Дмитрий Бак: «Жизненный материал был претворён в литературу»

Культурное предание эпохи сохранило нам красивую версию: впечатление, произведённое тургеневскими «Записками охотника» на Александра II, было так глубоко, что стало ещё одним аргументом в решении расстаться с позором крепостничества. Впрочем, насколько точным «диагностом» выступает Тургенев в своих произведениях – со всеми своими «нигилистами», «отцами и детьми», с критикой «беспочвенности» русского либерализма и прочими актуальными тогда темами? Узнаем по этому поводу мнение Дмитрия Бака, директора Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля (Государственный литературный музей), члена Cовета Российского исторического общества.

Начну с того, что Тургенев – посредник, человек, который пытается пройти между крайностями, о которые разбивались многие литературные замыслы и общественные проекты, да и стабильность в стране как таковая.

Для эпохи Тургенева эти крайности совершенно очевидны. С одной стороны, – мнение о том, что метафизика тысячелетней православной империи незыблема, а ее устои стремятся поколебать лишь немногочисленные злоумышленники. В советское время их величали «революционерами», теперь справедливо называют террористами. Сторонникам подобных взглядов казалось, что все просто: надо только раздавить этих отщепенцев – и величие, стабильность государства восстановятся сами собой. С другой стороны, крепнет ещё более опасная утопия: упрощенное, плоское представление о том, что в России «всё плохо», при этом – именно по вине власти. И опять – выход как на ладони: надо физически уничтожить «царизм» в лице монарха и высших чиновников – и жизнь немедленно наладится.

Тургенев, будучи либералом и западником по убеждениям, сердцем и художественным чутьем прозревает позитивистскую ограниченность обоих описанных взглядов.

И ещё одно важное обстоятельство надо отметить, чтобы понять своеобразие Тургенева и эпохи расцвета его популярности. Это был сердцевинный момент столетия, рубеж 1850–1860-х годов – время, когда рушилась прежняя стена молчания вокруг главных российских проблем, предощущение «свободы» проникало во все слои общества и одновременно с этим (и в результате этого) накалялись споры, обострялись противоречия, идейная полемика раскалывала общество, прежние единомышленники становились врагами…

Вспомним: это время первой «Земли и воли», студенческих радикальных кружков, резкого расхождения радикального и умеренного потоков в общественном движении. Польский бунт, случившийся в начале 1863 года, особенно ясно высветил противоречия, обозначил рубеж «холодной войны». Она разгоралась между Европой, поддерживавшей борцов «за нашу и вашу свободу» при сочувствии внутренних и внешних эмигрантов, и – с другой стороны, – теми, кто оставался на консервативных позициях, критиковал либеральную риторику.

Иван Аксаков и Михаил Катков с одной стороны, Александр Герцен и Дмитрий Писарев – с другой. Тургенев в этой системе отсчета занимает «третью» сторону, опровергая незыблемое правило tertium non datur.

В этом историческом контексте Тургенев может быть назван посредником в трёх смыслах. Во-первых, он культурный посредник между Россией и Европой в эпоху, когда с русской литературой начинают происходить удивительные, небывалые вещи... Ведь еще в 1830-е годы в Европе русским языком владеют очень немногие европейцы, а русская словесность и вовсе была никому не ведома. Но чем ближе к 1850-м годам, тем больше интереса начинает вызывать в Европе литературная Россия. Проходит еще несколько лет, и выходит книга французского дипломата и литературного критика, члена Французской академии Мельхиора де Вогюэ о русском романе – это издание будет иметь огромный успех и выдержит два десятка переизданий!

Почему происходит такие резкие перемены? По каким причинам русские писатели в исторически кратчайшие сроки превращаются в законодателей литературной моды?

Ответ достаточно очевиден: именно Иван Тургенев в значительной мере стал причиной небывалого роста интереса в Европе ко всему русскому, в том числе и к литературе.

Он был другом и собеседником Флобера, Додэ, Мопассана, человеком их круга, равным среди равных. При этом Иван Сергеевич оставался в полной мере русским писателем, известным за рубежом именно в этом качестве. Интерес к его новым вещам был огромным, случалось, что переводы выходили в свет раньше оригинальных версий. Мало того, с его лёгкой руки стали известны и были опубликованы за рубежом многие другие русские книги. Тургенева иностранные издатели признавали как абсолютного эксперта по русской литературе. А в 1879 году ему было присвоено звание почётного доктора Оксфордского университета.

Во-вторых, Иван Тургенев может быть назван посредником между западниками и славянофилами, поскольку он был уверен, что любая односторонность в идейном споре бесплодна, поскольку не может приблизить к решению фундаментальных российских проблем. Кто-то считал это литературной конъюнктурой, кто-то - широтой души и ума. Скажем, «Записки охотника», впервые публиковавшиеся на рубеже сороковых и пятидесятых годов, в эпоху острых дискуссий о прошлом и будущем России, понравились абсолютно всем. Поклонники старины и устоев находили в очерках Тургенева любовно изображенные русские пейзажи и узнаваемые типажи народных характеров. Но присутствовала в «Записках» и критически-западническая линия – картины социальной несправедливости, отсталость и нищета.

