Историко-документальный просветительский портал создан при поддержке фонда «История Отечества»

Владимир Маяковский: «Важнейшее для меня время». К 130 - летию со дня рождения. Часть 2

В Мясницком полицейском доме Маяковский встретил своего первого наставника по начальному периоду нелегальной деятельности, уже знакомого нам большевика Владимира Ильича Вегера, или «Поволжца», который также был арестован по делу о побеге политкаторжанок.

«Вскоре после того как Маяковский попал в тюрьму, его выбрали старостой тюрьмы,

— рассказывал в своих воспоминаниях Вегер.


— О его кандидатуре сначала была договоренность среди немногих. В тюрьме сидели не только большевики. Большевики должны были поставить старостой своего надежного товарища. Кандидатура Маяковского была одобрена мной, как членом МК».


Как староста, Маяковский распространял свои «полномочия» на связи с волей, на поведение заключенных на допросах, пытался даже проникать на кухню, чтобы следить за приготовлением пищи. Для поддержания физических сил они с Вегером во время прогулок занимались французской борьбой.

Побеждал всегда младший, что больше поднимало его репутацию.


На фото: В. Маяковский. Карточка охранного отделения

26 июля выносится постановление о продлении срока ареста:

«1909 года, июля 26 дня, я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Озеровский, ввиду полученного уведомления директора Департамента полиции, изложенного в телеграмме от 25 сего июля за № 1842, на имя московского градоначальника, о том, что его высокопревосходительство министр внутренних дел, на основании примечания к ст<атье> Положения о государственной охране, разрешил продлить срок содержания под стражей находящемуся под арестом в Мясницком полицейском доме Владимиру Владимирову Маяковскому, впредь до разрешения вопроса о высылке его»…


К 1 августа было подготовлен рапорт московского градоначальника министру внутренних дел о побеге политкаторжанок и поимке организаторов побега. Далее следовал перечень бежавших и лиц, подготовлявших побег и способствовавших ему и арестованных. Под номером 6 значился «воспитанник Строгановского училища Владимир Владимиров Маяковский». Все они подлежали осуждению военно-окружным судом по законам военного времени.

Все это было чрезвычайно серьёзно. Провозглашенный Столыпиным курс - «справедливо и твердо охранять порядок» - исполнялся неукоснительно. Заблуждение, что распространявшуюся по стране крамолу можно ликвидировать в одночасье, как в свое время быстро было сделано с «Землей и волей», пришлось оставить. На смену малоэффективным военным судам в ходе столыпинских реформ пришли военно-полевые, которые рассматривали дела о преступлениях в течение двух дней, а приговор исполняли в течение суток после его объявления.

Но не только жесточайшее усиление репрессий способствовало спаду революционных настроений. Новые люди, молодые офицеры-выпускники кадетских и юнкерских училищ, в Отдельном корпусе жандармов и охранных отделениях заметно изменили тактику, приняв линию на разложение подполья изнутри. События Первой русской революции определили особую роль охранных отделений, которые подчинялись частью Департаменту полиции, а частью Отдельному жандармскому корпусу.

Это двойное подчинение порождало множество конфликтов. Нужно было унифицировать систему, поднять статус полицейских, обеспечить их материально, повысить образовательный уровень, внедрить правовой императив в сознание нижних чинов. Предыдущий начальник Московского охранного отделения, глава Особого отдела Департамента полиции Российской империи Сергей Васильевич Зубатов, в далекой молодости нигилист, отчисленный из гимназии за неблагонадежность и связи с народовольцами, сам подследственный Охранного отделения, сумел поставить внутреннюю агентуру на редкую высоту. Осведомлённость отделения о намерениях и состоянии противников режима была изумительна. Оппозиционные партии, особенно партии эсеров и социал-демократов, были нашпигованы секретными сотрудниками Департамента полиции, из-за чего революционное движение несло тяжелые потери. Имя Зубатова сделалось ненавистным в революционных кругах, а его система получила название «зубатовщина». Заниматься в Москве революционной работой в партиях считалось безнадёжным делом.

Вторую столицу считали «гнездом провокаций». Известно, что в период с июня 1907 по ноябрь 1910 года Московский городской и окружной комитеты РСДРП подвергались разгрому 11 раз, и при этом руководство Департамента полиции постоянно требовало совершенствовать наружное наблюдение и агентуру.

