К 1 августа было подготовлен рапорт московского градоначальника министру внутренних дел о побеге политкаторжанок и поимке организаторов побега. Далее следовал перечень бежавших и лиц, подготовлявших побег и способствовавших ему и арестованных. Под номером 6 значился «воспитанник Строгановского училища Владимир Владимиров Маяковский». Все они подлежали осуждению военно-окружным судом по законам военного времени.

Все это было чрезвычайно серьёзно. Провозглашенный Столыпиным курс - «справедливо и твердо охранять порядок» - исполнялся неукоснительно. Заблуждение, что распространявшуюся по стране крамолу можно ликвидировать в одночасье, как в свое время быстро было сделано с «Землей и волей», пришлось оставить. На смену малоэффективным военным судам в ходе столыпинских реформ пришли военно-полевые, которые рассматривали дела о преступлениях в течение двух дней, а приговор исполняли в течение суток после его объявления.

Но не только жесточайшее усиление репрессий способствовало спаду революционных настроений. Новые люди, молодые офицеры-выпускники кадетских и юнкерских училищ, в Отдельном корпусе жандармов и охранных отделениях заметно изменили тактику, приняв линию на разложение подполья изнутри. События Первой русской революции определили особую роль охранных отделений, которые подчинялись частью Департаменту полиции, а частью Отдельному жандармскому корпусу.

Это двойное подчинение порождало множество конфликтов. Нужно было унифицировать систему, поднять статус полицейских, обеспечить их материально, повысить образовательный уровень, внедрить правовой императив в сознание нижних чинов. Предыдущий начальник Московского охранного отделения, глава Особого отдела Департамента полиции Российской империи Сергей Васильевич Зубатов, в далекой молодости нигилист, отчисленный из гимназии за неблагонадежность и связи с народовольцами, сам подследственный Охранного отделения, сумел поставить внутреннюю агентуру на редкую высоту. Осведомлённость отделения о намерениях и состоянии противников режима была изумительна. Оппозиционные партии, особенно партии эсеров и социал-демократов, были нашпигованы секретными сотрудниками Департамента полиции, из-за чего революционное движение несло тяжелые потери. Имя Зубатова сделалось ненавистным в революционных кругах, а его система получила название «зубатовщина». Заниматься в Москве революционной работой в партиях считалось безнадёжным делом.

Вторую столицу считали «гнездом провокаций». Известно, что в период с июня 1907 по ноябрь 1910 года Московский городской и окружной комитеты РСДРП подвергались разгрому 11 раз, и при этом руководство Департамента полиции постоянно требовало совершенствовать наружное наблюдение и агентуру.

Одна из известных исследователей истории политического сыска в дореволюционной России, специалист Государственного архива Российской Федерации доктор исторических наук Зинаида Ивановна Перегудова считает, что Московское охранное отделение по сравнению с другими, было намного более деятельным. Во многом это определялось кадровым составом сотрудников, той методикой, по которой они действовали. У них была собственная, основанная на опыте и профессионализме, «школа». Зубатов, кстати, был случаем уникальным: ни до него, ни после в политическом розыске России охранное отделение не возглавлял гражданский полицейский чиновник.

В фондах Московского и Петербургского охранных отделений сохранилось около 20 тысяч дневников наружного наблюдения за революционерами, государственными и общественными деятелями, отдельно за вокзалами, театрами, посольствами. Московское располагало колоссальной картотекой, насчитывавшей свыше 300 тысяч досье на лиц, попавших в поле зрения полиции. Во время пожара в марте 1917-го, организованного, по-видимому, бывшими сотрудниками или боявшимися разоблачения агентами, многое сгорело, но часть их все же дошла до наших дней.

Внедрение осведомителей в партийную среду, провокации, кнут и пряник для задерживаемых, создание мнимых легальных рабочих организаций– все это как раз характерно и для той обстановки, в какой оказался Маяковский до и после ареста.

