Сергей Мироненко: «Главное в величии и актуальности тогдашних реформ состояло том, что они дали России шанс»

Безусловно, величие эпохи Великих реформ определялось, прежде всего, новым этапом в развитии правосознания в России. Судебная реформа, Судебные уставы 1864 года задали такую высокую планку по части новых принципов организации и функционирования законодательной системы (гласность, состязательность процесса, суд присяжных и пр.), что до их уровня зачастую трудно дотянуться и современной судебной системе. Да, судебная реформа тогда намного опередила своё время, «отцы» реформы работали как бы «на вырост», и далеко не во всём тогдашнее общество (да и государство) было готово принять столь масштабные перемены. Потом, в эпоху контрреформ, ряд положений судебной реформы (как и прочих) подвергся «порче» (как тогда это называлось в передовой журналистике). Но сам факт столь масштабных перемен в общей организации судебного дела в России, в новом представлении о роли ПРАВА в государстве и обществе, в росте правосознания – всё это нельзя не признать как признак масштабности реформаторских начинаний Александра II. Добавим к этому земскую и военную реформы, автономию университетов, цензурные ослабления в печати, реформы образования – и мы увидим грандиозную для своего времени многоплановость идеи царя Освободителя и его команды реформаторов.

Что касается крестьянской реформы, то её острая необходимость была глубоко осознана в российском обществе: крепостная Россия, та, что «игом рабства клеймена», должна была уйти в прошлое. Помимо прочих причин, это был вопрос социальной морали и государственного престижа. Ослабленная, потерпевшая поражение в Крымской компании, Российская империя в конце 1850-х годов столкнулась со вполне реальной угрозой быть исключённой из «концерта» великих европейских держав.

И тут возникает вопрос: а насколько к тому времени крепостное право исчерпало себя чисто экономически? Кстати, похожим вопросом в 60-х годах ХХ века задались американские историки, изучая вопрос о том, насколько экономически изжило себя рабство к моменту его отмены в Соединённых штатах. Так вот, в той дискуссии прозвучали голоса, что какие-то элементы прежней системы оставались к моменту её реформирования вполне жизнеспособными. Очевидно, та же ситуация имела место и в России. Но претендовать на статус великой державы и использовать рабский труд, иметь в своей социальной системе категорию бесправного населения – это было невозможно и опасно как для внутриполитической, так и для внешнеполитической ситуации.

Безусловно, на фоне эпохи – её задач и свершений – проступает особая роль фигуры самого императора, Александра II, внешне, казалось бы, не обладавшего решимостью и энергией своего родителя и других державных предков. Но умение выбрать себе сподвижников, государственных деятелей, чьи имена звучат как музыка для тех, кому дорога традиция отечественного реформаторства (Николай Милютин, Дмитрий Милютин, Александр Головнин, Сергей Зарудный, Дмитрий Ровинский, Николай Стояновский и др.), говорило о силе, а не о слабости императора как политика. Его величие проявилось в том, что он уловил запрос времени и ответил на него, рискуя вызвать недовольство своей главной опоры – поместного дворянства. Но в итоге вызвал настоящую войну, объявленную ему нетерпеливыми революционерами-террористами, по мнению которых он слишком медленно двигался в преобразовании России. Вопрос в том, мог ли быстрее продвигаться в таком грандиозном деле реальный политик, вынужденный учитывать интересы и чаяния самых разных общественных сил и социальных слоёв в обстоятельствах небывалых для России преобразований?

И если раньше личность императора казалась мне неяркой, то со временем архивные находки (его личная переписка с княжной Долгорукой) высветили Александра II как человека сильных чувств и ярких страстей, без которых невозможны великие свершения.

Сохранились свидетельства о том, что император планировал короновать свою морганатическую супругу, а затем отречься от престола (достоверность их ставится под сомнение рядом исследователей). Хорошо известно, что императором и Михаилом Тариэловичем Лорис-Меликовым разрабатывались новые планы по части реформирования системы государственного управления. Переход власти от одного императора к другому был удобным моментом для завершения преобразований дарованием стране конституции. Речь, разумеется, не шла о полноценной конституции, но шаги на пути дальнейших преобразований явно планировались, вызывая опасения консервативной бюрократии… Так что многое в личной судьбе и государственных начинаниях царя-освободителя осталось явно нереализованным.