Одна из известных исследователей истории политического сыска в дореволюционной России, специалист Государственного архива Российской Федерации доктор исторических наук Зинаида Ивановна Перегудова считает, что Московское охранное отделение по сравнению с другими, было намного более деятельным. Во многом это определялось кадровым составом сотрудников, той методикой, по которой они действовали. У них была собственная, основанная на опыте и профессионализме, «школа». Зубатов, кстати, был случаем уникальным: ни до него, ни после в политическом розыске России охранное отделение не возглавлял гражданский полицейский чиновник.

«Зная отлично революционную среду с её вождями, из которых многие получали от него субсидии за освещение работы своих же сотоварищей, он знал цену всяким «идейностям», знал и то, каким оружием надо бить этих спасителей России всяких видов и оттенков»,

- рассказывал о шефе московской охранки
бывший начальник императорской охраны генерал-майор
Отдельного корпуса жандармов Александр Иванович Спиридович.


В фондах Московского и Петербургского охранных отделений сохранилось около 20 тысяч дневников наружного наблюдения за революционерами, государственными и общественными деятелями, отдельно за вокзалами, театрами, посольствами. Московское располагало колоссальной картотекой, насчитывавшей свыше 300 тысяч досье на лиц, попавших в поле зрения полиции. Во время пожара в марте 1917-го, организованного, по-видимому, бывшими сотрудниками или боявшимися разоблачения агентами, многое сгорело, но часть их все же дошла до наших дней.

Внедрение осведомителей в партийную среду, провокации, кнут и пряник для задерживаемых, создание мнимых легальных рабочих организаций– все это как раз характерно и для той обстановки, в какой оказался Маяковский до и после ареста.

Относительно Владимира из названного документа градоначальника Адрианова явствовало, что Маяковского не привлекли в качестве обвиняемого, но все равно продолжали держать под арестом. Неспешность охранки по отношению к нему объяснялась также надеждой на «переосмысление» поведения задержанного: дескать, стоит ли тратить здоровье, рисковать благополучием близких и даже самой жизнью ради утопических представлений о будущем, когда, обладая несомненным талантом к живописи и стихосложению, можно достичь реальных успехов в творчестве, принести пользу отечеству и семье.

Одновременно с созданием яркой картины жизни на воле весьма мрачно расписывался кошмар, которые ожидал его в Нарымском крае в том случае, если он проигнорирует добрые советы. Наверняка о том ему не раз рассказывали при вызовах из камеры-одиночки, да и сам Маяковский не мог не знать о судьбах других арестованных подпольщиков.

И после Зубатова, когда того вследствие интриг и внутренней борьбы в ведомстве устранили из Московского охранного отделения, практика собеседований с арестованными, казавшимися перспективными для следствия, продолжалась. Маяковский отнюдь не был исключением. Это были даже не допросы, а беседы за стаканом чая о «неправильности» путей, по которым идут революционеры, в деликатной форме делались предложения помогать правительству в борьбе за стабильность и порядок в государстве. И надо признать, некоторые нередко сбивались на такого рода предложения, и если не шли на прямое сотрудничество, то и оставляли работу в партии. Можно даже высказать парадоксальное предположение, что те беседы жандармских офицеров в Бутырке в известной мере способствовали развитию и укреплению намерений Маяковского в дальнейшем посвятить революции своё художественное и литературное творчество.

7 августа Владимиру вручили повестку, что 9 сентября состоится суд. Но судить его будут не за участие в организации побега 13 каторжанок, а за причастность к делу о нелегальной типографии РСДРП.

В автобиографии «Я сам» об этом он сказал так:

«Сидеть не хотел. Скандалил. Переводили из части в часть – Басманная, Мещанская, Мясницкая и т.д. – и наконец – Бутырки»…


Своим вызывающим поведением Маяковский, часто вступая в перебранки с тюремщиками, сильно досаждал надзирателям и следователям.

17 августа смотритель полицейского дома Серов доносил в охранное отделение:

«Содержащийся под стражею при вверенном мне полицейском доме… Владимир Владимиров Маяковский своим поведением возмущает политических заключённых к неповиновению чинам полицейского дома, настойчиво требует от часового служителя свободного входа во все камеры, называя себя старостой арестованных: при выпуске его из камеры в клозет или умываться к крану не входит более получаса в камеру, прохаживается по коридору. На все мои просьбы относительно порядка Маяковский не обращает внимания…


16 сего августа в 7 часов вечера был выпущен из камеры в клозет, он стал прохаживаться по коридору, подходя к другим камерам и требуя от часового таковые отворить. На просьбы часового войти в камеру – отказался, посему часовой, дабы дать возможность выпустить других поодиночке в клозет, стал убедительно просить его войти в камеру.