Относительно Владимира из названного документа градоначальника Адрианова явствовало, что Маяковского не привлекли в качестве обвиняемого, но все равно продолжали держать под арестом. Неспешность охранки по отношению к нему объяснялась также надеждой на «переосмысление» поведения задержанного: дескать, стоит ли тратить здоровье, рисковать благополучием близких и даже самой жизнью ради утопических представлений о будущем, когда, обладая несомненным талантом к живописи и стихосложению, можно достичь реальных успехов в творчестве, принести пользу отечеству и семье.

Одновременно с созданием яркой картины жизни на воле весьма мрачно расписывался кошмар, которые ожидал его в Нарымском крае в том случае, если он проигнорирует добрые советы. Наверняка о том ему не раз рассказывали при вызовах из камеры-одиночки, да и сам Маяковский не мог не знать о судьбах других арестованных подпольщиков.

И после Зубатова, когда того вследствие интриг и внутренней борьбы в ведомстве устранили из Московского охранного отделения, практика собеседований с арестованными, казавшимися перспективными для следствия, продолжалась. Маяковский отнюдь не был исключением. Это были даже не допросы, а беседы за стаканом чая о «неправильности» путей, по которым идут революционеры, в деликатной форме делались предложения помогать правительству в борьбе за стабильность и порядок в государстве. И надо признать, некоторые нередко сбивались на такого рода предложения, и если не шли на прямое сотрудничество, то и оставляли работу в партии. Можно даже высказать парадоксальное предположение, что те беседы жандармских офицеров в Бутырке в известной мере способствовали развитию и укреплению намерений Маяковского в дальнейшем посвятить революции своё художественное и литературное творчество.

7 августа Владимиру вручили повестку, что 9 сентября состоится суд. Но судить его будут не за участие в организации побега 13 каторжанок, а за причастность к делу о нелегальной типографии РСДРП.

Своим вызывающим поведением Маяковский, часто вступая в перебранки с тюремщиками, сильно досаждал надзирателям и следователям.

18 августа Маяковского перевели в Центральную пересыльную тюрьму, находившуюся в Бутырках и славившуюся своим строгим режимом. Старейшая и наиболее известная из тюрем России она как бы связывала эпохи; через неё ежегодно проходило порядка 30 тысяч человек. Здесь содержались и административные политические заключенные до их отправки к месту ссылки. Без преувеличения, по ее сидельцам lможно изучать историю страны. Частью такой истории стал и Владимир Маяковский.

На фото: Бутырская тюрьма

Его определили в камеру № 103 на втором этаже. В печати публикуются фотографии этой одиночки, но была ли она в реальности именно местом пребывания Маяковского, сегодня никто определенно подтвердить не сможет: нумерация камер за прошедшие сто лет менялась неоднократно.

Если бы у Маяковского были в тюремной кассе так называемые «кормовые деньги», он мог бы как дворянин получать «улучшенный обед». Но денег не было. В архиве Бутырской тюрьмы найдена раскладка на тот самый «улучшенный обед». Судя по ней, в такие обеды входили мясные блюда на второе, а пища готовилась на масле.

На фото: Камера в бутырской тюрьме

Раз в две недели баня. Любое нарушение режима, любое громкое требование или выражение недовольства — карцер.

Как видим, Маяковского не только содержали в одиночной камере, но и лишили общих прогулок.

Для обитателей одиночек прогулка предусматривалась. Но не общая, с остальными заключенными, а под надзором - двадцать минут во внутреннем дворе.

Для Маяковского с его природной энергичной, деятельной натурой нахождение в ограниченном полутемном пространстве, без движения и общения с людьми были тяжелой пыткой.

Едва ли не каждый находившийся под стражей революционер первые месяцы проводил в одиночном заключении, подвергаясь интенсивной обработке» со стороны опытных сотрудников охранки. Лишь затем ему выносили приговор: в случае согласия сотрудничать – на волю, а при отказе - в Сибирь.

Иронично оценивая свои первые стихотворные опыты, начатые в одиночке, тем не менее после революции Маяковский с помощью знакомых чекистов попытался отыскать в эту тетрадку. Исследователь Владимир Федорович Земсков, изучавший прошлое поэта, опубликовал найденное в прежнем Архиве революции требование, заполненное поэтом.