Я не раз говорил о трагизме той эпохи, называя крестьянскую реформу – одновременно – «великой и неудачной». Почему же и в чём проявилась её «неудачность»? Ведь не только в том, что «цепь великая», распавшись, ударила «одним концом по барину, другим по мужику». И не в том, что помещики в массе своей были против реформы, а крестьяне оказались разочарованными тем, в какой форме и по каким принципам прошло наделение их землёй. Всё дело в том, как отмена крепостного состояния была осуществлена на практике...

Посмотрим на ситуацию с позиций большого исторического времени. Если через 70 лет после начала реформы в стране появились сталинские колхозы, и крепостное право в 1930-х годах было возрождено с невиданной ни в XVII, ни в XVIII, ни в XIX веке масштабностью, то вряд ли можно говорить об успешности этого преобразования. Вся страна оказалась посаженной на такую «месячину», на такие рабские трудодни, что подобные «нормы» бесправия и эксплуатации превзошли даже мрачные времена крепостного права...

Отчего так случилось? Всё дело в том, что даже лучшие умы, лучшие люди своего времени, работавшие над проектом реформы, не решились уничтожить главное препятствие на пути превращения лично свободного крестьянства в класс экономически независимых, инициативных собственников, способных хозяйствовать по-новому ̶ общину. Отсюда – и хозяйственная стагнация, и диспропорции в развитии отечественной экономики, и застарелый синдром принудительного «коллективизма», требовавший изживания.

Да, отмена крепостного права дала мощный толчок развитию производительных сил в экономике страны, но полной реализации новых возможностей мешало сохранение общины, этой «священной коровы» традиционной России, на которую тогда никто не решился покуситься. Хотя «отцы реформ» вполне отдавали себе отчёт в том, что она –тормоз на пути обновления всей социально-экономической системы в стране. И величие реформатора следующего поколения, Петра Аркадьевича Столыпина, заключалось именно в том, что он пошёл на разрушение этой архаичной социальной структуры, предполагавшей передел земли внутри общины, отсутствие простора для экономической инициативы, зависимость работящих и трезвых людей от лентяев и пьяниц. И делал это во имя создания сильного среднего класса земельных собственников (как их ни назови – фермеры, кулаки и т.д.), так ненавидимых Владимиром Ильичом Лениным, класса, экономический и социальный успех которого естественным путём снял бы революционную альтернативу развития сценария отечественной истории.

Меж тем половинчатость, своего рода межеумочность положения дел по части решения в стране главного – крестьянского, земельного вопроса продолжалась десятки лет, за время которых страна всё более теряла перспективу успеть верно отреагировать на множащиеся вызовы времени.

Учтём ещё один фактор. В условиях самодержавного правления движителем реформ на стадии их разработки и проводником преобразований на практике выступала либеральная бюрократия. Поначалу это был небольшой круг, а со временем довольно значительный слой людей внутри государственного аппарата, они не только понимали назревшую необходимость реформ, но и сумели разработать их на практике. Это были блестяще образованные, искренне верящие в правоту своего дела, знающие и умелые чиновники.

Но я глубоко убежден, что либеральная бюрократия – при всём личном обаянии и самоотдаче её лучших представителей – неспособна на коренные реформы, тем более в самодержавной стране.

Ибо она – плоть от плоти старого общества. Ни искреннее желание перемен, ни освоение опыта европейской либеральной классики, ни тщательность проработки деталей реформ не приближали их к готовности уничтожить строй, который её, бюрократию, собственно говоря, и породил. И именно в этом, очевидно, кроется одна из причин двойственности крестьянской реформы. 

И всё же главное в величии и актуальности тогдашних реформ состояло том, что они дали России шанс. Другой вопрос – как власть и общество распорядились этим шансом. Но сам факт появления новых возможностей для развития страны в самых разных сферах её жизни нельзя недооценивать, ни в исторической ретроспекции, ни в перспективном анализе.

Сергей Мироненко, доктор исторических наук,

научный руководитель Государственного архива Российской Федерации, член Совета Российского исторического общества.