Маяковский, обозвав часового «холуем», стал кричать по коридору, дабы слышали все арестованные, выражаясь:

«Товарищи, старосту холуй гонит в камеру», чем возмутил всех арестованных, кои, в свою очередь, стали шуметь.


Сообщая об этом Охранному отделению, покорнейше прошу не отказать сделать распоряжение о переводе Маяковского в другое место заключения, при этом присовокупляю, что он и был ко мне переведён из Басманного полицейского дома за возмущение».


На этом документе – резолюция начальства:

«17/VIII. Перевести в Пересыльную тюрьму в одиночную камеру…».


18 августа Маяковского перевели в Центральную пересыльную тюрьму, находившуюся в Бутырках и славившуюся своим строгим режимом. Старейшая и наиболее известная из тюрем России она как бы связывала эпохи; через неё ежегодно проходило порядка 30 тысяч человек. Здесь содержались и административные политические заключенные до их отправки к месту ссылки. Без преувеличения, по ее сидельцам lможно изучать историю страны. Частью такой истории стал и Владимир Маяковский.


На фото: Бутырская тюрьма

Его определили в камеру № 103 на втором этаже. В печати публикуются фотографии этой одиночки, но была ли она в реальности именно местом пребывания Маяковского, сегодня никто определенно подтвердить не сможет: нумерация камер за прошедшие сто лет менялась неоднократно.

«Камера,

- рассказывает один из биографов Маяковского
писатель Дмитрий Быков (*признан иноагентом) в книге «Тринадцатый апостол»,


— шесть шагов в диагонали. Откидной стол, откидная койка. Табуретка. Параша. В шесть утра свисток, подъем, уборка. Приходит уголовник, выносит парашу. В дверную форточку подают хлеб, через двадцать минут кипяток, в одиннадцать часов водянистые щи, иногда с куском мяса, гречка или пшенка. По средам и пятницам — только постное: горох. В шесть жидкая каша и вечерняя поверка».


Если бы у Маяковского были в тюремной кассе так называемые «кормовые деньги», он мог бы как дворянин получать «улучшенный обед». Но денег не было. В архиве Бутырской тюрьмы найдена раскладка на тот самый «улучшенный обед». Судя по ней, в такие обеды входили мясные блюда на второе, а пища готовилась на масле.


На фото: Камера в бутырской тюрьме

«В семье всё внимание, все заботы были направлены на поддержку Володи. Ходили его навещать, нужно было добывать денег для передач»,

— вспоминает сестра Людмила.


Раз в две недели баня. Любое нарушение режима, любое громкое требование или выражение недовольства — карцер.

В период, когда Маяковский пребывал в заключении, большое тюремное начальство пеняло начальнику Бутырок:

«Осмотрев… одиночный корпус вверенной вам тюрьмы, я нашел, что он содержится невероятно грязно: в коридорах стены, покрытые масляной краской, забрызганы грязью; печи в камерах не промыты после давно бывшей побелки; в камерах в углах кучи грязи и мусора. Далее, в некоторых одиночных камерах у заключенных замечены отдельные листки бумаги, разные записки и прочее, что не должно быть допускаемо».


Сохранился документ, также свидетельствующий о других порядках:

«В Московское охранное отделение.


Содержащегося при Центральной пересылочной тюрьме политического заключённого дворянина Владимира Владимировича Маяковского


Прошение


Ввиду того, что у Охранного отделения нет и, конечно, не может быть никаких фактов, ни даже улик, указывающих на мою прикосновенность к деяниям, приписываемым мне Охранным отделением, что в моей полной неприкосновенности к приписываемому мне легко убедиться, проверивши факты, которые были приведены мною при допросе как доказательство моей невиновности, – покорнейше прошу вас рассмотреть моё дело и отпустить на свободу.


Прошу также Охранное отделение на время моего пребывания в Центральной пересыльной тюрьме разрешить мне общую прогулку.

Владимир Владимирович Маяковский.
24 августа 1909 г».


Как видим, Маяковского не только содержали в одиночной камере, но и лишили общих прогулок.

