Александр Керенский и Екатерина Брешко-Брешковская: в архиве навсегда.

После Октябрьской революции один из видных деятелей русской эмиграции, бывший министр-председатель Временного правительства и Верховный главнокомандующий русской армией, самый молодой ненаследный правитель России в ХХ веке Александр Фёдорович Керенский оказался в сущности в изоляции. Для большинства русских изгнанников он был фигурой одиозной, символом того процесса, который привел их к потере родины.

В Государственном архиве Российской Федерации имеется значительный массив документов, касающихся бывшего главы Временного правительства, прежде всего его личный фонд (Ф. Р-1807, оп. 1., 524 дела). Последняя в перечне единица хранения содержит большой портрет Керенского.

Картина запечатлела усталого, без былого лоска, близорукого, всматривающегося в книгу пожилого человека.

Муза для министра-председателя

Эта картина после войны пришла из Праги в составе Русского заграничного исторического архива (РЗИА) из бывшего Русского культурно-исторического музея. В довоенные годы Прага была заметным научным и художественным центром русского зарубежья, её называли ещё «русским Оксфордом». Здесь существовали Русское историческое общество, Русский свободный университет, Русский камерный театр, Пражская группа Московского художественного театра. Здесь проходили литературные вечера и лекции по истории русской культуры, выставки картин русских художников. Здесь был устроен Русский заграничный исторический архив. Наконец, здесь был открыт Русский культурно-исторический музей как хранилище и центр изучения культуры отечественной эмиграции. Собрание включало произведения искусства, исторические документы, автографы писателей и деятелей искусства, фотографии, коллекции наград, научные материалы, книги. Наиболее ценной частью его была художественная коллекция, основу которой составляли подаренные произведения.

Названная картина поначалу была атрибутирована как принадлежащая кисти Сергея Маковского. Почти семь десятилетий она не извлекалась из архивохранилища, пока в Государственном историческом музее не решили сделать выставку «Избранники Клио. Перед судом истории» из произведений, посвящённых знаковым персонам прошлого.

Изучение полотна показало, что никому из знаменитой семьи живописцев Маковских оно принадлежать не может: манера письма совершенно другая – не академическая. А на обороте, если очень тщательно рассматривать, можно было прочитать: «Сергей», а потом – «Мако». Или, надо понимать, «Маковский»?.. Однако Сергей, который был сыном Константина Маковского и племянником не менее знаменитого Владимира Маковского, не брал в руки кисть, он известен исключительно как поэт, художественный критик, теоретик искусства, мемуарист. Блистательный портретист, тоже эмигрант, Юрий Анненков как-то спросил Сергея Константиновича, почему он тоже не сделался живописцем: «Отличавшийся весьма тонким остроумием, Маковский тотчас же ответил мне с иронической улыбкой, что когда три художника носят одну и ту же фамилию, то никто, кроме специалистов, не может разобрать – или запомнить – кем именно написана та или иная картина».

Мако… Кто же этот Сергей Мако? Поиск архивистов и музейщиков привел к неожиданному результату. В одном из справочников рассказывалось о русском художнике австрийского происхождения Иосифе (Эдуарде) Мако, в конце XIX века переехавшем в Томск. Его сын Александр и внук Сергей также были художниками. Оказывается, Сергей, ставший после революции «Сержем», путешествовал по Европе, долго жил в Праге, где пользовался успехом и принял живейшее участие в жизни эмигрантской общины и основал художественное объединение «Скифы». Более того, в материалах об истории создания картинной галереи Русского культурно-исторического музея обнаружилось, что Серж Мако передал в дар создаваемому музею три портрета – Керенского, Брешко-Брешковской и Григория Мусатова, русского живописца и графика, который входил в культурное общество «Художественная беседа» и вместе с Мако принимал активное участие в создании организации эмигрантских художников «Скиф». Портреты и несколько рисунков к рассказам Михаила Зощенко и Исаака Бабеля работы Мако стали первыми в собрании музея.

