Больше года пандемия коронавируса испытывает на прочность современную цивилизацию, её медицину, науку, социальную сферу, государственную политику в области здравоохранения. Вспомним главные страницы истории борьбы человечества с грозными инфекционными заболеваниями и огромный вклад российских, советских исследователей в эту героическую эпопею.

Наука о «зверьках»

Они подкрадываются незаметно – инфекционные болезни, «поветрия», способные внезапно охватить огромные территории. Они не признают ни цивилизационных, ни социальных границ. В борьбу с невидимым врагом включались не только естествоиспытатели, но и философы, астрономы и даже поэты! В тайну происхождения «прилипчивых» хворей стремились проникнуть лучшие умы. И надо сказать, гипотезы о природе заразных болезней очень рано стали подбираться к тому, как мы представляем картину сегодня.

Так, уже Гиппократ (460–377 гг. до н. э.) предполагал, что существует связь между быстро распространяющимися недугами и особыми болезнетворными испарениями, которые он именовал «миазмами» (греч. «загрязнение», «скверна»). Вплоть до конца XIX века медицинская наука использовала термин «миазмы» – сегодня, кстати, он возрождён в гомеопатии…

Интеллектуал эпикурейской школы Лукреций (99–55 гг. до н. э.) в своей знаменитой поэме «Оприроде вещей» довольно внятно излагает причины возникновения эпидемий: он говорит и о «семенах, что приводят к болезни и смерти»; и об «опасном воздухе»; и о том, что «зараза» может пасть на воду, осесть на хлебах или пище, висеть в атмосфере; и о вредоносной роли загнивающей почвы. Актуально звучат идеи римского поэта-мыслителя о том, какие опасности таит трансграничная зараза, пробирающаяся из иных частей света… К античным источникам восходили средневековые и ренессансные представления о причинах инфекций.

В XVI веке итальянский врач Джироламо Фракастро (1478–1553) сформулировал теорию «контагий» – «зародышей болезней». Между прочим, считается, что именно он первым использовал термин «инфекция» в медицинском смысле. Фракастро полагал, что «контагии телесны», т. е. материальны, по сути, они являются мельчайшими живыми существами, при обязательном участии которых происходит заражение на расстоянии. Эту гипотезу поддерживал и развивал также известный астроном Афанасий Кирхер… Естествоиспытатели также прекрасно понимали связь болезней с процессами гниения и брожения. В XVII веке английский исследователь Р. Бойль провидчески предсказал, что природу заразных болезней объяснит тот, кто разгадает тайну брожения.

До конца XVII века изучение причин «поветрий» и других недугов шло «вслепую». Окно вмир микроорганизмов распахнуло изобретение микроскопа Антони ван Левенгуком (1632–1723). Созданный им прибор давал увеличение до 300 раз. В 1683 году энергичный голландец подробно описал и зарисовал основные формы бактерий. Открытые микроорганизмы он именовал анималькулами – «зверьками», «зверюшками». Обычно именно эта дата принимается за точку отсчёта пути научной микробиологии. В 1698 году путешествующий по Голландии Пётр I принял Левенгука на борту своей яхты у пристани Делфта. Учёный продемонстрировал царю «микроcкопиум». И государь Пётр Алексеевич стал первым россиянином, увидевшим левенгуковских «зверюшек».

Подружить науку, медицину и... власть

С эпохи Левенгука исследователи мира микроорганизмов были увлечены в основном описанием их внешних форм, «коллекционированием» видов. Маршрут к экспериментальному этапу для мировой науки прокладывал, в частности, русский натуралист и врач Мартын Тереховский (1740–1796). Он изучал не только размножение микроорганизмов, но и влияние на них электрических разрядов, температуры, химических веществ, подтвердив, что на жизнедеятельность «анималькулей» отрицательно влияет кипячение; он также одним из первых в мире начал практиковать стерилизацию. К сожалению, изза слабости научной коммуникации того времени работы М.М. Тереховского не оказали сильного влияния на развитие микробиологии.