Весной 1919 года, готовя сборник стихов, он решил сделать его «юбилейным», приуроченным к десятилетию творческой работы, а потому озаглавил «Всё сочинённое Владимиром Маяковским. 1909 - 1919» и сдвинул даты ряда стихотворений, считая началом своей поэтической деятельности именно это время.

«Все сочиненное…» было первым собранием сочинений Маяковского. А первое стихотворение, открывавшее содержание новой книги, - «Утро» датировалось не 1909-м, а 1912-м годом. Автор пошёл на это маленькое лукавство, по-видимому, чтобы сохранить «юбилейный» формат. Увы, тюремная тетрадь со стихами в архивах не сохранилась; что из тюремного поэтического наследия туда вошло, сказать трудно.

Поэт не любил вспоминать свое заключение. Позже он никогда не касался своей партийной работы, почти не упоминал об отсидках в тюрьме, о деятельности своей как агитатора. Как выражался впоследствии, «не желал размазывать манную кашу по мелкой тарелке». Цифру же 103 – номер той одиночной камеры - терпеть не мог, что обязательно приводило, например, к смене гостиничного номера.

Рассказывают, что много лет спустя однажды в театре, увидев на номерке эти три знака, вернулся в гардероб и попросил перевесить пальто на другой номер.

Оправдать арестанта было нельзя. Но и осудить шестнадцатилетнего юношу не хватало решимости и, главное, прямых улик. Как ни старалась охранка, добыть для суда хоть сколько-то убедительные доказательства о причастности к «грабителям-анархистам» и о продолжении им нелегальной работы, не удавалось. По ведомственным циркулярам и инструкциям, оперативные сведения о результатах наружного наблюдения и агентурные данные в суд не отправлялись, а дознаватели были обязаны действовать в рамках существовавшего законодательства. И в то же время очень уж были свежи факты об участии в деле о тайной типографии и распространении зловредной литературы, оскорбительные высказывания о власти. Одного этого казалось достаточно, чтобы запрятать непокорного молодого человека куда-нибудь в тайгу или болота…

Так что угроза ссылки в Нарым не проходила и Александра Алексеевна хлопотала, подавала прошение московскому градоначальнику с просьбой отдать ее сына на поруки, не высылая из пределов Москвы, ссылалась на заслуги покойного мужа, «беззаветно и безупречно прослужившего 24 года», бедственное семейное положение, на возможность лишения пособия, если арест сына продлится.

В тюрьме Маяковский сильно переменился. Казалось, что он сразу вырос на несколько лет. При свиданиях c матерью и сестрами Владимир выглядел похудевшим, бледным, но старался ничем не выдать, как ему тяжело.

Он написал несколько прошений в инстанции с требованием освободить его как непричастного к организации побега из Новинской тюрьмы. Александра Алексеевна ездила в Петербург в Департамент полиции МВД. Но все тщетно, дело его принимало весьма серьезный оборот.

В просьбе матери отказали и сообщили, что до окончательного «выяснения обстоятельств дела хлопотать нечего».

(Сам Михаил Фридрихович фон Коттен, державший у себя в кабинете в Гнездниковском переулке портрет Зубатова, по происхождению русский швед, впоследствии, переживший покушения эсеров и дослужившийся до генеральского чина, в дни Февральской революции 1917 года был убит толпой революционных солдат и матросов в Гельсингфорсе).

Возможно, здесь желательно сделать небольшое отступление и сослаться на воспоминания другого видного полицейского деятеля, Владимира Федоровича Джунковского. Признавая необходимость агентурной работы среди революционеров, Джунковский, бывший в Москве в 1905 - 1913 годах сначала «исправляющим должность губернатора», а затем и главой региона, тем не менее пытался поставить охранное отделение в определённые законные рамки и не скрывал к нему своего негативного отношения, за что имел весьма напряженные отношения с руководством тогдашнего Отдельного корпуса жандармов. Был категорически против военно-полевых судов, протестовал против казней по их приговорам.