В Охранном отделении на прошении наложили резолюцию:

«31. VIII. Сообщить Маяковскому, что до окончания дела он освобождению не подлежит; просьбу об общих прогулках отклонить».


Для обитателей одиночек прогулка предусматривалась. Но не общая, с остальными заключенными, а под надзором - двадцать минут во внутреннем дворе.

Для Маяковского с его природной энергичной, деятельной натурой нахождение в ограниченном полутемном пространстве, без движения и общения с людьми были тяжелой пыткой.

Едва ли не каждый находившийся под стражей революционер первые месяцы проводил в одиночном заключении, подвергаясь интенсивной обработке» со стороны опытных сотрудников охранки. Лишь затем ему выносили приговор: в случае согласия сотрудничать – на волю, а при отказе - в Сибирь.

«Важнейшее для меня время. После трех лет теории и практики — бросился на беллетристику. Перечел все новейшее. Символисты — Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо… Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось, так же про другое — нельзя. Вышло ходульно и ревплаксиво… Исписал таким целую тетрадку. Спасибо надзирателям — при выходе отобрали. А то б еще напечатал!»

так он описал в своих воспоминаниях бутырский период.


Иронично оценивая свои первые стихотворные опыты, начатые в одиночке, тем не менее после революции Маяковский с помощью знакомых чекистов попытался отыскать в эту тетрадку. Исследователь Владимир Федорович Земсков, изучавший прошлое поэта, опубликовал найденное в прежнем Архиве революции требование, заполненное поэтом.

В фондах архива московской охранки поэт разыскивал:

«1) Наружное наблюдение и агентурные сведения Вл. Вл. Маяковского (парткличка „Константин“).

2) Отобранная при выходе тетрадка (рукопись) моих стихов».


Весной 1919 года, готовя сборник стихов, он решил сделать его «юбилейным», приуроченным к десятилетию творческой работы, а потому озаглавил «Всё сочинённое Владимиром Маяковским. 1909 - 1919» и сдвинул даты ряда стихотворений, считая началом своей поэтической деятельности именно это время.


«Все сочиненное…» было первым собранием сочинений Маяковского. А первое стихотворение, открывавшее содержание новой книги, - «Утро» датировалось не 1909-м, а 1912-м годом. Автор пошёл на это маленькое лукавство, по-видимому, чтобы сохранить «юбилейный» формат. Увы, тюремная тетрадь со стихами в архивах не сохранилась; что из тюремного поэтического наследия туда вошло, сказать трудно.


Поэт не любил вспоминать свое заключение. Позже он никогда не касался своей партийной работы, почти не упоминал об отсидках в тюрьме, о деятельности своей как агитатора. Как выражался впоследствии, «не желал размазывать манную кашу по мелкой тарелке». Цифру же 103 – номер той одиночной камеры - терпеть не мог, что обязательно приводило, например, к смене гостиничного номера.


Рассказывают, что много лет спустя однажды в театре, увидев на номерке эти три знака, вернулся в гардероб и попросил перевесить пальто на другой номер.

Вместе с тем в заключении появилась возможность заняться чтением:

«Перечел все новейшее». Открыл для себя Гегеля и Фейербаха. Любил читать вслух – Некрасова - «Железную дорогу» и «Кому на Руси жить хорошо», читал вслух так же, как и дома, вслушиваясь в звучание каждого слова».


Между прочим, когда в камеру ему пришли объявлять об освобождении, он читал Льва Толстого:


«Так и не знаю, чем там у них, у Карениных, кончилось»,

- сообщил он в автобиографии.


А «Анну Каренину», по правде говоря, так и не дочитал – настолько тяжело ему было возвращаться в мыслях к тюремному быту.


Оправдать арестанта было нельзя. Но и осудить шестнадцатилетнего юношу не хватало решимости и, главное, прямых улик. Как ни старалась охранка, добыть для суда хоть сколько-то убедительные доказательства о причастности к «грабителям-анархистам» и о продолжении им нелегальной работы, не удавалось. По ведомственным циркулярам и инструкциям, оперативные сведения о результатах наружного наблюдения и агентурные данные в суд не отправлялись, а дознаватели были обязаны действовать в рамках существовавшего законодательства. И в то же время очень уж были свежи факты об участии в деле о тайной типографии и распространении зловредной литературы, оскорбительные высказывания о власти. Одного этого казалось достаточно, чтобы запрятать непокорного молодого человека куда-нибудь в тайгу или болота…

Так что угроза ссылки в Нарым не проходила и Александра Алексеевна хлопотала, подавала прошение московскому градоначальнику с просьбой отдать ее сына на поруки, не высылая из пределов Москвы, ссылалась на заслуги покойного мужа, «беззаветно и безупречно прослужившего 24 года», бедственное семейное положение, на возможность лишения пособия, если арест сына продлится.

