Проект В. Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го". Капитуляция в Реймсе

Проект В. Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го". Капитуляция в Реймсе

Мгновение 26. 7 мая. Понедельник. Капитуляция в Реймсе. Подписывать или не подписывать? Выбор, стоявший перед генерал-майором Суслопаровым, был поистине вопросом жизни и смерти. Без его согласия капитуляция немецкой армии могла быть сорвана. Но как на это посмотрит Сталин, который мог и не простить самовольства.

«Суслопаров… читал и перечитывал текст капитуляции и не нашел в нем какого-либо скрытого злого умысла, - напишет заместитель начальника Генерального штаба Штеменко. - Вместе с тем перед глазами генерала вставали картины войны, где каждая минута уносила множество человеческих жизней. Начальник советской военной миссии принял решение подписать документ о капитуляции. В то же время он, обеспечивая возможность для Советского правительства повлиять в случае необходимости на последующий ход событий, сделал примечание к документу. В примечании говорилось, что данный протокол о военной капитуляции не исключает в дальнейшем подписания иного, более совершенного акта о капитуляции Германии, если о том заявит какое-либо союзное правительство».

В два часа утра 7 мая генералы Смит, Морган, Булл, Шпаатц, Теддер, французский представитель и генерал Суслопаров собрались на втором этаже в тесной комнате отдыха Политехнической мужской школы города Реймса. Стронг выступал переводчиком. Комната имела форму буквы «Г» и была вся завешана штабными картами за исключением крошечного окошка.

Союзные офицеры протискивались один за другим, чтобы усесться за массивный дубовый стол. Когда все заняли места, в комнату ввели Йодля в сопровождении Фриденбурга и адъютанта. Высокий, прямой, в идеально отглаженном мундире и с неизменным моноклем Йодль был живым воплощением прусского военного духа. Он сухо поклонился, ожидая увидеть генерала Эйзенхауэра. Но не увидел. Главнокомандующий союзными силами в Европе не счел нужным встречаться с Йодлем до момента подписания акта. Подписывал от имени союзников начальник штаба Эйзенхауэра бригадный генерал Уолтер Беделл Смит. После войны он два года будет работать американским послом в Москве, а потом станет директором Центрального разведывательного управления (ЦРУ).

Пока шла процедура подписания, Эйзенхауэр ждал в соседнем кабинете, расхаживая взад-вперед и выкуривая одну сигарету за другой. Процедура заняла полчаса.

Сам Эйзенхауэр напишет: «Наконец Дёниц понял неизбежность выполнения наших требований, и акт о капитуляции был подписан Йодлем в 2 часа 41 мин. утра 7 мая. Боевые действия должны были прекратиться в полночь 8 мая.

После того как необходимые бумаги были подписаны Йодлем и генералом Смитом в присутствии французского и русского представителей, подписавших документы в качестве свидетелей, Йодля привели в мой кабинет. Я спросил его через переводчика, полностью ли он понимает все статьи подписанного им документа.

Он ответил:

- Да.

Тогда я ему сказал:

- Вы официально и лично будете нести ответственность, если условия этой капитуляция будут нарушены, в том числе за прибытие немецких командующих в Берлин в такое время, какое будет установлено русским главным командованием для оформления официальной капитуляции перед тем правительством. Все.

Он отдал честь и вышел».

Эйзенхауэр появился в штабной комнате, собрал генералов и офицеров и вызвал фотографов, чтобы запечатлеть событие для вечности.

Эйзенхауэр подготовил короткое сообщение для печати и записал свое выступление для радио. Когда ушли журналисты, настало время проинформировать Вашингтон. «Задача, стоявшая перед союзными силами, выполнена в 02.41 местного времени 7 мая 1945 года», - рапортовал Эйзенхауэр.

Он успел еще поулыбаться перед камерами, поднять ручки в виде буквы «V», символизирующей победу.

