«Пришел новый период, и нужно вновь обустраивать мир»

Журнал "Коммерсантъ Наука" №33 от 19.11.2020

Нужно искать инструменты и возможности, чтобы не приводить общество в болезненное состояние без всякой пандемии.

Ректор МГИМО академик Анатолий Торкунов — о миллиарде рублей в эндаумент-фонде, о том, почему важно настаивать на вкладе России в великую Победу, и о неожиданно легком погружении в онлайн-преподавание.

— Как у вас возникла идея стать дипломатом?

Все произошло достаточно случайно. Юношей я интересовался политикой, много читал о дипломатах — и наших, и зарубежных. В частности, вспоминаю романы Саввы Дангулова, многие из которых экранизировались, по ним ставили спектакли. В то время я живо увлекался театром, смотрел все, что возможно, и не только в Москве, но и в Ленинграде. Мне особенно хорошо запомнился прекрасный образ женщины-дипломата Кольцовой, сыгранный Ангелиной Степановой в Художественном театре в пьесе братьев Тур «Чрезвычайный посол». Художественные образы с одной стороны эмоционально, а с другой — и профессионально сориентировали меня в выборе профессии.

Я сдал довольно сложные вступительные экзамены в МГИМО. При подготовке к поступлению у меня был только один репетитор, по английскому языку: я учился в обычной школе, английский был два раза в неделю, а в классе — около 40 человек. Поступил с первого раза, хотя на моем курсе было много ребят, в том числе детей сотрудников МИДа, которые не поступили сразу и уже поработали кто где: на заводе, в НИИ. А кто-то из них, в том числе и из моих друзей, работали в институте гардеробщиками или в хозчасти, и только через год смогли поступить. Некоторые из них стали послами и даже до сих пор служат. Это к вопросу о том, что якобы мидовские дети всегда имели «зеленый свет» при поступлении. У нас был замечательный курс, добрая дружба, хорошая соревновательность, я бы сказал, не карьерная, а в знаниях.

По окончании учебы меня не отпустили на дипломатическую работу, и я остался в институте. Довольно долго проработал в разных качествах. Затем уехал в посольство СССР в США. Вернувшись снова в институт, стал деканом основного факультета — международных отношений, затем проректором, а в декабре 1992 года на общем собрании был избран ректором МГИМО. Так что большая часть моей жизни связана с институтом и, конечно, с МИДом, где я уже почти 25 лет член коллегии. В 1993 году мне был присвоен ранг посла. Я привлекался ко многим международным мероприятиям и в целом всегда был увлечен помимо образовательной деятельности научной и практической работой. У нас всегда работало много дипломатов, которые были одновременно и крупными учеными. Это и мои учителя, как, например, Сергей Леонидович Тихвинский, выдающийся китаист, дипломат, посол, ректор Дипломатической академии. Мы трудились в одно время на одной кафедре, и он был моим научным ментором, помогал войти в большую науку.

Плата за образование не покрывает расходов

— У МГИМО крупнейший в стране эндаумент-фонд, в формировании которого участвуют очень известные благотворители, в том числе Алишер Усманов и Владимир Потанин. Поскольку такой фонд — редкость в России, хочется узнать, как он возник и какие права и влияние на фонд и университет имеют крупнейшие его доноры?

Инициатором создания эндаумент-фонда выступил выпускник МГИМО Владимир Потанин 13 лет назад. В августе 2007 года фонд был зарегистрирован, и тогда же учредители — Владимир Потанин, Алишер Усманов и Фаттах Шодиев — внесли свой первый взнос в равной доле, договорившись, что в ходе нашей работы они будут удваивать то, что мы сумеем собрать помимо этого первого взноса. По тем временам это были очень большие деньги. Мы активно включились и до миллиарда рублей дошли достаточно быстро. Эндаумент, то есть фонд целевого капитала, предполагает, что тратить можно только до 20% накопленных средств (так называемого тела капитала) и то, что заработано. За это время мы сменили уже несколько управляющих компаний, о некоторых я бы не хотел упоминать. Были и сложные времена, но фонд удалось сохранить, и сегодня мы работаем с тем, кому доверяем,— с Газпромбанком и ВТБ. За годы существования эндаумента в университет был передан почти миллиард рублей. Средства идут на поддержку профессоров, преподавателей, студенческие гранты, академический обмен с другими странами, приглашение зарубежных профессоров мирового уровня.