В тюрьме Маяковский сильно переменился. Казалось, что он сразу вырос на несколько лет. При свиданиях c матерью и сестрами Владимир выглядел похудевшим, бледным, но старался ничем не выдать, как ему тяжело.

Он написал несколько прошений в инстанции с требованием освободить его как непричастного к организации побега из Новинской тюрьмы. Александра Алексеевна ездила в Петербург в Департамент полиции МВД. Но все тщетно, дело его принимало весьма серьезный оборот.

В просьбе матери отказали и сообщили, что до окончательного «выяснения обстоятельств дела хлопотать нечего».


И все-таки в отношении Маяковского начальник московской охранки подполковник фон Коттен вынужден был рапортовать в Департамент полиции МВД:

«…никаких других данных, которые подтверждали бы причастность дворянина Владимира Владимирова Маяковского… к делу побега 13 каторжанок из Московской женской тюрьмы в ночь на 1 июля сего года, помимо данных, изложенных в представлении моем на имя г. министра внутренних дел от 29 сентября сего года за № 11266, в моем распоряжении не имеется».


(Сам Михаил Фридрихович фон Коттен, державший у себя в кабинете в Гнездниковском переулке портрет Зубатова, по происхождению русский швед, впоследствии, переживший покушения эсеров и дослужившийся до генеральского чина, в дни Февральской революции 1917 года был убит толпой революционных солдат и матросов в Гельсингфорсе).

Возможно, здесь желательно сделать небольшое отступление и сослаться на воспоминания другого видного полицейского деятеля, Владимира Федоровича Джунковского. Признавая необходимость агентурной работы среди революционеров, Джунковский, бывший в Москве в 1905 - 1913 годах сначала «исправляющим должность губернатора», а затем и главой региона, тем не менее пытался поставить охранное отделение в определённые законные рамки и не скрывал к нему своего негативного отношения, за что имел весьма напряженные отношения с руководством тогдашнего Отдельного корпуса жандармов. Был категорически против военно-полевых судов, протестовал против казней по их приговорам.

В итоге экзекуциями в Московской губернии ведал градоначальник, а Джунковский делал все, чтобы не быть к этому причастным. В 1913 году указом царя он был назначен товарищем министра внутренних дел и командующим Отдельным корпусом жандармов. И в этом генерал преуспел. Возглавив жандармов, он реформировал всю службу политического сыска, упразднил охранные отделения во всех городах Российской империи, кроме Москвы, Санкт-Петербурга и Варшавы, запретил институт секретных сотрудников в армии и на флоте, уволил большое количество жандармских офицеров и нажил себе немало врагов.

Джунковский считал, что побег из «Новинки», как и раскрытие типографии в Ново-Чухновском переулке, были… провокацией руководства охранного отделения, в частности подполковника фон Коттена, чтобы, задержав революционеров, получить очередные звания и награды. Версия эта, однако, за более чем сотню лет никаких документальных подтверждений не нашла, хотя и фигурирует в некоторых исторических работах.

…О Маяковском иных, кроме сведений от агентов наружного наблюдения о связи между основной группой и арестованными не было, то градоначальнику генерал-майору Адрианову доложили, что «ввиду безрезультатности обысков и отсутствия достаточных улик, все упомянутые лица, по выяснении их легальности, были из-под стражи освобождены».

Дело Маяковского было прекращено. 8 января 1910 года Охранное отделение сообщило в Бутырскую тюрьму о распоряжении министра внутренних дел переписку о Маяковском прекратить, «освободив его немедленно из-под стражи».

Когда, наконец, Александра Алексеевна получила на свое прошение отрицательный ответ, Маяковский в тот же день был уже на свободе.

«Вышел взбудораженный. Те, кого я прочел, — так называемые великие. Но до чего же нетрудно писать лучше их. У меня уже и сейчас правильное отношение к миру. Только нужен опыт в искусстве. Где взять? Я неуч. Я должен пройти серьезную школу. А я вышиблен даже из гимназии, даже и из Строгановского. Если остаться в партии — надо стать нелегальным. Нелегальным, казалось мне, не научишься. Разве революция не потребует от меня серьезной школы?..