Данила Самойлович (1744–1805) был неутомимым и бесстрашным охотником за возбудителем чумы. Русский военный доктор был убеждён, что «чума вызывается особливым и совсем отменным существом». Лишь несовершенство микроскопов того времени не дало Д.С. Самойловичу возможности воочию увидеть своего «противника»! Во время «морового поветрия» 1771–1772 годов в Москве он производил дезинфекцию вещей больных, делал прививку «заразного начала чумы» здоровым людям, находившимся под угрозой заражения. Исследователь и себя заразил через гной больных, дабы доказать возможность предохранения от чумы с помощью прививок. Труды Самойловича стоят у истоков иммунологии, а в деле вакцинации он по праву может разделить славу первопроходца с британцем Э. Дженнером, пионером оспопрививания. В следующую эпоху Л.С. Ценковский (1822–1887), описавший 43 вида микроорганизмов, установил место бактерий в системе живых существ.

Впрочем, в истории вопроса успехи в борьбе с инфекционными заболеваниями напрямую зависели не только от достижений учёных-медиков, но и от поддержки, самоотверженности, открытости новому и доверия к науке со стороны людей, облечённых властью, – просвещённых правителей. Яркий пример в отечественной истории – Екатерина Великая. Не понаслышке зная, какую угрозу для страны представляла тогда оспа, не ведавшая ни географических, ни сословных барьеров (в 1730 году оспа унесла жизнь Петра II; в 1768 году от этой болезни умерла графиня Шереметева, невеста графа Никиты Панина, наставника цесаревича Павла; случалось, что оспа в Европе и России уносила до миллиона людей в год), императрица 23 октября 1768 года сделала себе прививку «оспенной материи», пригласив для этого в Россию английского врача Томаса Димсдейла.

Тогдашняя прививка – вариоляция (внесение в надрез на руке оспенного материала от больного) не была полностью безопасной; безопасная вакцина Дженнера была разработана лишь к 1796 году. Но эффективность и такого оспопрививания к тому времени была уже доказана: смертность среди привитых была в двадцать раз меньше, чем у не получивших прививку. После недельного недомогания в уединении просвещённая государыня поправилась, подав пример без малого полутора сотням представителей российского высшего сословия! А уже в первые десятилетия XIX века Россия уверенно стала одним из европейских лидеров в деле успешного оспопрививания.

Отец вирусологии

Однако вернёмся к научно-исследовательской стороне вопроса. Вплоть до конца XIX века тесной «дружбы» между микробиологией и медициной не было. Врачи с недоверием относились к энтузиазму «охотников за микробами». Многие выдающиеся гигиенисты придерживались «миазматической» теории, считая, что, помимо бактерий, существенную роль в распространении эпидемий играют такие факторы, как состояние почвенных вод. Лишь в 1880–1890-е годы налаживается прочный союз между врачами и исследователями мира микроскопических существ.

В работе первых русских микробиологов заметен тот «почерк», который станет отличительной чертой национальной школы исследователей микроорганизмов: близость к практическим задачам, самопожертвование ради науки и людей, готовность разделить судьбу своей родной страны. (Тот же Самойлович был с 1793 года главным доктором карантинов Юга России, организовал ликвидацию множества вспышек чумы.)

…Как известно, стремительный подъём мировой микробиологии связан с именами Луи Пастера (1822–1895), Роберта Коха (1843–1910) и их последователей, среди которых было и немало исследователей российского происхождения. Вероятно, самый знаменитый из них – один из основоположников иммунологии И.И. Мечников (1845–1916). Имя Ильи Мечникова, с 1887 года до конца жизни работавшего в Пастеровском институте в Париже, сегодня хорошо известно на Западе. Идаже окружено своеобразным мифологическим ореолом: на него очень любят ссылаться как на великого предшественника разработчики альтернативных идей в области диетологии, гериатрии и т. п. При этом остаётся в тени, что одно из ключевых открытий в микробиологии – обнаружение вирусов – было сделано русским учёным Дмитрием Иосифовичем Ивановским (1864–1920).