В лирических зарисовках Тургенева легко улавливались отзвуки злободневных споров, которые велись тогда в отечественной журналистике. Как управлять имениями в современных условиях? Кто такие однодворцы и каковы их социальные перспективы? Каким будет будущее крестьянских детей (вспомним мальчиков из рассказа «Бежин луг»), возможны ли для них, говоря современным языком, социальные «лифты»? В своих художественных ответах на общественные вопросы писатель избегал тенденциозных крайностей, которые тогда только нарастали, но он этих вопросов не избегал, считал их насущными, «слышал» и консерваторов и «прогрессистов».

И, наконец, в-третьих, Тургенев был посредником между умонастроениями тридцатых и пятидесятых годов, ведь именно в промежутке между этими десятилетиями произошли наиболее важные и резкие перемены – как в общественном движении, так и в литературе. Мы можем сказать, что изучаем русскую литературу середины XIX столетия, но для этого вполне достаточно освоить закономерности творческого развития Ивана Тургенева.

Тургенев синонимичен эпохе, более того, он и есть культурная история эпохи. Над так называемыми «людьми 30-х годов», с их идеализмом, романтизмом, увлечением немецкой философией, воспринятой молодыми умами как руководство к действию («кружок Николая Станкевича, эволюция Михаила Бакунина – типичные тому примеры), и над «людьми 40-х годов», обратившихся – в противоположность своим предшественникам – к материальности и социальности, к культу «маленького человека» (чего стоит одна «Физиология Петербурга»!) – над всем этим возвышалась личность Тургенева. Всё это несопоставимое и несовместимое многообразие было освоено писателем и отображено как неповторимое лицо эпохи. Жизненный материал был претворён в литературу.

Продуктивный тип сознания был востребован временем. Накануне и в процессе Великих реформ и власть, и общество остро нуждались в созидательном типе реагирования на злободневные вызовы. Потребность эпохи Тургенев чувствовал и при этом понимал, как редок подобный тип личности в России. В романе «Рудин», навеянном опытом участия в интеллектуальных кружках, писатель показывает личную трагедию человека, не выдержавшего проверку теорией, не прорвавшегося к реальному делу. А эстетика и провидческий дар в описании ветшающих «дворянских гнёзд» и личных драм их обитателей не «закрывают» тему смены исторических эпох, а, напротив, оставляют ситуацию открытой, ибо писателю был свойствен диалектизм в восприятии и трактовке меняющейся действительности.

Тургенев неоднократно заявлял, что он мыслит себя прежде всего художником, демонстративно стоящим в стороне от социальных, а тем более – от политических доктрин. И все же, Тургенев раз за разом в своих повестях и романах точно попадает «в яблочко» общественной актуальности.

«Отцы и дети» – это вершина литературоцентризма, свойственного нашей культуре. Именно в середине девятнадцатого века наступило время, когда самые актуальные новости о тенденциях общественного развития узнавались из романов, а вовсе не из газет или официальных реляций. Можно сказать еще более жестко и парадоксально – важнейшие события зачастую происходили сначала на литературных страницах и только потом – в реальности. Так, «нигилисты» ещё не успели стать заметным явлением русской действительности, а Иван Сергеевич уже описал их социокультурный психотип.

Разговор о двухсотлетнем юбилее писателя настраивает на восприятие его феномена в масштабе большого исторического времени. «Отцы и дети» как вершина творчества Тургенева-романиста увидели свет в 1862 году, ровно через сто лет после издания «Манифеста о вольности дворянства». Век культурного, творческого развития сословия, которому первому довелось обрести гражданскую свободу (сколь ни разнились бы ее оценки), был отмечен появлением уникальной фигуры Тургенева. Тургенева-писателя, Тургенева-посредника: между эпохами, между идейными лагерями и социальными слоями, между Европой и Россией. И самое главное – посредника в примирении крайностей, столь опасных в русских обстоятельствах. В той «почве» русской реальности, которую он так мастерски описывал, растворяется, исчезает и самое хорошее, и самое дурное, врачуя трагедии, смягчая остроту душевной боли…

В этом смысле Тургенев никогда не шёл «до конца», оставляя пространство для додумывания судеб своих героев и судеб общества, которому они принадлежат. Вскоре вслед за ним в литературу придут те, кто будет готов идти до конца в показе «крайностей» – и окружающей действительности, и человеческой души. Но точный диагноз обществу, данный Тургеневым в его произведениях, они воспримут и оценят по достоинству, поскольку мимо художественных открытий автора «Записок охотника» и «Отцов и детей» пройти совершенно невозможно.  

Дмитрий Бак,

директор Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля (Государственный литературный музей),

член Cовета Российского исторического общества.