«Если остаться в партии,

— пишет он,


- надо стать нелегальным. Нелегальным, казалось мне, не научишься... Марксистский метод. Но не в детские ли руки попало это оружие? Легко орудовать им, если имеешь дело только с мыслью своих. А что при встрече с врагами?.. Хорошо другим партийцам. У них еще и университет. А высшую школу - я еще не знал, что это такое - я тогда уважал!»


Стихотворные опыты, в том числе начатые в тюрьме, показались ему неудачными. Очевидно, профессия художника казалась Маяковскому более реальной, достижимой:


«Я прервал партийную работу. Я сел учиться»... «Хочу делать социалистическое искусство».


Охранка больше не беспокоила Маяковского, он отошел от революционного движения. Но эхо прошлого, ярлык «неблагонадежного» к нему был приклеен прочно. Известны по крайней мере две справки, выданные Охранным отделением о неблагонадежности Маяковского - первый раз в связи с подачей заявления в Высшее художественное училище при императорской Академии художеств о допущении к конкурсному экзамену, второй — в связи с запросом гродненского губернатора о политической благонадежности гастролировавших в 1913 году московских футуристов.


На фото: В. Маяковский

Да и новые люди, окружавшие его, были иными — все это привело к тому, что никаких контактов Владимир с товарищами по партии не поддерживал и некоторые из них, по словам Владимира Ильича Вегера-«Поволжца», назвали Маяковского «дезертиром», а его уход «предательством». Но в целом большинство знавших «товарища Константина» отнеслись к тому с пониманием. Подобный надлом романтического бунтаря, реальная угроза для его энергичной натуры вновь оказаться в томительном одиночном застенке или ссылке не были редкими для многих членов РСДРП.

Бесспорно, связь с футуристами значительно усложнила его творческий путь. Но как бы то ни было, опыт революционной работы, аресты, тюрьма закалили волю. 1906 — 1909 годы стали годами, когда формировались мировоззрение и характер будущего поэта, стали временем осознания им своего призвания. Именно то бурное время между двух революций, когда социальные потрясения достигли своей кульминации, а затем спада, определили «правильное отношение к миру», о котором поэт сказал в автобиографии. И что бы о нем ни говорили, как бы некоторые современные критики ни искали изъяны в его личности и противоречия в непростой творческой судьбе, безусловно, он был самым яростным, мощным и одухотворённым певцом революции.

«Революцией мобилизованный и призванный» он в своём признании массами был убежден и бесстрашно обращался в далёкое будущее:

Слушайте,
товарищи потомки,
агитатора,
горлана-главаря.
Заглуша
поэзии потоки,
я шагну
через лирические томики,
как живой
с живыми говоря.
Я к вам приду
в коммунистическое далеко́
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
через хребты веков
и через головы
поэтов и правительств.
Мой стих
трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
Явившись
в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
партийных книжек.»…
(«Во весь голос»).


***

19 июля 2023 года Владимиру Маяковскому исполняется 130 лет.

  • Владимир Маяковский: «Важнейшее для меня время». К 130 - летию со дня рождения. Часть 1

    Вячеслав Тарбеев,
    советник директора Государственного архива Российской Федерации

ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ

Поиск по сайту

Мы в соцсетях

Вестник №3/2024

КНИГИ

logo.edac595dbigsmall.png

Новости Региональных отделений

В Астрахани состоялась презентация каталога к выставке о буддийской культуре

В Астрахани состоялась презентация каталога к выставке о буддийской культуре

В Астраханском краеведческом музее прошла презентация каталога экспозиционно-выставочного проекта «Традиционная буддийская культура калмыков в исследованиях академических экспедиций.

 

В Эстонии открылась выставка «Мгновения мира и войны: к 100-летию со дня рождения»

В Эстонии открылась выставка «Мгновения мира и войны: к 100-летию со дня рождения»

24 ноября 1944 года завершилась Прибалтийская стратегическая наступательная операция Красной армии, главным итогом которой стало полное освобождение Эстонии от частей вермахта.

 

В Мурманске открылась выставка, посвящённая 85-летию начала советско-финской войны

В Мурманске открылась выставка, посвящённая 85-летию начала советско-финской войны

В Мурманске открылась выставка «Зимняя война», посвящённая 85-летию начала советско-финской войны 1939–1940 годов.

Прокрутить наверх