- Насколько я понимаю, событие требует бутылки шампанского, - вздохнул он.

Кто-то принес шампанское. Под слабые возгласы его открыли. Сейчас их всех объединяла страшная усталость. И вскоре все отправились спать.

В Вашингтоне в момент подписания капитуляции в Реймсе был еще ранний вечер 6 мая. Гарри Трумэн, когда только весть дошла до него, испытал острое нетерпение. Он мог теперь сделать первым заявление о победе в войне и о капитуляции немцев, причем именно перед американцами. Пиаровский выигрыш, причем во всемирном масштабе, был очевиден. Но были и ранее достигнутые по инициативе самого американского президента договоренности со Сталиным и Черчиллем об одновременном объявлении Победы над гитлеровской Германией. Как быть?

Трумэн сразу же решил передоговориться, в чем встретит понимание Черчилля, которому тоже не терпелось выступить с заявлением о конце войны. Но не встретит понимания Сталина.

«Эйзенхауэр поздравил И.А. Суслопарова с подписанием акта, - писал Штеменко. - Последний направил свой доклад в Москву. А оттуда между тем уже шла встречная депеша, где указывалось: никаких документов не подписывать!»

Суслопаров, полагаю, ощутил близость трибунала.

Когда о капитуляции в Реймсе узнал Сталин, мне не известно. Подробности о том, что в тот день происходило в Москве – в Генштабе и в Кремле, - находим у Сергея Матвеевича Штеменко. «Когда извещение о событиях в Реймсе (капитуляция) было получено, А.И. Антонов пригласил меня к себе и приказал составить проект директивы Ставки по поводу капитуляции. Он пододвинул мне какой-то документ и сказал только: познакомьтесь. В руках моих было письмо, только что присланное Антонову Дином – главой военной миссии США:

"… Сегодня после полудня я получил от президента срочное послание, в котором он просит, чтобы Маршал Сталин дал свое согласие объявить о капитуляции Германии сегодня в 19.00 по московскому времени. Мы получили через Наркоминдел ответ, что это невозможно сделать, потому что Советское правительство все еще не получило от своих представителей при штабе Эйзенхауэра данных о капитуляции Германии. Я информировал об этом президента Трумэна и получил ответ, что он не сделает официального сообщения до 9 часов утра по вашингтонскому времени, или 16.00 по московскому, если Маршал Сталин не выразит свое согласие на более ранний час…"

Я вопросительно посмотрел на А.И. Антонова.

- Союзники нажимают на нас, - пояснил он. - Хотят, чтобы весь мир узнал о капитуляции немецко-фашистских войск перед ними, а не перед СССР…»

Понятно, что Сталин был совершенно не в восторге от реймской капитуляции и той роли, которая при ее подписании была отведена Советскому Союзу. Верховный резко выговорил Главному маршалу артиллерии Николаю Николаевичу Воронову за действия его подчиненного Суслопарова, который «осмелился без ведома и разрешения Советского правительства подписать документ столь огромного международного значения». Сталин также был недоволен, что капитуляцию подписали в заштатном Реймсе, а не в поверженной столице рейха – Берлине. И он не видел оснований для того, чтобы спешить с объявлением о Победе, тем более что советские войска продолжали боевые действия в Чехословакии, а сохранявшиеся германские части в Прибалтике и не думали капитулировать.

Подписание соглашения в Реймсе мало повлияло на поведение группы армий «Центр» Шёрнера. У маршала Конева читаем: «Сражение шло всю ночь и продолжалось утром… Темп продвижения достиг в тот день 45 км. Особенно успешно наступала армия Пухова, настолько успешно, что взаимодействовавшие с нею танкисты Лелюшенко, продвигаясь через горы и леса, так и не смогли оторваться от пехоты Пухова...

