Выбор, который сделал Владимир Маяковский в юности, приобретает особое значение для понимания всей его жизненной и творческой судьбы.

Конкретные обстоятельства свели будущего поэта с революционной интеллигенцией и дали возможность буквально на дому пройти начальную школу политграмо в разделах судебной хроники ты, а затем обрести закалку как партийного организатора и пропагандиста. Тяжкая и опасная доля революционера, особенно в переживаемый период поражения первой русской революции, Маяковского не пугала – ему по-прежнему хотелось испытать на себе все риски подпольной работы.

Понимал ли совсем молодой Маяковский, что вступая на тернистый путь революционной борьбы, какими могут быть возможные последствия для своей жизни и судьбы?

Освобожденный от ареста как несовершеннолетний и отданный «под надзор родителей» Владимир оставался под подозрением об участии в деле о тайной типографии Московского комитета РСДРП и за ним постоянно велось наблюдение полиции. И во время ареста, и во время следствия он не только сохранял полное самообладание, но и проявил способность к конспирации, тщательно следил за собой на допросах.

Несмотря на то, что к лету значительная часть членов московского руководства РСДРП оказалась арестованной, охранное отделение надеялось, проследив контакты Маяковского, по возможности выйти на более значительные фигуры, чем четырнадцатилетний курьер нелегальной литературы, от которого ничего добиться не удалось.

Виновным в участии в Московской организации социал-демократической рабочей партии Маяковский себя не признавал. Кроме того, дело о подпольной типографии еще не было закончено и следователь, как уже было сказано выше, продолжал вызывать на допросы.

Маяковский попал под наблюдение филеров не потому, что был ранее арестован, а потому, что был замечен при встречах с другими людьми, за которыми агенты охранного отделения уже вели наблюдение. Всякого, кто хоть раз встречался с кем-либо из поднадзорных, полицейские агенты провожали домой, а потом наводили справки.

Дневники филеров охранки говорят о довольно плотном надзоре за Маяковским; его передвижения по Москве летом 1908 года фиксировались буквально по часам. Задачей было выявить круг общения юноши и, главное, выйти на более крупные личности подполья. С 5 августа на него был заведен специальный журнал наружного наблюдения. На первой странице журнала, посвященного «объекту наблюдения», написаны новые филерские клички: «Высокий», он же «Кленовый».

Новый этап усиленной слежки за Маяковским относится к началу 1909 года.

Маяковский вел себя осторожно, понимал, что за ним наблюдает полиция и не рисковал восстанавливать партийные связи, не возобновлял работу парторга и пропагандиста Лефортовского района. Любая небрежность при встречах с товарищами грозила опасностью. Тем не менее в дневниках наружного наблюдения зафиксированы встречи Маяковского с находящимися под подозрением социал-демократами, которые свидетельствуют о его стремлении все-таки наладить нелегальные связи и продолжить подпольную деятельность. В активную работу, однако, не включался. Во всяком случае на этот счет в архивах сведений никаких нет. Вероятно, чувствовал, что каким-то неосмотрительным движением Маяковский может провалить товарищей.

Следствие по делу о тайной типографии, которое вел уже новый следователь, Тихон Дмитриевич Руднев, завершилось только к началу сентября 1909 года. Дело было передано в Московскую судебную палату.

Маяковского взялся бесплатно защищать член городской коллегии адвокатов Петр Петрович Лидов.

Высочайший профессионал, человек безупречной репутации, симпатизировавший социал-демократам, он, как и обещал матери и сестре юного революционера, сделал все, чтобы суд не смог отправить Маяковского на грозившие ему каторжные работы.

Заседание суда проходило при закрытых дверях. Владимир настоял на том, чтобы мама, Александра Алексеевна, оставалась дома.

Адвокат Лидов после революции свидетельствовал, что Маяковский держался мужественно, внешне даже бравировал деланным безразличием и спокойствием, стиль его поведения, что при аресте и на допросах, а теперь и на суде, практически не изменился.