Оказывается, Керенский был написан Сергеем Мако в 1923 году. Портрет парный – Керенского и самой заказчицы... – Екатерины Константиновны Брешко-Брешковской (1844 – 1934), известного деятеля русского революционного движения, одной из создательниц партии эсеров (ПСР) и её Боевой организации – террористов, не щадивших ни врагов, ни самих себя.

Дворянка, образованная барышня Екатерина Вериго из состоятельной и благополучной семьи, учась в Петербурге, серьёзно и надолго заразилась популярными в шестидесятые годы XIX века бакунинскими идеями анархизма и просвещения народа. Юноши и девушки мечтали о светлом будущем России и готовились пожертвовать своей жизнью во имя идеи. Наиболее радикальная часть молодых революционеров, к которым принадлежала и Екатерина, вышедшая к тому времени замуж за витебского помещика Брешко-Брешковского и родившая ребенка, планировала покушения и террористические акты против «угнетателей». Екатерина заболела революцией на всю оставшуюся жизнь, оставила мужа и новорожденного сына, поскольку понимала, что семейная жизнь несовместима с деятельностью революционера. Под именем солдатки Феклы, в крестьянском облачении, с котомкой за плечами, ходила по деревням, рассчитывая поднять мужиков на бунт. Составляла агитационные прокламации крайне радикального содержания с призывами «нападать на жилища купцов, помещиков и жидов, разорять их до основания».

О том, насколько твёрдо и бескомпромиссно была настроена юная революционерка, вспоминал автор первых либерально-конституционных реформ князь Петр Долгоруков:

«Говорила, что мы, либералы, должны приступить к более решительным действиям, и если мы сами не способны на террор, то должны, по крайней мере, содействовать террористам».

Впервые она была арестована в 1874 году по «Делу о пропаганде в Империи» в числе 193-х народников. Обвинение указывало на их «готовность к совершению всяких преступлений» и намерение «перерезать всех чиновников и зажиточных людей». Ни один из осуждённых народовольцев тогда не подал прошения о помиловании. Брешко-Брешковская стала первой в России женщиной, приговоренной к каторге в Нерчинск, в Карийский тюремный район, или в Кару, как в обиходе называли это гиблое место, куда она прибыла в кандалах.

Со временем на смену народовольческим идеям пришли новые. Следуя им, в общей сложности Брешко-Брешковская провела в тюрьмах, ссылках и на каторге двадцать два года. Правда, самодержавие тяжкими каторжными работами её не мучило, в основном это были колонии-поселения, где было много времени для интеллектуальной деятельности.

На рубеже веков Екатерина Константиновна оказалась в числе основоположников и вдохновителей партии социалистов-революционеров. Она не была философом, теоретиком, политиком и организатором, её сила состояла в прямом контакте с публикой, она обладала, как сейчас говорят, прекрасной харизмой и умела говорить с публикой.

Идеология эсеров изначально строилась на разделении российского общества. Политическая демократия и социализация земли были основными требованиями эсеровской программы. Именно они должны были обеспечить эволюционный, без особой, социалистической революции, переход России к социализму. И хотя эсеры утверждали, что выражают интересы всего народа, а противостоит им лишь правящая верхушка, в немалой степени с их деятельностью связан серьёзный раскол в общественно-политической жизни России. Политическая программа ПСР была не просто утопичной, но и крайне опасной для страны; по существу это была полуанархическая программа, предполагавшая практически полное уничтожение государства.

«Конечно, – говорил один из первых и главных теоретиков партии Виктор Чернов, – кровь есть ужас; но ведь и революция ‒ кровь. Если террор роковым образом неизбежен, то значит ‒ он целесообразен, он соответствует жизненным условиям».

Брешко-Брешковская в пропаганде террора видела не преступление, а подвиг во имя народа, это сопровождало её выступления на протяжении всей революционной деятельности, за что эта женщина поплатилась полной мерой.