Как известно, вирусы столь малы, что практически не различимы в обычный микроскоп. Однако результаты их деятельности более чем заметны! Так, например, некротические пятна на листьях табака: они резко снижали урожайность и качество культуры. Ивановский поставил задачу выявить инфекционный агент: пропускал препарат заражённых листьев через специальный фарфоровый фильтр, поры которого были меньше всех известных на тот момент микроорганизмов. Однако экстракт сохранял инфекционные свойства и после фильтрации! В 1892 году исследователь сообщил о своём открытии на заседании Российской академии наук. Как это часто бывает в истории на уки, первооткрыватель не до конца представлял себе значение своего открытия и пытался вписать его в рамки существовавшей парадигмы. Русский учёный предлагал называть мельчайшие болезнетворные частицы корпускулами (термин, хорошо известный в истории медицины).

Слово вирус (от латинского virus – «яд») появляется в научных трудах позднее, в ходе письменного диалога Ивановского и продолжившего его эксперименты голландского микробиолога Мартина Бейеринка. Считается, что Бейеринк предложил более точное и адекватное объяснение феномену, открытому Ивановским; хотя на самом деле его определение «живой жидкий инфекционный агент» далеко от современного понимания вирусов (корпускулы Ивановского – ближе к нему!).

Лишь в 1935 году американский химик Уэнделл Стэнли впервые выделил вирус табачной мозаики в белковой форме. Спустя четыре года его, наконец, увидели при помощи микроскопа. Получивший Нобелевскую премию Стэнли так отзывался о русском первооткрывателе:

А британский вирусолог Н. Пири писал:

Конец жизни Дмитрия Иосифовича был омрачён драматическими событиями. В годы Первой мировой войны он потерял свою лабораторию в Варшавском университете, эвакуировался вместе с ним в Ростов-на-Дону, здесь и скончался посреди лишений Гражданской войны. Его имя в 1950 году присвоено Институту вирусологии, созданному в 1944 году в составе Академии медицинских наук СССР.

Под попечительством принца

…Первые шаги юной российской микробиологии были связаны с решением практических задач по достижению победы над невидимым врагом – бактериями и вирусами. Верховная императорская власть и многие представители царствующего дома, продолжая екатерининскую традицию, понимали значение развития медико-биологических исследований и их практического применения, лично способствуя развитию этой жизненно важной – в прямом смысле – сферы знания. Так, в декабре 1890 года в Санкт-Петербурге был открыт Институт экспериментальной медицины. Указом государя Александра III он был назван «Императорским». Основателем и бессменным попечителем ИИЭМ до самого 1917 года был принц Александр Петрович Ольденбургский – правнук Павла I, известный меценат и благотворитель (между прочим, создатель курорта Гагры), один из самых уважаемых представителей правящей династии.

Журнал «Всемирная иллюстрация» в 1891 году так сообщал об открытии института:

К работе в ИИЭМ были привлечены подлинные светила науки: И.П. Павлов, С.Н. Виноградский, Э.Ф. Шперк и другие.

Приоритетным направлением в деятельности института стали исследования микробиологического и эпидемиологического характера: изучение причин болезней «главным образом заразного характера», практическая борьба с инфекционными заболеваниями. В 1897 году на базе института была создана «Особая комиссия для предупреждения занесения чумной заразы и борьбы с нею в случае её появления в России» (КОМОЧУМ) под председательством принца А.П. Ольденбургского. Комиссия развернула мониторинг эпидемической обстановки в России и других странах; в очаги эпидемий (в том числе в Индию, Персию, Китай, Монголию) направлялись специальные лечебноисследовательские экспедиции.