На фото: Владимир Маяковский в юности

(Говоря о Лидове, стоит заметить, что защита революционеров и в частности Маяковского, в 1930-х годах официально признанным «лучшим и талантливейшим советским поэтом», нисколько не сказалась на его собственной судьбе. Адвокат попал под каток массовых репрессий и по абсурдному обвинению в создании «контрреволюционной меньшевистско-эсеровской террористической организации», 5 мая 1938 года после 20-минутного суда Военной коллегии был расстрелян. Полностью реабилитирован в 1956 году).

Всех троих обвиняемых, проходивших по делу, суд признал виновными. Большевик Тимофей Трифонов, принявший всю вину на себя и заявивший о непричастности других обвиняемых, был приговорен к шестилетней каторге, а несовершеннолетние Иванов и Маяковский «к отдаче родителям на исправление» как действовавшие «без разумения».

Дело о тайной типографии МК РСДРП по Ново-Чухнинскому переулку» было завершено, но приговор не мог быть приведен в исполнение. Об этом Московской судебной палате сообщил прокурор. Дело в том, что Маяковский ко времени суда уже находился под новым арестом.

Еще в апреле, сразу же по выходе из тюрьмы после первого месячного пребывания в заключении, Маяковский стал встречаться с некоторыми членами партии эсеров (социалистов-революционеров - ПСР), подозревавшимися в проводимых ими экспроприациях. Террор и «эксы» после 1904 года и в дальнейшем были значительным явлением в жизни России. На смену редким точечным ударам народовольцев пришла волна террористических атак, жертвами которых стали около девяти тысяч человек, Подавляющее большинство их составляли служащие полиции, охранки, судебных органов, военные, то есть представители репрессивных государственных органов, а также руководители губерний, министры, генералы. Террористические методы использовали как общероссийские леворадикальные организации - эсеры, эсеры-максималисты, большевики, анархисты, так и местные национальные – польские, грузинские, армянские, латышские. В 1907 году каждый день от рук террористов погибало в среднем 18 человек.

Жесткое идейное противостояние большевиков, эсеров и анархистов тем не менее не мешали их сотрудничеству, в том числе радикальными средствами, когда дело казалось общей борьбы с царским режимом. Так, московские большевики руководствовались резолюцией V съезда РСДРП, которая подчеркивала необходимость разоблачения псевдосоциалистического характера программы эсеров и в то же время партия предлагала «всеми силами вырывать их из-под влияния и руководства либералов», привлекая на сторону социал-демократов против черносотенцев и кадетов.

На следствии выяснились дополнительные факты, в частности о возможных контактах лиц, связанных с тайной типографией, с теми, кто раньше уже засветился в налетах на банки и госучреждения. Среди них был и знакомый по Кавказу большевик Исидор Иванович Морчадзе, находившийся в розыске.

Некоторое время по приезде из Кутаиса он снимал комнату у Маяковских и, убедившись в порядочности семьи, рассказывал Владимиру о событиях восстания 1905 года, в которых принимал участие. Затем были арест, побег из сибирской каторги и нелегальное возвращение в Москву.

Человек он был энергичный и в некотором смысле авантюристичный. Говорили, что в свое время на Кавказе он находился в одной группе налетчиков с Сосо, или Кобой, как звали Иосифа Джугашвили, позже ставшего Сталиным. Вновь, ненадолго поселившись у Маяковских под вымышленной фамилией Коридзе, Морчадзе занялся организацией побега политзаключенных из Таганской тюрьмы.

(Здесь уместно отметить, что прошлая дружба с вождем народов никак не повлияла на трагическую судьбу революционера. Накануне Отечественной войны, в 1941 году он, как и многие другие соратники Сталина, был обвинен в «антисоветской агитации» и попал в жернова репрессивной машины. Реабилитирован в 1956-м).

Полиция не знала о существовании подкопа, а лишь предполагала участие всех членов группы в организации очередной экспроприации. Охранка основывалась главным образом только на дневниках наружного наблюдения. Скорее всего, арест был предпринят полицией в качестве превентивной профилактической меры. Таким образом, вторичное задержание Маяковского явилось результатом слежки филеров за группой, где состояли и люди, работавшие на подкопе под Таганскую тюрьму.