«Бабушку русской революции» ещё называли «революционной богородицей». Но если жизнь её, на протяжении почти полувека прошедшая в подполье, тюрьмах, ссылке, на каторге и в побегах, действительно можно назвать мученической, то святой нельзя никак. Брешко-Брешковская была убеждена, что для достижения благих целей хороши любые средства. С непостижимой легкостью и жестокостью она смотрела на жизни как царских чиновников, так и самих соратников-боевиков. Присвоив себе право на казни, но сама не отметившись ни в одном террористическом акте, тем не менее она побудила на их совершение множество молодых и романтически настроенных социалистов-революционеров. В её представлении не только собственная жизнь, но и жизнь других людей не имела никакой ценности.

Терроризм эсеров особенно проявился в Первой русской революции и в последующие несколько лет. Историки насчитали, что с 1902 по 1911 год было зафиксировано 248 покушений. Брешко-Брешковская считала, что для достижения благих целей её партии, чтобы помочь народу освободиться от тирании и несправедливости, хороши любые средства.

Ни тюрьмы, ни административные ссылки, широко практиковавшиеся в царской России, ожидаемых результатов не давали. Вместо того, чтобы перевоспитываться, революционеры, как правило, использовали время вынужденного ограничения свободы для штудирования европейской социалистической литературы и подготовки новых «эксов».

Объективности ради заметим, что многие деятели ПСР вовсе не разделяли лозунг «Террор как путь к светлому будущему». В партию входили и умеренно настроенные, даже одарённые люди. Некоторые из них занимали видные политические посты, являлись известными и уважаемыми гражданами. Однако серьёзно влиять на свое кровавое дитя – Боевую организацию, взращенную благодаря таким радикальным лидерам, как Брешко-Брешковская, Григорий Гершуни, Борис Савинков, Евно Азеф, они не могли.

Но почему «бабушка русской революции», как назвали её после Февраля, но скорее, заслуживавшая звания «бабушки русского террора», заказала портрет Керенского? Оказывается, присяжный поверенный Керенский, когда занимался изучением дела о расстреле рабочих на Ленских приисках, встретил в Сибири Брешко-Брешковскую, где та отбывала очередную ссылку. Брешко-Брешковская буквально очаровала будущего министра-председателя, ставшего самым молодым немонархическим правителем России в истории.

В свое время Керенский, будучи адвокатом и депутатом Думы, прославился своими ораторскими способностями. Постоянно выступая со страстными речами где только можно, он получил необычайную популярность. В начале Февральской революции вступивший в ПСР из т.н. «трудовиков» – немногочисленной и малоизвестной партии представителей класса мелкой буржуазии, подавляющего большинства тогдашнего населения России, аккумулирующих в себе общие, наиболее характерные черты народнических идеалов, – Керенский оказался одновременно в двух противостоящих органах власти. С одной стороны, в качестве заместителя председателя исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и, с другой, – министра юстиции в первом составе Временного правительства.

На посту министра лично контролировал аресты многих фигур из царского правительства, инициировал такие революционные решения Временного правительства, как признание независимости Польши и Финляндии, амнистия политических заключённых. Он же распорядился, чтобы возвращение в Петроград 73-летней революционерки из сибирской ссылки было по-царски триумфальным. Бывшая преступница стала национальной героиней.

Издаваемый в Петрограде в 1917 году журнал «Искры» писал: «4 марта в Минусинске к бабушке лично явились товарищ прокурора и местный исправник объявить распоряжение министра юстиции А.Ф. Керенского об ее освобождении и оказании содействия выезду в Россию предоставлением к ее услугам лицо для оказания помощи в пути, если она этого пожелает, а также для выражения личного приветствия г. министра. Городская дума в полном составе явилась на квартиру к уезжающей в Петроград «бабушке русской революции» Е.К. Брешко-Брешковской, чтобы выразить ей приветствие от всего городского населения и пожелание счастливого пути. Проводы носили небывалый в Минусинске характер. Квартира и двор «бабушки» были переполнены провожающими. На проводы явились буквально все местные жители. «Бабушка» тронулась в путь под звуки революционного гимна, подхваченного всеми провожавшими».

Всюду на железнодорожных станциях Транссиба, где останавливался поезд, её спецвагон встречали под звуки оркестров и построения воинских частей. Устраивались митинги, произносились речи о наступившей свободе и о неоценимом вкладе Брешко-Брешковской в революцию, на встречу с ней выходили толпы людей со знамёнами.