Погода теперь более благоприятствовала нам, чем накануне. Правда, земля еще не просохла, но небо было чистым, и авиация уже работала вовсю…

В тот день штаб группы армий "Центр" разработал план постепенного отхода войск в Западную Чехословакию и Северную Австрию, навстречу американцам. Оказывается, Кейтель, подписав в этот день в штабе Эйзенхауэра предварительную капитуляцию, тотчас же направил генерал-фельдмаршалу Шёрнеру приказ за своей подписью о прекращении боевых действий. Однако Шёрнер отказался выполнить это требование и начал отвод войск на запад».

Небольшое пояснение и уточнение. Капитуляцию подписал все-таки Йодль, а не Кейтель. Однако Кейтель действительно направил Шёрнеру приказ о прекращении боевых действий, который действовал на фоне распоряжения Дёница об отходе немецко-фашистских войск с Восточного фронта с целью сдаться в плен англо-американцам. В самой Германии бежала на запад 12-я армия с примкнувшими остатками 9-й армии. Фон Типпельскирх писал: «7 мая переправы были освобождены для переброски последних ведущих бой частей, и в тот же вечер армия полностью оказалась на западном берегу Эльбы. Снова удалось спасти примерно 100 тысяч человек от русского плена».

Шёрнер же продолжал держать Восточный фронт. В приказе, отданном 7 мая, он писал: «Неприятельская пропаганда распространяет ложные слухи о капитуляции Германии перед союзниками. Предупреждаю войска, что война против Советского Союза будет продолжаться».

Утром 7 мая в соответствии с общим планом советской Ставки перешли в наступление войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Малиновского, двигавшиеся на Прагу в обход с юго-востока. Одновременно войска 4-го Украинского фронта Еременко неуклонно продолжали продвигаться с востока.

Когда Смит и Йодль подписывали акт о капитуляции, Уинстон Черчилль спал. Под утро эту новость Эйзенхауэр сам сообщил в Лондон - секретарю Комитета обороны Империи Гастингсу Лайонелу Исмею. Он же 1-й барон Исмей, который станет 1-м Генеральным секретарем НАТО. Исмей тут же перезвонил секретарю премьер-министра Джону Мартину на Даунинг-стрит, 10. Мартин решил не будить Черчилля, а сообщить новость, как только тот проснется. Он проснулся, новость доложил капитан Пим.

- Пять лет, - воскликнул Черчилль, - Вы приносили мне плохие новости, а порой и совсем плохие. Наконец-то Вы исправились.

Британский премьер развил кипучую активность. Война закончилась для Англии, но не для него. Он дал директиву Александеру продолжить движение его войск в Италии - на восток от Триеста и на юг в Истрию. «Дайте мне знать, что Вы делаете для наращивания сил против щупальцев этих московитов, среди которых мошенник Тито», - телеграфировал Черчилль фельдмаршалу.

После этого премьер-министр занялся обменом посланиями со Сталиным, а когда проснулся Трумэн, то и с американским президентом, беспокоя его и телефонными звонками.

Этот активный обмен посланиями о том, когда объявлять о победе, ситуацию только запутывал.

Сталин получил от Трумэна телеграмму, где тот уже определил время своего выступления – утро 8 мая: «Нижеследующее относится к сегодняшней телеграмме генерала Эйзенхауэра, касающейся времени объявления о капитуляции. Полагая, что это Вас устраивает, я объявлю о капитуляции, как рекомендуется Эйзенхауэром, в 9 часов утра по вашингтонскому времени во вторник 8 мая.

Это очень важное событие для Объединенных Наций и для всего мира.

Аналогичное послание направляется Премьер-Министру Черчиллю».

Сталин однозначно не согласился с таким предложением: «У Верховного Командования Красной Армии нет уверенности, что приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии, мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь виду, что сопротивление немецких войск на восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Деница о капитуляции.

Поэтому Командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, отложить объявление Правительств о капитуляции немцев на 9 мая, в 7 часов вечера по московскому времени». Такое же точно предложение ушло от Сталина и Черчиллю.