Для подпольщиков обстановка складывалась плохо. Сначала они заметили за собой слежку, потом последовали аресты, в том числе самых активных участников, — все это заставило свернуть работы, а затем и вообще ликвидировать следы подкопа.

Исидор Морчадзе в полицейскую сеть не попал, ему удалось уйти от ареста; буквально за два дня до этого он съехал из квартиры Маяковских и скрылся. Однако его деятельная натура побудила к новому рискованному мероприятию. Он стал одним из организаторов побега 13 политкаторжанок из Новинской женской тюрьмы. К организации этого побега был привлечен и Маяковский.

«Новинка» была тюрьмой новой, открытой всего немногим более года назад на Пресне, на пересечении Кривовведенского и Продольного переулков (закрыта в 1947 году, а в 1960-м снесена, ныне на этом месте находится комплекс зданий бывшего секретариата Совета экономической взаимопомощи – СЭВ, принадлежит мэрии столицы).

На фото: Новинская тюрьма 1957 г.

В фондах Государственного архива России среди планов тюрем Московской губернии сохранилась схема Новинской (ГА РФ. Ф.-Р-4042. Оп. 3. Д.706. Л. 4). В арестантском двухэтажном корпусе содержалось от 300 до 400 женщин-заключённых, в других находились контора, швейная мастерская, прачечная, баня, одноэтажная кухня, комнаты для свидания, больничка и даже ясли и школа. Политических арестантов в каторжном отделении насчитывалось всего 17 человек, все в одной камере.

При этом, по словам бывших её обитательниц, женщин в основном молодых, трое являлись туберкулезными, шестеро на грани сильного нервного истощения, две истерички — и все без исключения измучены бесконечной тюремной драмой.

Относительно либеральный режим, поначалу установленный для заключенных, постепенно ужесточался, что отражалось в первую очередь на политических узницах. Если уголовницы жили довольно свободно и шумно, то задачей администрации было создать для небольшой группы каторжанок специальный режим и изоляцию. Детальнейший обыск, переодевание в более нелепое, чем в пересыльной тюрьме одеяние, отъём всех личных вещей, вплоть до носового платка и гребня. Грубый, безапелляционный, невыносимо оскорбляющий тон смотрительниц. В камере по двум стенам шли поднятые к потолку арестантские койки: железные рамы, обтянутые брезентом. Посредине длинный некрашеный стол и две такие же скамьи; кроме того, тяжелые «индивидуальные» скамеечки с ящиками, известные под названием «собачек», — днем они служили сиденьем и шкафом, а ночью на них опирались свободные концы коек. В длинном, полутемном и узком помещении царили невероятная духота и вонь от параши…

Дело дошло до того, что каторжанки решили в знак протеста против издевательств применить массовое самоубийство.

Несомненно, способствовало удаче побега отсутствие наружной ограды арестантского корпуса, недостаточное число надзирательниц, общий ключ для камер и коридоров, керосиновые фонари, которые гасли от ветра. Помогла бежать надзирательница Александра Васильевна Тарасова, симпатизировавшая социалистам-революционерам.

Кстати, по словам Никитиной, - слухи о том, что Тарасова была партийным человеком и специально поступила в Новиковскую тюрьму для осуществления побега — сущий вздор. Это был акт личного героизма. С трогательной простотой она ломала всю свою жизнь, рвала со всем, что составляло для нее настоящее, и доверчиво полагалась на неизвестное будущее, которое мы ей должны устроить».

На фото: План района для побега

Член партии эсеров Елизавета Андреевна Матье, приговорённая к четырехлетней каторге за терроризм, смогла передать Морчадзе письмо с просьбой о помощи.

Сначала речь шла об освобождении 25-летней Анны Ивановны Морозовой, члена военной организации РСДРП, осужденной на пять лет каторги. Помимо того, руководство партии социалистов-революционеров беспокоила судьба её ровесницы - Натальи Сергеевны Климовой, члена исполнительного комитета Боевой организации Союза социалистов-революционеров максималистов. За участие в подготовке и проведении в августе 1906 года покушения на председателя Совета Министров и министра внутренних дел Петра Аркадьевича Столыпина, при котором погибло три десятка человек, а сам премьер оказался невредимым, военно-полевым судом она была приговорена к смертной казни через повешение, которую заменили бессрочной каторгой. Освобождение её являлось для радикальных эсеров делом чести.