Главной задачей было наладить массовое производство препаратов против заразных болезней. Благодаря хлопотам августейшего попечителя ИИЭМ в заброшенном форту «Император Александр I» в акватории Финского залива близ Кронштадта была создана «Особая лаборатория ИИЭМ по заготовлению противочумных препаратов». Лаборатория была уникальной по своему научно-техническому оснащению, стандартам безопасности и уровню решаемых исследовательско-производственных задач. В «Чумном форте», как стали его называть, проводили эксперименты с различными животными (включая верблюдов и лошадей); производили сотни тысяч доз вакцин и сывороток для предупреждения и лечения особо опасных инфекций – не только чумы, но и холеры, тифа, столбняка, скарлатины.

Институт экспериментальной медицины, утративший имя «Императорского», продолжил свою деятельность и в советские годы, став опорной площадкой отечественной вирусологии.

Побеждая «невидимого врага»

Беспристрастное изучение советской цивилизации – которое, хочется верить, всё же будет осуществлено в будущем – не сможет пройти мимо феномена массовой, чётко организованной и научно-технологически обеспеченной борьбы с невидимым врагом… (Нет, речь идёт не о троцкистах, бухаринцах и иже с ними…) Борьба эта увенчалась победой на всех основных фронтах! Были преодолены, стали экзотическим феноменом основные заразные болезни – от чумы и холеры до туберкулёза и сифилиса. В небольшом очерке трудно охватить всю многообразную многолетнюю работу советских микробиологов, эпидемиологов, вирусологов, иммунологов и специалистов ещё десятка смежных специальностей. Остановимся лишь на нескольких показательных личностных примерах.

Русская школа микробиологии с минимальными потерями передала свою интеллектуальную эстафету советской науке. К числу тех, кто успешно работал как до, так и после революции, следует отнести бактериолога С.Н. Виноградского (1856– 1953), первооткрывателя хемосинтеза у бактерий, исследователя экологии и физиологии микроорганизмов; его ученика В.Л. Омелянского (1867–1928), автора первого русского учебника «Основы микробиологии» (1909); Б.Л. Исаченко (1871–1948), исследовавшего распространение микроорганизмов в Северном Ледовитом океане и указавшего на их важную роль в геологических процессах.

В 1930-е годы начинается период бурного развития уже собственно советской микробиологии и вирусологии. Одним из её выдающихся представителей был Л.А. Зильбер (1894–1966). Результаты эксперимента, проведённого Л.А. Зильбером

1923 году, положили начало цепи открытий, которые, в свою очередь, привели к доказательству роли ДНК как материального носителя наследственности. Затем учёный приобрёл и практический опыт эпидемиолога, возглавив группы специалистов по ликвидации вспышек чумы в Нагорном Карабахе (1930) и оспы в Казахстане (1932). В 1932 году он стал заместителем директора Московского бактериологического института им. И.И. Мечникова, где начал исследования по вирусологии. Среди тем, которые успешно разрабатывал Зильбер, – проблема взаимодействия вирусов и микробов, роль вирусов в возникновении раковой опухоли. По инициативе Зильбера, заинтересовавшего этой идеей крупного микробиолога, директора Института микробиологии АН СССР Г.А. Надсона (1867–1940), в декабре 1935 года в Москве было созвано Всесоюзное совещание по изучению ультрамикробов и фильтрующихся вирусов. С трибуны этого форума Л.А. Зильбер заявил о необходимости «преодоления отставания и о широком развёртывании у нас изучения фильтрующихся вирусов». По итогам совещания были созданы новые лаборатории и научные отделы, занимающиеся исследованием вирусов.

Личная судьба Льва Александровича была непростой. Его коллега, замечательный терапевт, академик АМН СССР Александр Мясников вспоминал:

«Миссис пенициллин» и не только...