«В местах, где я могла остановиться лишь ненадолго, крестьяне и священники, согласно древнему обычаю, устраивали благодарственный молебен в мою честь,

– вспоминала она.

– …В промышленных центрах меня везли по городу с эскортом из сотен тысяч рабочих. Они окружали меня так тесно, что я могла вести с ними долгие разговоры. Нередко в мой вагон приходили депутации с приветственным адресом. Зачастую эти люди спешили ко мне из железнодорожных мастерских, все черные и покрытые потом. Я целый месяц ехала через Енисейск, Томск, Пермь и всю Европейскую Россию и могу засвидетельствовать, что за все это время не слышала ни одного грубого слова и не видела ни одного злобного лица. Русские люди пребывали в благоговейном настроении, будучи уверены, что на землю наконец пришла справедливость»…

«В начале апреля я уже проехала свой путь от Минусинска до Петрограда, где меня так дружелюбно и ласково встретил Александр Фёдорович Керенский, уже обремененный громкой ответственностью, но всегда ровный, всегда справедливый, беспристрастный к недругам и к друзьям. Живя в Сибири, я знала о его деятельности как присяжного поверенного, всегда летевшего на защиту попранных прав рабочего народа, в каком бы конце бесконечного и бесправного государства нашего ни повторялись безобразия и жестокости, чинимые царской администрацией.

Следила за его речами в Думе с большим интересом, а когда он приезжал на Лену, чтобы разобраться в причинах расстрела двухсот рабочих на золотых приисках, и затем возвращался в Россию — он проездом навестил меня в Киренске. Виделись мы недолго, но дружба наша закрепилась навсегда. В Петрограде он поселил меня в своей квартире, и мы вместе ожидали прибытия на родину то одного, то другого изгнанника…

Керенский встречал лично всех возвращавшихся борцов. В них он видел новые силы, готовые и впредь служить своему народу, готовые отдаться его возрождению так же искренне, бескорыстно, как сам это делал»,

– писала Брешко-Брешковская.

Бывшую ссыльную чествовали министры Временного правительства, гласные городской Думы, члены Совета рабочих депутатов. Тогда же исключительно колоритная участница событий 1917 года Брешко-Брешковская была прозвана современниками «бабушкой русской революции». Керенский называл ее «ближайшим водителем по духу»; она отвечала тем же, провозгласив его «достойнейшим из достойнейших граждан земли русской», «гражданином, спасшим Россию». Ей были оказаны поистине монаршие почести – по личному распоряжению Керенского она была поселена в одной из комнат Зимнего дворца, куда министр не взял даже свою семью.

Эсеры с не меньшими основаниями, чем большевики, претендовали на победу в ходе революции. Если поначалу в феврале 1917 года роль их была невелика, то вскоре в умеренно-социалистическом блоке политическая инициатива перешла именно к социалистам-революционерам. Своим политическим лозунгом эсеры провозгласили словосочетание «Земля и воля». Революционное фразерство вводило людей в заблуждение. Крестьяне, составлявшие в России большинство, нередко записывались в партию целыми деревнями, а солдаты, тоже вчерашние крестьяне, – ротами. К лету почти вся власть в провинции находилась у партии социалистов-революционеров. Её представителям принадлежал ряд ключевых постов во Временном правительстве.

Исследователи отмечают, что в 1917 году в ПСР насчитывалось до миллиона членов, или втрое больше, чем достигла к марту следующего года ленинская РСДРП(б) – партия, пришедшая к власти. В феврале 1917-го большевики являлись лишь третьей по влиятельности силой среди социалистов. Вплоть до самой осени в Советах сохранялось эсеро-меньшевистское большинство. На выборах в Учредительное собрание за эсеров проголосовали больше всех – 19,1 млн человек (39,5%), за большевиков почти вдвое меньше – 10,9 млн (22,5%).