Впоследствии состав камеры несколько изменился, но основное ядро осталось то же.

Столь разношерстному составу заключенных каторжанок соответствовал и состав разноидейных организаторов побега. Впрочем, в последующих мемуарах социал-демркратки отмечали, что группа освободителей действовала с одобрения МК РСДРП большевиков.

В ночь на 1 июля в камере никто не спал. В двенадцать часов пришла на смену Тарасова и сообщила под дверь: все готово, сегодня выходим. Потом в ту же щель поползли: пакет с деньгами, сверток черного тюля, две рубашки, трое брюк, нитки, иголки, ножницы, письмо… Как она пронесла такой багаж в тюрьму — тайна женской изобретательности. Умевшие как-то шить принялись кроить и шить из суровых простынь платья. Из черного тюля вырезали кружева и состряпали шляпу. Понемногу серые каторжанки превращались в пеструю толпу уличных прохожих.

Тарасова выпустила из камеры четырёх наиболее физически крепких женщин. Вместе с ними она скрутила двух надзирательниц. Освободив других арестанток, они спилили решетки на одном из окон.

Во время побега Владимир находился на трехярусной колокольне соседнего с тюрьмой храма Девяти мучеников Кизических в Девятинском переулке, откуда был хорошо виден двор тюрьмы. Пробраться на звонницу было несложно, поскольку территория церкви не охранялась. Когда двор опустел, Маяковский подал знак: душераздирающий кошачий вопль. Как видим, зычный голос горлана-главаря проявил себя впервые не на литературных встречах в Политическом музее. Один вопль, другой, третий… Это был сигнал о возможности выбираться на улицу: начинайте!

Заключённые спустились со второго этажа по связанным и для прочности просмоленным в семье Маяковского простыням.

По свидетельству Морчадзе, Маяковский, знал, что предполагается развезти беглянок по конспиративным квартирам, и предлагал свою помощь. Но товарищи отказали ему из-за слишком заметной внешности, а также потому, что за ним могла быть установлена слежка полиции.

Самый массовый побег женщин удался. Подобного царская Россия ни до, ни после не знала., несмотря на то, что полиция еще до побега следила за участниками организации. Убежать сумели 13 человек – членов ПСР, РСДРП, а также двум из группы анархистов. С ними ушла и Тарасова. Правда, трёх бежавших на следующий день поймали и смогли расколоть на признательные показания. Но было уже поздно, остальных беглянок сумели развезти по конспмративным квартирам. Всех их товарищи смогли переправить за границу.

Морчадзе, вернувшись домой, сразу же попал в полицейскую засаду. Он не был прописан на этой квартире, где жила жена Елена Алексеевна Тихомирова, и поэтому она считалась безопасной. Но охранка не дремала, там уже сидели жандармы. 2 июля там же задержали и Маяковского. Сообщение о скандальном побеге из тюрьмы появилось в утренних газетах. Маяковский, вероятно желая узнать подробности, отправился на квартиру жены Морчадзе —. На всякий случай, для конспирации изображал студента-художника, желавшего получить работу.

Каламбур, сказанный экспромтом, присутствовавших посмешил, но дальше было уже не до шуток. Дерзкий молодой человек давно примелькался сыщикам. Филеры в своих «сведениях» периодически упоминают о «свертках», которые находились в руках у Маяковского или его спутников, которые нередко после захода в некое определенное место умело отрывались от наблюдения. Естественно, такие факты охранка не могла игнорировать и Владимир, хоть и не имевший у себя ничего компрометирующего, был арестован.

Меньше чем через два часа полиция явилась на квартиру Маяковских, предъявив заранее заготовленный ордер на производство обыска. Он также сохранился: наверху бумаги помечено: «Безрезультатно».