Но еще до того, как британский премьер получил послание Сталина, в Кремль пришло письмо Черчилля: «Президент согласен объявить по радио о дне Победы в Европе в 9 утра по вашингтонскому времени, что будет означать 3 часа дня в Лондоне и 4 часа дня в Москве. Это является одним и тем же моментом для всех нас троих благодаря тому, что земля кругла. Я надеюсь, что Вы телеграфируете ему и мне о Вашем согласии.

Намеченным днем является вторник, 8 мая, но я дам подтверждение в течение понедельника, 7 мая, того, может ли быть этим днем вторник или его следует отложить до среды, 9 мая».

Как видим, в тот момент Черчилль готов был подождать и объявлять о победе и 9 мая.

Но в Британии уже ликовали в предвкушении конца войны. В Лондоне начали собираться толпы в ожидании официального объявления.

Днем Черчилль попытался по телефону уговорить Трумэна объявить уже этим вечером, что в Европе победа. Президент США не согласился, ссылаясь, в том числе и на мнение Сталина.

Второе в тот день письмо Черчилля Сталину горело нетерпением: «Генерал Эйзенхауэр говорит, что будет невозможно держать до вторника в секрете весть о капитуляции Германии. Приказы германским войскам будут передаваться открыто, и было бы физически невозможно предупредить распространение этой новости. При этих обстоятельствах он настоятельно просит о том, чтобы заявление было сделано сегодня, в понедельник, в 6 часов вечера, что означает, что одновременное заявление будет сделано в 7 часов вечера в Москве и в 12 часов дня в Вашингтоне…

Мне известно от генерала Эйзенхауэра, что он согласует с Вами вопрос о том, чтобы официальное подписание соглашения, достигнутого сегодня утром, в 1 ч. 41 м., состоялось в Берлине во вторник».

Но Сталин свое мнение уже высказал и не считал нужным его повторять.

В 5 часов дня Черчилль второй раз позвонил в кабинет Трумэну и сказал, что «толпы празднующих на улицах Лондона вышли из-под контроля» и что он должен сделать объявление о победе самое позднее в полдень 8 мая. Одновременно премьер-министр уже готовил текст короткого победного заявления, которое намеревался огласить вечером по радио. Он закончил диктовать текст около шести вечера.

Черчилль собрал военачальников на обед в «№ 10», как называли резиденцию премьера на Даунинг-стрит. Обед получился каким-то «беспорядочным», заметил начальник Имперского Генерального штаба фельдмаршал Алан Брук, поскольку Черчилль вел телефонные разговоры с Трумэном и Эйзенхауэром. В перерыве между обменом телефонными и телеграфными сообщениями Черчилль пригласил трех начальников штабов выйти в сад резиденции, чтобы сделать групповую фотографию.

Там премьер-министр сам поставил на стол шампанское и бокалы. Он предложил тост за военачальников, «архитекторов победы», и выразил признательность за годы работы, благодаря которым наступил этот день. По непонятным причинам никто не произнес ответного тоста. Исмей позже записал: «Я надеялся, что они поднимут свои бокалы за шефа, который был главным архитектором, но, вероятно, они были слишком взволнованы и побоялись, что будет дрожать голос».

Вечерний телефонный звонок из Вашингтона убедил Черчилля отложить выступление до следующего дня. Поздно ночью он отправил Сталину третье за сутки послание: «Ввиду трудности согласования более раннего времени для опубликования я решил, с большим сожалением, отложить свое заявление по радио до того времени, которое было условлено первоначально, т.е. до завтра – до вторника до 3 часов после полудня, что соответствует 4 часам после полудня московского времени.

Для прессы выпущено заявление, в котором сообщается, когда будет сделано объявление завтра, и указывается, что завтрашний день, вторник, будет рассматриваться как день Победы в Европе и будет считаться праздничным днем. Это было необходимо вследствие того, что следует считаться с массами трудящегося населения.