Освобождение Зильбера после последней «отсидки» в 1944 году (вскоре после которой, кстати, учёный получил Сталинскую премию) было инициировано письмом о невиновности учёного на имя Сталина, его подписал главный хирург Красной армии Николай Бурденко, родной брат Л.А. Зильбера писатель Вениамин Каверин и бывшая жена Зильбера Зинаида Ермольева…

Зинаида Виссарионовна Ермольева (1897/98– 1974) – сама личность во многом легендарная. В 1922 году, во время эпидемии холеры в Ростовена-Дону, будучи заведующей бактериологическим отделением Северокавказского бактериологического института, она поставила смертельно опасный эксперимент над собой, выпив раствор, содержавший миллиарды неисследованных ранее живых холероподобных вибрионов. Все признаки классической холеры проявились уже через 18 часов. Молодая учёная скрупулёзно записывала все симптомы, описала и свой путь к выздоровлению.

«Опыт, который едва не кончился трагически, доказал, что некоторые холероподобные вибрионы, находясь в кишечнике человека, могут превращаться в истинные холерные вибрионы, вызывающие заболевание»,

– описывала позднее Ермольева своё научное открытие
(она рассказала об эксперименте только в 1942 году).

Созданные Зинаидой Виссарионовной препараты холерного бактериофага (вируса, избирательно «пожирающего» вибриональные клетки возбудителя холеры) спасли сотни тысяч жизней – в 1930-е годы в Средней Азии (где местные жители стали называть её уважительно «ханум» – госпожа), а в 1942–1943 годах – в разрушенном войной Сталинграде, где была проведена тотальная вакцинация и дезинфекция. Первым местом работы группы Ермольевой здесь стала лаборатория в подвале разрушенного дома. В 1942 году исследовательница создала – параллельно с британскими учёными и независимо от них – советский вариант пенициллина (согласно научному преданию – на основе грибковой плесени, собранной со стен московских бомбоубежищ). «Миссис Пенициллин» – так З.В. Ермольеву при встречах называл английский коллега профессор Флори.

Анатолий Смородинцев (1901–1986) занимался направлением, которое не теряет актуальность вот уже более столетия, после знаменитой пандемии «испанки» 1917–1919 годов. Изучая различные инфекционные заболевания, он впервые обосновал связь между тяжестью течения болезни и численностью микробов-возбудителей в организме («количественной напряжённостью микробного очага»). В 1930-е годы А.А. Смородинцев разработал метод борьбы с гриппом на основе одновалентной (т. е. изготовленной на основе одного штамма) живой вакцины. В 1939 году противогриппозная вакцина прошла успешные испытания. В те же годы учёный создал и испытал на себе первую в мире вакцину против клещевого энцефалита – для этого потребовалось совершить несколько экспедиций в Сибирь. Лично Смородинцевым и под его руководством в СССР были разработаны вакцины против полиомиелита, кори, свинки, краснухи.

Бренд отечественной вирусологии

Учёный, имя которого сегодня звучит для нас и воспринимается во всём мире как бренд российской вирусологической и иммунологической школы – Николай Фёдорович Гамалея (1859–1949).

Выходец из старинного казачьего рода, восходящего к эпохе Хмельницкого, учёный отличался богатырским здоровьем и столь же яркой, сильной, волевой натурой. Сын ветерана Отечественной войны 1812 года, он получал образование в одесском Новороссийском университете, в Страсбургском университете и Санкт-Петербургской военно-медицинской академии.

Человек поистине энциклопедических научных и общественных интересов (ещё одна черта русской научной традиции!), Гамалея прекрасно ориентировался в физике, химии, биологии; ещё в юности, увлёкшись эволюционной теорией, разработал собственное дополнение к ней – науку об эволюции живого вещества («материологию»). Как врач проявил себя в области лечения нервных болезней. И.И. Мечников разглядел в молодом учёном перспективного микробиолога и в 1885 году рекомендовал его для командировки в Париж, в лабораторию Пастера. На следующий год, вернувшись в Одессу, Николай Фёдорович основал здесь первую в России и вторую в мире станцию для прививок против бешенства, куда приезжали посетители из Петербурга, Сибири, с Кавказа, даже из Турции и Австрии.

«Врачи из различных губерний посещали станцию, где обучались опыту работы,

– отмечает кандидат медицинских наук Р.Р. Бицаев.