Вы задали вопрос о влиянии учредителей на работу фонда. Я сам являюсь одним из них (правда, без взноса) и президентом эндаумента. Все крупные траты мы обязаны согласовывать с учредителями и с президиумом эндаумента, поскольку есть четко установленный законодательством регламент работы фонда. Конечно, небольшие проекты, студенческие гранты, например, выплаты по научно-исследовательской работе мы оплачиваем напрямую. Это законно. Ежегодно фонд проходит аудиторскую проверку, отчет которой предоставляется учредителям. Здесь все предельно прозрачно. Мы продолжаем активно работать, но, конечно, пока не можем сравниться с Гарвардом, со Стэнфордом, в частности, еще и потому, что у нас законодательство в этой сфере пока не так детально проработано. Большинство американских университетов получили в качестве взноса в эндаумент крупные земельные участки. У нас же в законодательстве это не предусмотрено. Один из наших венгерских выпускников в свое время выразил желание передать родному университету землю в Венгрии, но мы отказались. Слишком сложная процедура оформления.

— Вообще очень интересен вопрос об университете как экономическом агенте. Вы, бесспорно, создаете огромную ценность, давая образование людям, повышая их капитализацию. Можно ли как-то оценить это? И что можно сказать о формальной эффективности университета, можно ли и корректно ли вообще говорить о прибыли?

Наше финансирование организовано по годам. Прибыль не предусмотрена. Из года в год есть переходные деньги, которые для нас важны, потому что оплата образовательных услуг осуществляется дважды в год, а тратим мы ежемесячно. Если говорить о каком-то накоплении, то этим может заниматься только эндаумент-фонд, вуз — нет. Скажу откровенно, у нас довольна высокая стоимость образования, но это не покрывает наши расходы — они в два раза больше. Приходится все время использовать внебюджетные средства для того, чтобы сохранять стабильность оплаты труда профессоров, преподавателей, обеспечивать поддержку студентов. Нам это удавалось и в сложные 1990-е годы. К счастью, мы ни на один день не задержали зарплаты, более того, выполняем в полной мере все требования, в том числе указов президента. В этом году мы, отвечая на обращение президента, в условиях пандемии не повысили оплату за обучение даже в рамках инфляции. Сейчас решаем, как выходить из этой ситуации с точки зрения финансового года, потому что программы не становятся дешевле. Раньше было немного иначе. Мы видели новую потребность в определенного рода специалистах на рынке и открывали программу. Сегодня в МГИМО более 100 программ бакалавриата и магистратуры. Теперь мы тщательно просчитываем все до открытия. Это нормально, понимать, какие программы реализовывать в процессе обучения, что будет востребовано на рынке труда — как традиционном, так и в коммерческих структурах, в том числе за рубежом. Мы работаем и на глобальном рынке труда.

Наступательная информационная работа

— МГИМО более 75 лет, но очевидно, что вы следуете русской и советской дипломатической традиции. В чем разница между ними? И чего сейчас больше в МГИМО?

Я всегда считал, что нельзя кардинально ломать то, что выстраивалось веками. Даже во время коренной ломки 1990-х годов, когда надо было существенно менять программы в связи с тем, что в стране выстраивались новый политический курс и другая идеологическая опора. Есть дипломатическая школа, которая закладывалась столетиями, и мы в значительной степени опираемся на ее наработки. Если почитать устав Царскосельского лицея или Лазаревского института, выпускники которых становились дипломатами, можно обратить внимание, что упор делали на иностранные языки, историю, философию, регионоведение, на глубокое понимание страны и мира. Ничего не изменилось. Естественно, что появились новые инструменты, связанные с использованием в том числе информационных технологий, социальных медиа. Сегодня совершенно иначе выглядит блок, связанный с оперативностью получения данных и их обработки.