Президента Трумэна я информировал».

«Как обычно, - позже написал Исмей, - Сталин добился своего». Вечером по Би-би-си объявили, что премьер-министр выступит с обращением к народу 8 мая в 15.00.

Но, на самом деле, Сталин своего вовсе не добился. Западные лидеры вроде как пошли ему навстречу, не делая заявления 7 мая. На деле же его просто поставили перед фактом, что и Черчилль, и Трумэн выступят 8 мая и объявят именно этот день праздничным, проигнорировав настоятельную просьбу Сталина подождать до окончания войны, до 9 мая.

Председателю Совнаркома вся эта суета вокруг Победы сильно не нравилась. Это хорошо видно из мемуаров Штеменко, который писал, что вскоре после утренних известий его и Антонова «вызвали в Кремль… В кабинете И.В. Сталина кроме него самого мы застали членов правительства».

Насчет «вскоре» и Антонова Штеменко что-то запамятовал. Журнал записи лиц, принятых Сталиным, - документ точный. И он фиксирует, что первых посетителей в своем кабинете Верховный главнокомандующий принял 7 мая в 19.30. Кроме него присутствовали члены Государственного комитета обороны Анастас Иванович Микоян, Георгий Максимилианович Маленков и Лаврентий Павлович Берия, а также находившийся в тот момент на хозяйстве наркомата иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский и сам Штеменко. Антонова не было, как тогда, так и позднее, когда в 23.50 – 00.10 Штеменко вновь окажется у Сталина в той же компании, к которой присоединятся Климент Ефремович Ворошилов и генерал-лейтенант Николай Васильевич Славин, отвечавший в Генштабе за руководство советскими военными миссиями в союзных странах. С поправкой на этот факт и, учитывая его, обратимся вновь к воспоминаниям Штеменко:

«Верховный Главнокомандующий, как обычно, медленно прохаживался вдоль ковровой дорожки. Весь его вид выражал крайнее неудовольствие. То же мы заметили и на лицах присутствующих. Обсуждалась капитуляция в Реймсе. Верховный Главнокомандующий подводил итоги, размышлял вслух. Он заметил, что союзники организовали одностороннее соглашение с правительством Дёница. Такое соглашение больше похоже на нехороший сговор. Кроме генерала И.А. Суслопарова, никто из государственных лиц СССР в Реймсе не присутствовал. Выходит, что перед нашей страной капитуляции не происходило, и это тогда, когда именно мы больше всего потерпели от гитлеровского нашествия и вложили наибольший вклад в дело победы, сломав хребет фашистскому зверю. От такой "капитуляции" можно ожидать плохих последствий.

Теперь еще яснее стал смысл письма Дина: оказывается, и на таком деле, как безоговорочная капитуляция, можно попытаться нажить политический капитал!

- Договор, подписанный союзниками в Реймсе, - продолжал И.В. Сталин, - нельзя отменить, но его нельзя и признать. Капитуляция должна быть учинена как важнейший исторический факт и принята не на территории победителей, а там, откуда пришла фашистская агрессия – в Берлине, и не в одностороннем порядке, а обязательно верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции. Пусть ее подпишет кто-то из главарей бывшего фашистского государства или целая группа нацистов, ответственных за все их злодеяния перед человечеством.

Закончив говорить, И.В. Сталин обратился к нам и справился, может ли товарищ Жуков подыскать подходящее помещение для торжественного подписания акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии в Берлине.

Алексей Иннокентьевич заметил, что сам город очень разрушен, но ближайшие его пригороды достаточно хорошо сохранились и там без особого труда можно найти необходимое здание… По ходу разговора мы с Антоновым поняли, что И.В. Сталин и В.М. Молотов уже договорились с представителями союзников считать процедуру в Реймсе предварительной капитуляцией. Союзники согласились и с тем, что дело откладывать не следует, и назначили подписание акта по всей форме в Берлине на 8 мая.