– В результате повсеместно стали возникать антирабические станции, на их базе – бактериологические лаборатории, а затем и институты по изучению инфекционных болезней и разработке методов борьбы с ними… В домашней лаборатории вОдессе… велись научноисследовательские работы по изучению чумы, холеры, туберкулеза, сибирской язвы… Когда на Западе то и дело стали возникать сбои в применении пастеровских вакцин, Пастер обратился именно к нему с просьбой защитить его метод от провала. И Гамалея, подвергнув глубокому анализу неудачные попытки вакцинирования во Франции и в Англии, нашел причины неэффективности вакцин и смог аргументированно доказать комиссии несостоятельность обвинений в адрес Пастера».

Кстати, сам мэтр неоднократно предлагал Гамалее остаться работать в Париже, но врач-патриот предпочёл трудиться на родине. Его новаторские исследования были связаны с явлением бактериофагии; он же первый приступил к разработке химических вакцин.

Научно-практические открытия Николая Гамалеи на рубеже XIX–XХ веков – череда не только интеллектуальных подвигов, но и актов личного героизма. Вместе с женой он выпивает препарат с холерным вибрионом; спасает Одессу от чумы, дератизируя город (истребление чёрных крыс); выявляет роль вшей как распространителей тифа; вместе с коллегами-единомышленниками следит за состоянием ночлежек… И всё шире охватывает своим исследовательским взглядом поле борьбы с самыми опасными болезнями своего времени (холера, оспа, тиф, сибирская язва, чума, туберкулез, «испанка»…).

В советские годы, будучи уже уважаемым светилом науки, Гамалея проявил себя как организатор исследовательского процесса и инициатор массовых здравоохранительных мероприятий. Примечательно, что народное здравоохранение было в числе тех сфер, где в наибольшей степени проявлялась преемственность между «старой» и «новой» Россией. По инициативе Н.Ф. Гамалеи в 1918 году в Петрограде была проведена всеобщая прививка от оспы (использовался разработанный Николаем Фёдоровичем усовершенствованный метод приготовления противооспенной вакцины). Согласно декрету от 10 апреля 1919 года, подписанному В.И. Лениным, прививка стала обязательной для всей Советской России. С 1930 по 1938 год Н.Ф. Гамалея был научным руководителем Центрального института эпидемиологии и микробиологии в Москве (в настоящее время институт носит его имя); многие годы возглавлял Всесоюзное общество микробиологов, эпидемиологов и инфекционистов…

А в годы Великой Отечественной и первые послевоенные годы он изучает проблему гриппа, кори, туберкулёза – заражает себя палочкой Коха (в 85 лет!), вводит разработанное им вещество и… выздоравливает! В 90 лет Николай Фёдорович умер, оставив незавершённой свою интереснейшую работу по вирусной теории происхождения рака…

* * *

Страницы истории «борьбы на невидимом фронте» показывают, что необходимое здесь условие успеха – объединение усилий научно-исследовательского цеха и широких общественных кругов при обязательной поддержке государства. Самая чувствительная область народного здравоохранения может успешно развиваться только как общенародное дело, как сфера ответственного сотрудничества власти, учёных и простых людей – адресатов противоэпидемических рекомендаций. И подчас требует, как и раньше, особого мужества. Последний год дал нам наглядный пример массового, традиционного героизма наших медиков – тех, кто работает над новыми вакцинами, и тех, кто ежедневно входит в палаты к больным. Чтобы приблизить то время, когда коронавирусная хворь станет фактом истории, а не современности.

Текст: Сергей Илюшин

ВОЗМОЖНО, ВАМ БУДЕТ ИНТЕРЕСНО:

Статья Александра Огановича Чубарьяна «Знание силы»

Институт археологии РАН рассказал о печатях князя Александра Ярославича Невского

«Партизанские будни – это разведка, минирование, засады». Н. Орлов отмечает 95 лет