В 1980-е годы, работая в Вашингтоне, мы получали информацию, в том числе по телетайпу, который был установлен в подвале посольства. А сейчас все, что мне нужно, я просматриваю на планшете по дороге на работу — российские, американские и корейские газеты и журналы. Речь идет о совершенно другой аналитической работе, которая предполагает и анализ, основанный на открытой информации, на коммуникации с партнерами за границей. Конечно, и российской, и советской школе всегда была присуща наступательная информационная работа самих дипломатов. По Вашингтону я помню, что Анатолий Федорович Добрынин регулярно выступал в университетах и других аудиториях. Виталий Иванович Чуркин, с его блестящим английским языком и исключительно широкой эрудицией, неповторимым чувством юмора, был одним из самых популярных телевизионных комментаторов.

Сейчас ситуация несколько иная, в той же Америке высок уровень подозрительности в отношении россиян. Даже во времена СССР посольство работало в открытом режиме, встречи проходили каждый день. Сейчас, как рассказывают коллеги, в общении возникают сложности, и не только в США. Конечно, личные дружеские контакты продолжаются, но общая атмосфера отравляет личное общение. Я считаю, что без коммуникации очень трудно быть настоящим, не кабинетным дипломатом. Есть хорошие кабинетные дипломаты — аналитики. Но работа «в поле» с гражданами страны, политиками, деятелями культуры, молодежью, университетами — это для дипломата очень важное направление работы. Мы стараемся сделать так, чтобы в МГИМО было ощущение такого международного комфорта. Почти ежегодно проводим форумы выпускников. На последний в Узбекистане съехалось почти 500 выпускников со всего мира. Наши друзья из Узбекистана помогли организовать все на самом высоком уровне. И так было на всех форумах — в Баку, Москве, Ереване, Астане. Их участники, конечно, разные, но важно, что эмпатия, человеческий контакт сохраняются. Если бы этого не было, мне кажется, что дело бы обстояло еще более печально в наших делах, связанных с общением, в частности, с ЕС. Именно поэтому у нас около 70 различных магистерских программ, из них 36 совместных с зарубежными вузами.

— Одна из последних ваших научных работ называется «Великая Победа и мировой политический процесс». Мы в наших интервью всегда просим академиков популяризировать их науку как раз через последнюю работу. Будьте добры, поддержите традицию!

Сегодня мы сталкиваемся с совершенно небывалым валом фальсификаций, связанных с историей мировой войны и ее итогами, видим, что многое искажается в политических целях. Недавно мы проводили опрос французской молодежи — ответ на вопрос «Кто победил?». И получили ответы: американцы, англичане, иногда французы. Абсурд! Да, было французское партизанское сопротивление, армия де Голля, мы это высоко ценим, но они не имели мощных вооруженных сил против Гитлера. Поэтому сегодня очень важно показывать роль СССР, вклад России и, наконец, извлекать уроки из того исторического опыта, который позволил руководителям, разным по своим политическим убеждениям и нравственным предпочтениям, договариваться и выстроить миропорядок, который не стал раем, но и не превратил мир в ад. Пятьдесят лет мы прожили, опираясь на эту систему, но пришел новый период, и нужно вновь обустраивать мир. И поддерживать своей работой идеи, которые излагает наш президент, о значении великих держав, в том числе тех, которые сыграли решающую роль в войне,— США, России, Англии, Китая и Франции. Именно они должны сегодня быть активно вовлечены в создание предпосылок для построения новой системы международных отношений. В моей работе есть еще один очень важный сюжет — это историческая память. Аристотель говорил, что благодарность быстро стареет. Помнят заявление наших восточноевропейских коллег о том, что надо вернуть в Европу ее похищенную часть, но мало кто вспоминает, что только при освобождении Польши погибло 600 тыс. советских солдат, Чехословакии — 137 тыс. Нет баланса — когда нас в чем-то упрекают и обвиняют СССР и не оценивают главную роль наших отцов и дедов, которые отдали жизни в боях за свободу этих стран, за их достойное место, в том числе и геополитическое, в современной Европе. Суть моей работы как раз в том, чтобы показать результаты и посмотреть, чему сегодня эти результаты учат нас.