В тот же день по постановлению московского градоначальника состоялся обыск на квартире у Маяковских. Ничего противоправного в комнатах полиция не обнаружила. Единственной серьезной уликой, ненадолго оправдавшей ожидания сыщиков и могущей вызвать опасные последствия, оказался револьвер «браунинг» с патронами, который был обнаружен в сундуке Александры Алексеевны, стоявший в общем коридоре.

Отвести такой факт было не просто, но и признать принадлежность оружия в обстановке тотального подозрения революционеров в «терроризме» значило равносильно самоубийству. Владимир категорически отрицал причастность к револьверу. Говорил, что, он, вероятно, принесен кем-либо из приходивших к нему знакомых. Так ли было на самом деле, сейчас уже не установить. Выручила Александра Алексеевна, вспомнив о своем хорошем знакомом, друге покойного мужа, имевшим право на владение оружием, бывшем помощнике начальника петербургских мест заключения «Кресты», а ныне чиновнике Московского почтамта Сергея Алексеевича Махмут-Бекова.

Получив записку, Махмут-Беков немедленно отправился к Маяковским. Его, понятно, сразу же тоже задержали и отправили в Сущевскую полицейскую часть, где уже находились остальные арестованные. Впрочем, в полиции Махмут-Беков пробыл недолго.

Махмут-Беков относительно покушения не лукавил: действительно в него стреляли эсеры и только случайность спасла его от гибели, после чего ему было выдано разрешение на личное оружие и он решил покинуть службу в «Крестах».

После проверки у московского почт-директора важнейшая улика, говорившая о возможной связи с «грабителями» и продолжении нелегальной деятельности Маяковского, таким образом отпала.

Охранное отделение, хоть и не обладавшее доказательствами против Владимира, все же не было склонно выпускать из своего поля зрения молодого человека, подозреваемого в противоправных связях с революционерами, тем более, что дело о типографии еще не было закрыто. По-прежнему он оставался под наблюдением. В филерских дневниках Владимир проходил под кличками «Скорый», «Высокий», «Кленовый». Фиксировался едва ли не каждый его шаг, а спустя несколько месяцев он оказался задержан по подозрению в соучастии в организации побега из Новинской тюрьмы.

В охранном отделении были уверены в причастности Маяковского - «вредного для общественного порядка и спокойствия» - к побегу политкаторжанок. По показаниям, полученным от задержанных беглянок и от внедренной в подполье агентуры, там имели соответствующую информацию.

Таким образом, Владимир, несмотря на благоприятное решение суда по мартовскому делу о типографии, вернулся в камеру. Более того, по существовавшим тогда порядкам «товарищу Константину» грозила административная ссылка.

29 сентября Московское охранное отделение направило генерал-майору Александру Адрианову соответствующее представление, а 24 октября Маяковскому было объявлено о предстоящей высылке в Нарымский край сроком на три года.

Практически с самого основания первого сибирского острога Нарым был местом суровой политической ссылки. Сюда, в село, окруженное болотами в более чем 400-х километрах от Томска, направлялись на поселение стрелецкие бунтовщики, пугачевцы, декабристы, участники польских восстаний, народники, большевики, эсеры, анархисты. Теперь эта участь ожидала и Владимира.

В письмах из полицейского участка он пишет, что арестовали его «бог знает с чего, совершенно неожиданно», настроение у него хорошее, веселое, и выражает уверенность, что по новому делу его привлечь не могут.

В ожидании суда Маяковский получил рисовальные принадлежности и рисовал. Как писал матери, у него «хорошее настроение» и он «невинно» беседует с заключёнными натурщиками о совершенно «нейтральных вещах».

«Хорошее настроение» и «невинные» беседы у Владимира были исключительно для матери и проверяющих письма охранников. На деле же перспективы были отнюдь не оптимистичные.

После ареста Маяковского перевели из Сущевского полицейского дома в Мещанский, о в разделах судебной хроники ттуда в Басманный, а затем в Мясницкий. Вёл следствие всё тот же следователь Тихон Руднев, знакомый нам по предыдущим делам.

• Владимир Маяковский: «Важнейшее для меня время». К 130 - летию со дня рождения. Часть 2

  Вячеслав Тарбеев,
  советник директора Государственного архива Российской Федерации