывшего императора сняла многие резкие характеристики Николая II[12]. В дневнике другого современника читаем запись от 19 июля: «Самое скверное, самое страшное сообщение сегодня о том, что болезненно ожидалось целый год, – императора Николая Второго расстреляли»[13].

Однако далеко не у всех известие об убийстве бывшего царя пробудило подобные чувства. Многие представители интеллигенции ограничились в своих дневниках простой констатацией факта или приводили циничные высказывания своих знакомых[14].

М.М. Пришвин обратил внимание на предчувствия конца старого и начала нового мира, сильно развитые как у простого народа и интеллигенции, так и у большевиков[15]. В этом контексте слова «Известий» об «окончательно порвавшейся цепи» соответствовали массовым эсхатологически-милленаристским ожиданиям. Июль 1918 года оказался наполнен трагическими событиями: был убит германский посол граф В. фон Мирбах, прошли восстания левых эсеров в Москве, белогвардейцев в Муроме, Ярославле, Рыбинске, Симбирске, работал V Всероссийский съезд Советов, принявший первую советскую Конституцию, Петроград и Москву поразила эпидемия холеры. На фоне всего этого убийство Николая Романова не выглядело первостепенным по важности.

Часть общества долго оставалась в неведении – в некоторые местности газеты приходили тогда с большим опозданием. Ю.В. Готье, летом 1918 года находившийся в своём имении, об убийстве Николая прочитал только 6 августа и записал в дневнике: «Николая без суда, это для русских особенно характерно, убили вдали от столиц, спеша, зря, боясь собственной тени. Сам он все сделал для того, чтобы это случилось; но его исчезновение есть развязка одного из бесчисленных второстепенных узлов нашей смуты, а монархический принцип от этого только выиграет»[16].

Факт убийства царской семьи и нескольких их приближённых власти скрыли, возможно, потому, что в массовом сознании образы царских дочерей были иными, чем их родителей. Хотя великих княжон до революции злая молва и обвиняла в распутстве, смерти им не желали. В 1917 году циркулировали слухи о том, будто царские дочери с восторгом приняли революцию, освободившую их от отцовской деспотической власти, и, нацепив красные банты, бежали из дворца. Вслед за убийством Николая газеты сообщали, что его жена и дети живы и находятся «в надежном месте»[17]. Известия об убийстве всей царской семьи стали распространяться в Петрограде лишь в октябре 1918-го: «Еще слух, что расстреляли и эту безумицу несчастную – Александру Федоровну с ее мальчиком. Да и дочерей. Держат это, однако, в тайне»[18]. Их гибель казалась логичным следствием «конца истории».

Таким образом, современники предчувствовали трагическую развязку. Внутреннее отречение от Николая-царя у части общества произошло еще в годы Первой мировой войны, а казнь бывшего императора представлялась закономерным следствием начавшейся Гражданской войны. Распространившиеся в июне 1918 года слухи об убийстве отрекшегося императора, равнодушное восприятие их и позднейшего факта расстрела со стороны значительной части общества свидетельствовали о глубоких переменах в массовом сознании россиян в отношении знаковой фигуры – бывшего государя.

Владислав Аксенов,

           кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИРИ РАН

 

---

[1] Бенуа А.Н. Мой дневник. 1916-1917-1918. М., 2003. С. 204-205.

[2] Бенуа А.Н. Указ. соч. С. 299.

[3] Газета-копейка. 1918. 11 мая.

[4] Газета-копейка. 1918. 23 апреля.

[5] Тульская молва. 1918. 23 июня.

[6] Газета-копейка. 1918. 19 июня.

[7] Газета-копейка. 1918. 22 июня.

[8] Готье Ю.В. Мои заметки. М., 1997. С. 152.

[9] Волжский день. 1918. 9 июля.

[10] Правда. 1918. 19 июля.

[11] Известия. 1918. 20 июля.

[12] См.: Колоницкий Б.И. К вопросу об источниках «Синей книги» З.Н. Гиппиус // Русская эмиграция: Литература, история, кинолетопись (Материалы международной конференции, Таллинн, 12–14 сентября 2002). Таллинн, 2004. С. 23-34.

[13] Дневник москвича. 1917-1920 гг. Кн. 1. М., 1997. С. 203.

[14] Пришвин М.М. Дневники. 1918-1919. Книга вторая. М., 1994. С. 163.

[15] Там же. С. 101.

[16] Готье Ю.В. Указ. соч. С. 168.

[17] Газета-копейка. 1918. 20 июля.

[18] Гиппиус З.Н. Собр. соч. Т. 9. Дневники: 1919-1941. Из публицистики 1907-1917 гг. Воспоминания современников. М., 2005. С. 447.