Корневая связь с МИДом

— Министр иностранных дел России Сергей Лавров — ваш однокурсник. Скажите, поддерживаете ли вы личные отношения? И еще: МГИМО — это ведомственный вуз. Насколько сильно влияет МИД на образовательную политику университета?

Да, личные отношения с Сергеем Лавровым поддерживаю, но надо понимать плотный график министра… Рабочих отношений больше, и МИД влияет на процесс обучения. Многие сотрудники у нас бывшие мидовцы, в том числе известные послы. Действующие работники министерства являются профессорами, преподавателями. Наконец, мы реализуем так называемый дипломатический модуль, когда каждую неделю у нас выступает один из руководителей МИДа по разным сюжетам. Встреча со студентами происходит в диалоговом формате — дипломаты отвечают на вопросы, рассказывают о своей деятельности. У нас на регулярной основе проводится огромное количество конференций, семинаров, ситуационных анализов, которые связаны с мидовской работой. Работает Институт международных исследований МГИМО, который помимо другой работы выполняет мидовские заказы и готовит соответствующие рекомендации и аналитические записки. Наша главная, уставная задача — готовить специалистов для министерства. До 85% набираемых каждый год молодых людей в МИД — это выпускники МГИМО. И этот год не стал исключением. Определение наших программ изучения иностранных языков, конечно, согласовано с МИДом и исходит из его потребностей. И так по многим направлениям. Для нас это корневая связь. МИД — наш учредитель и рядом всю жизнь. Даже наш гимн написан Сергеем Лавровым.

— Вы специалист по Корее. Не могли бы вы немного рассказать о нынешней КНДР и — чуть шире — ситуации в этой части Азии?

В скором времени в издательстве ОЛМА выйдет большая книга под моей редакцией в соавторстве с профессором, экспертом ООН Георгием Толораей и Ильей Дьячковым, моим бывшим аспирантом и нашим молодым доцентом. Она станет продолжением книги, изданной в 2013 году о послевоенной истории Кореи, которую мы написали вместе с покойным профессором Владимиром Федоровичем Ли и известным специалистом и послом профессором Валерием Иосифовичем Денисовым. Я продолжаю работать по специальности, бываю в Южной Корее регулярно, являюсь почетным гражданином Сеула. В Северной бываю реже, и только с официальными делегациями. Последний раз был на 100-летии Ким Ир Сена восемь лет назад.

Если говорить о ситуации в регионе, то сейчас в условиях пандемии о Корее все немного подзабыли. К счастью, в последнее время там ничего сверхординарного не происходит. Но у меня иногда создается впечатление, что в периоды затишья в Северной Корее что-то предпринимают для того, чтобы привлечь внимание к себе вновь. В данном случае я не оптимист.

Турбулентные годы будут продолжаться

— Невозможно удержаться от соблазна попросить вас рассказать о положении дел в мировой политике в целом. Какова ваша оценка положения России? Есть ли способы согреть чрезмерно охладившиеся отношения России с Западом и нужно ли это сейчас?

Важно исходить из того, что турбулентные годы будут продолжаться. Сейчас необходимо дождаться итогов выборов в США, выработки позиций американцев в отношении многих проблем, не только в отношении России. Это проблемы, связанные с торгово-экономическими отношениями, с позицией по региональным проблемам и многим другим. Откровенно говоря, не считаю, что будут серьезные изменения, но возможны определенные корректировки в зависимости от того, кто победит. Детали будут меняться, но в целом надо исходить из того, что нам придется еще жить в обстановке международной напряженности достаточно продолжительное время. Это не означает, что нужно брать паузу, но важно сосредоточиться на своих внутренних делах — на экономике, на решении социальных проблем, обеспечении стабильности. Необходимость этого мы явно почувствовали в условиях пандемии и тех социальных и расовых протестов, которые разворачиваются в США и которые до этого происходили во Франции и некоторых других странах.