С первых же дней в Петрограде Брешко-Брешковская начала работать, по её выражению, «как упряжный вол». Оказавшись в Зимнем, она принимала посетителей, возглавила издательство, энергично звала девушек в женский «батальон смерти», ездила по стране и горячо агитировала за Керенского. Когда того на съезде эсеров прокатили на выборах в Центральный комитет, в знак протеста «бабушка» вышла из состава ЦК. Брешко-Брешковская была своеобразной политической музой Керенского, называла его Сашей и вплоть до своей кончины держала с ним тесную деловую связь.

Поддерживая Временное правительство и министра-председателя, она вместе с тем с удивлением и опасением отмечала разрушительную силу внутренних раздоров и колебаний во власти, неуместную, по её мнению, корректность и рассудительность правительства по отношению к Советам и большевикам, предвидела приближающийся неминуемый крах.

Брешко-Брешковская, как и большинство руководителей партии эсеров, Октябрьскую революцию приняла резко враждебно. По легенде, она якобы ушла из Зимнего дворца с последними отступавшими юнкерами и женским «батальоном смерти».

Глядя на её изображение в голубых тонах, трудно представить, что эта пожилая, умудренная жизнью женщина с теплым и спокойным взглядом по-прежнему считала террор одним из действенных инструментов обретения свободы (разумеется, так, как её понимала), оставалась жёстким и фанатичным противником Советской власти. Как и Керенский, она была убеждена, что коммунисты не имеют ничего общего с социализмом, так же как с рыночным капитализмом европейского образца. Большевизм, по взглядам эсеров, – это «первобытный капитализм», несущий с собой самые тяжелые, самые худшие формы эксплуатации рабочего класса. В воспоминаниях бывшая создательница Боевой организации эсеров не раз укоряла Керенского за то, что тот не смог «взять Ленина».

Русский писатель-эмигрант Роман Гуль в воспоминаниях о Керенском и Брешко-Брешковской писал:

«Она говорила Саше, что он должен арестовать головку большевиков, как предателей, посадить их на баржи и потопить. «Я говорила ему: «Возьми Ленина!» А он не хотел, все хотел по закону. Разве это было возможно тогда? И разве можно так управлять людьми?.. Посадить бы их на баржи с пробками, вывезти в море – и пробки открыть. Иначе ничего не сделаешь. Это как звери дикие, как змеи – их можно и должно уничтожить. Страшное это дело, но необходимое и неизбежное».

«Но Саша,

– продолжал иронично настроенный к Керенскому Роман Гуль,

– о такой действительно государственной мере (я говорю это всерьез) и слышать не хотел: перед ним «сияла звезда социализма»… За границей эмигрант А.Ф. Керенский, по-моему, никаким социалистом не был. Ну, может быть, самым крайне-крайне-правым, и то не мировоззренчески, а в смысле нужности социальных реформ…»

Социалисты-революционеры при всех их оттенках и расколах в революции были обречены. К осени 1917 года они продолжали спорить о выборе стратегии, их члены перетекали из одной группировки в другую и окончательно разошлись на три фракции: правые, куда вошли Брешко-Брешковская, Керенский и Борис Савинков; центристы с Виктором Черновым во главе; лидером левых стала Мария Спиридонова.

Спустя всего четыре года некогда самая крупная в революционные дни российская политическая партия вообще фактически перестала существовать: множество её рядовых членов предпочли перейти к большевикам, возможно, рассчитывая сделать карьеру; более амбициозные объединились в осколки, не имевшие никаких политических перспектив, и растворились в эмиграции. И здесь весьма показательна полная противоречий судьба последнего главы Временного правительства Керенского. Чем закончилась его карьера, известно. Лавирование между буржуазными и правосоциалистическими партиями, радикально настроенным офицерством и стремительно большевизировавшимися Советами закончилось 25 октября 1917 года – для членов правительства Петропавловской крепостью, а для его главы – бегством на автомобиле американского посла, угнанном адъютантами из посольства США в Петрограде.

Александра Фёдоровича очень огорчала пущенная в Советской России байка, что, дескать, он бежал, переодевшись в одежду сестры милосердия. На этот счет существует множество карикатур, художественных картин и кинофильмов. История о костюмном маскараде проникла даже в «Краткий курс истории ВКП(б)» 1937 года. Миф охотно использовали и монархисты, ненавидевшие председателя Временного правительства.