В итоге экзекуциями в Московской губернии ведал градоначальник, а Джунковский делал все, чтобы не быть к этому причастным. В 1913 году указом царя он был назначен товарищем министра внутренних дел и командующим Отдельным корпусом жандармов. И в этом генерал преуспел. Возглавив жандармов, он реформировал всю службу политического сыска, упразднил охранные отделения во всех городах Российской империи, кроме Москвы, Санкт-Петербурга и Варшавы, запретил институт секретных сотрудников в армии и на флоте, уволил большое количество жандармских офицеров и нажил себе немало врагов.

Джунковский считал, что побег из «Новинки», как и раскрытие типографии в Ново-Чухновском переулке, были… провокацией руководства охранного отделения, в частности подполковника фон Коттена, чтобы, задержав революционеров, получить очередные звания и награды. Версия эта, однако, за более чем сотню лет никаких документальных подтверждений не нашла, хотя и фигурирует в некоторых исторических работах.

…О Маяковском иных, кроме сведений от агентов наружного наблюдения о связи между основной группой и арестованными не было, то градоначальнику генерал-майору Адрианову доложили, что «ввиду безрезультатности обысков и отсутствия достаточных улик, все упомянутые лица, по выяснении их легальности, были из-под стражи освобождены».

Дело Маяковского было прекращено. 8 января 1910 года Охранное отделение сообщило в Бутырскую тюрьму о распоряжении министра внутренних дел переписку о Маяковском прекратить, «освободив его немедленно из-под стражи».

Когда, наконец, Александра Алексеевна получила на свое прошение отрицательный ответ, Маяковский в тот же день был уже на свободе.

Охранка больше не беспокоила Маяковского, он отошел от революционного движения. Но эхо прошлого, ярлык «неблагонадежного» к нему был приклеен прочно. Известны по крайней мере две справки, выданные Охранным отделением о неблагонадежности Маяковского - первый раз в связи с подачей заявления в Высшее художественное училище при императорской Академии художеств о допущении к конкурсному экзамену, второй — в связи с запросом гродненского губернатора о политической благонадежности гастролировавших в 1913 году московских футуристов.

На фото: В. Маяковский

Да и новые люди, окружавшие его, были иными — все это привело к тому, что никаких контактов Владимир с товарищами по партии не поддерживал и некоторые из них, по словам Владимира Ильича Вегера-«Поволжца», назвали Маяковского «дезертиром», а его уход «предательством». Но в целом большинство знавших «товарища Константина» отнеслись к тому с пониманием. Подобный надлом романтического бунтаря, реальная угроза для его энергичной натуры вновь оказаться в томительном одиночном застенке или ссылке не были редкими для многих членов РСДРП.

Бесспорно, связь с футуристами значительно усложнила его творческий путь. Но как бы то ни было, опыт революционной работы, аресты, тюрьма закалили волю. 1906 — 1909 годы стали годами, когда формировались мировоззрение и характер будущего поэта, стали временем осознания им своего призвания. Именно то бурное время между двух революций, когда социальные потрясения достигли своей кульминации, а затем спада, определили «правильное отношение к миру», о котором поэт сказал в автобиографии. И что бы о нем ни говорили, как бы некоторые современные критики ни искали изъяны в его личности и противоречия в непростой творческой судьбе, безусловно, он был самым яростным, мощным и одухотворённым певцом революции.

«Революцией мобилизованный и призванный» он в своём признании массами был убежден и бесстрашно обращался в далёкое будущее:

Слушайте,
товарищи потомки,
агитатора,
горлана-главаря.
Заглуша
поэзии потоки,
я шагну
через лирические томики,
как живой
с живыми говоря.
Я к вам приду
в коммунистическое далеко́
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
через хребты веков
и через головы
поэтов и правительств.
Мой стих
трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
Явившись
в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
партийных книжек.»…
(«Во весь голос»).

***

19 июля 2023 года Владимиру Маяковскому исполняется 130 лет.

• Владимир Маяковский: «Важнейшее для меня время». К 130 - летию со дня рождения. Часть 1

  Вячеслав Тарбеев,
  советник директора Государственного архива Российской Федерации