Протест, особенно протест с погромами всегда ведет к озлоблению, раздраю в обществе. Нельзя допустить этого в России. Памятуя слова Пушкина о российском бунте…

Я активный сторонник того, чтобы максимально сохранять спокойствие и порядок. Конечно, есть то, что справедливо критикуется, что важно исправлять, но мне кажется, что надо искать инструменты и возможности для того, чтобы не приводить общество в болезненное состояние. Сейчас пандемия, раздражение накопилось у всех, и очень важно выходить из этого состояния плавно. Надо поэтапно решать проблемы с ЕС и с американцами, конечно, но всегда помнить, что это улица с двухсторонним движением. Для нас же приоритетнее экономика, социальные вопросы и, конечно, обеспечение безопасности и обороноспособности.

— Как бы вы оценили реформу Российской академии наук? Можно ли было без нее обойтись, удалось ли решить те проблемы, которые реформа призвана была решить?

Реформа РАН нужна была в любом случае. Это признавали все. К сожалению, любая реформа имеет как свои плюсы, так и минусы. Однако, поскольку я все-таки академик из вуза, а не изнутри академии, мне сложно давать оценку. К тому же еще рано судить, насколько она удачна. Многие проблемы пока не удалось разрешить, но определенная работа началась. Разрабатывается Программа стратегического академического лидерства для вузов и создание консорциумов с академическими институтами. Это важно. Нельзя также не отметить, что вузы в последние годы заметно активнее сотрудничают с институтами академии. У нас много профессоров, преподавателей, которые одновременно являются сотрудниками академии. Сейчас мы с ИМЭМО РАН и другими институтами обсуждаем возможность создания консорциума в рамках программы. Речь идет не о формальном открытии дополнительной кафедры какого-то института, а о реализации совместно как научной, так и научно-образовательной программы.

— Как вы лично и университет переживаете коронавирусные времена? Как вам нравится онлайн-образование, может ли оно удовлетворить все потребности студентов МГИМО?

Тяжело, как и любой другой университет. Но мы справились в прошлом семестре, причем даже неожиданно хорошо. Неожиданно потому, что многие преподаватели никогда прежде не вели занятия в дистанте. В то время когда другие вузы выделили «техническую» неделю на переход, МГИМО практически на следующий день полностью перешел в дистант, причем по расписанию. Мы не отсылали студентов к записанным лекциям, а вели занятия онлайн — языковые занятия, лекции, семинары. Это, конечно, было непросто, но все справились. Я сам читал лекции, принимал участие в защитах магистерских диссертаций. Все было на высоком уровне. Более того, эта форма приучила студентов структурировать свои выступления, создавать видеопрезентации, которые мы видели на экране, в основном через Zoom. Конечно, жаль, что мы не имели возможности вручить выпускникам дипломы очно и провести традиционный выпускной. Дистант — это очень хорошая наработка на будущее. Практически все большие курсы уже записаны в нашей телестудии, так что у студентов есть возможность не только работать онлайн с преподавателем, но и посмотреть лекцию, если они ее пропустили и хотят закрепить материал. Самое главное — мы не идем по пути отсылки к такому заочному обучению. У нас преподаватель занимается со студентами, видит их на экране компьютера, ведет диалог. Ведь нам нужно еще и обеспечить преподавание 52 иностранных языков. В ситуации пандемии у нас выработан довольно жесткий регламент — если заболел один из студентов или преподаватель, группа тут же переводится на дистанционное обучение на определенный период.

Интервью взял Владимир Александров, группа «Прямая речь»
Источник: Журнал "Коммерсантъ Наука" №33 от 19.11.2020, стр. 45