Распространению слуха нечаянно поспособствовал он сам. В своих мемуарах он написал:

«Я ушел из Дворца за 10 минут до того, как предатели ворвались в мои комнаты. Я ушел, не зная ещё за минуту, что пойду. Пошел нелепо переодетый под носом у врагов и предателей… «Я преобразился в весьма нелепого матроса, рукава бушлата которого были коротковаты, мои рыжевато-коричневые штиблеты и краги явно выбивались из стиля. Бескозырка была мне так мала, что едва держалась на макушке. Маскировку завершали огромные шоферские очки».

«Ну скажите у себя в Москве! Там же есть серьезные люди!

– говорил он советскому журналисту Генриху Боровику, встречавшемуся с Керенским в США в шестидесятых годах.

– Ну, пусть перестанут писать, будто я бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого!»

Да, такого не было – женского платья. Но переодевание-то тем не менее было. Российско-финляндскую границу скрывавшийся от новой власти Александр Фёдорович пересек в той же форме матроса, которую ему дал водитель, приютивший его у своих родственников.

В 1920 году Керенский, помыкавшись по свету, переехал в Париж. Денег у него почти не было: первое время даже не мог снимать комнату и, числившись сотрудником эмигрантской газеты «За Россию», даже ночевал в редакции. Между тем вскоре он нашёл средства на собственную газету, получившую название «Дни». Издание стало довольно успешным, выходило вплоть до 1932 года, а среди его авторов были Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Иван Бунин, Константин Бальмонт. Передовицу в каждый номер писал лично Керенский.

Мечтая о свержении большевиков, выступал с резкими антисоветскими лекциями, призывал Западную Европу к крестовому походу против Советской России. Он тем не менее не одобрял Белое движение, считая его представителей в эмиграции последователями генерала Корнилова. Офицерство платило ему тем же. В фонде Керенского в ГА РФ имеется документ, в котором сообщается о планируемом некими неизвестными лицами покушения на Керенского, а также на Павла Милюкова. Бывший министр иностранных дел Временного правительства и лидер Конституционно-демократической партии (кадетов) отвергал продолжение вооружённой борьбы внутри России и иностранную интервенцию, выступал за союз с социалистами, за что и оказался ненавидимым наиболее радикальной частью эмиграции.

В эмиграции Керенский пытался продолжить активную политическую деятельность и одно время даже приветствовал нападение фашистской Германии на СССР, но, когда стало ясно, что Гитлер ведет войну на уничтожение народов России, резко изменил свои взгляды. Писал книги. Из Франции, женившись, переехал в Австралию, а после смерти супруги в Америку. Современники восхищались энергией человека, жизнь которого была наполнена драматическими потерями.

Есть сведения, что в 1968 году Керенский пытался получить разрешение на приезд в Советский Союз. Решение зависело от выполнения им ряда условий, поставленных руководством СССР, в частности, от получения его признания закономерности социалистической революции, правильности политики Советской власти и очевидных успехов советского народа. И Керенский признал, что события в октябре 1917 года стали логическим завершением общественного развития России. Тем не менее он заявил, что ни о чем нисколько не сожалеет. Однако приезд Александра Фёдоровича в Москву не состоялся. Возможно, вопрос был снят из-за ввода советских войск в Чехословакию в том же году либо самим Керенским, либо советским партийным руководством.

В декабре 1968 года Центр гуманитарных исследований Техасского университета в городе Остине (США) приобрёл архив Керенского у владельца, его сына Олега за 100 тыс. долларов.

Продолжение

Вячеслав Тарбеев,
советник директора Государственного архива Российской Федерации.

ВОЗМОЖНО, ВАМ БУДЕТ ИНТЕРЕСНО:

Архивный ар-деко. Почему Государственный архив РФ не памятник истории и культуры?

Росархив опубликовал новые документы, посвящённые Нюрнбергскому процессу

Как говорить с молодёжью об истории, обсудили в эфире «Радио России»