Попутно было решено уполномочить Г.К. Жукова, как заместителя Верховного Главнокомандующего, подписать от имени СССР протокол безоговорочной капитуляции Германии и назначить его на последующее время главнокомандующим в советской зоне оккупации… После этого Верховный Главнокомандующий потребовал соединить его по телефону с Берлином».

Маршал Жуков, конечно же, хорошо запомнил этот звонок. «7 мая мне в Берлин позвонил И.В. Сталин и сообщил:

- Сегодня в городе Реймс немцы подписали акт безоговорочной капитуляции. Главную тяжесть войны на своих плечах вынес советский народ, а не союзники, поэтому капитуляция должна быть подписана перед Верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, а не только перед Верховным командованием союзных войск.

Я не согласился и с тем, что акт капитуляции подписан не в Берлине, центре фашистской агрессии. Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Реймсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного командования и представители Верховного командования союзных войск.

Перед полуночью в Генштаб пришло сообщение из штаба Эйзенхауэра, что из Фленсбурга, где располагалось германское верховное командование, должен вылететь немецкий самолет в Курляндию с приказами о капитуляции блокированных там войск. «Другая связь не работала, - замечал Штеменко. - Нужно было пропустить самолет, чтобы его не сбили.

Вслед за этим из управления специальных заданий сообщили, что Эйзенхауэр направляет в Берлин для принятия капитуляции Германии маршала авиации Теддера – заместителя командующего экспедиционными войсками союзников – и 10 офицеров штаба. С ними летело 11 корреспондентов и фоторепортеров. На тех же самолетах следовали в Берлин для подписания акта о безоговорочной капитуляции Кейтель, Фридебург, Штумпф и еще три германских офицера.

Нужно было давать распоряжения о пропуске этих самолетов».

Ну а на другом конце планеты, в Сан-Франциско, завершался первый этап работы Учредительной конференции ООН.

Молотов 7 мая проводил заключительную пресс-конференцию, на которой весьма позитивно оценил достигнутые результаты

- Между четырьмя председателями достигнуто важное для успеха конференции единодушие. Приступили к работе комиссии и подкомиссии, в которых представители всех Объединенных Наций примут участие в рассмотрении многочисленных старых и новых предложений. В главе «Цели» теперь специально сказано о соблюдении принципов справедливости и международного права. Здесь сказано также о необходимости уважения принципов равноправия и самоопределения народов, чему Советский Союз всегда придавал первостепенное значение, о поощрении уважения прав человека и основных свобод для всех, без различия расы, языка, религии и пола… Советская делегация не стала настаивать на своем предложении указать, что к важнейшим правам человека должно быть отнесено право на труд и право на образование.

Молотов оптимистически оценивал и перспективы успешного завершения конференции, выразив уверенность, что она «сумеет уже в ближайшие две-три недели рассмотреть все основные вопросы:

- Теперь, когда героизм Красной Армии и армии союзников обеспечил нашу победу в Европе, надо быстро двинуть вперед всю работу конференции и заложить основы послевоенной организации международной безопасности».

В тот вечер в честь Молотова был устроен прием в калифорнийском Американо-русском институте. «На приеме присутствовало свыше ста виднейших деятелей штата Калифорния. В числе гостей были известный судостроитель Кайзер, один из руководителей Конгресса производственных профсоюзов Бриджес, выдающиеся представители интеллигенции, деловых кругов, художники и профсоюзные деятели. «Мы все должны помнить, что американо-советская дружба будет иметь величайшее значение для сохранения мира и международной безопасности», - процитировали газеты слова из его короткого приветствия.

* Никонов Вячеслав Алексеевич Член Совета Российского исторического общества, Председатель Комитета Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по образованию и науке, Председатель правления фонда «Русский мир», декан факультета государственного управления МГУ имени М.В.Ломоносова.

Перейти на проект Вячеслава Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го"