5 марта дворянское собрание Самарской губернии постановило приветствовать новую власть и Думу как орган, сплотивший «вокруг себя силы народные в борьбе с отжившей властью». Из всех приветственных телеграмм от дворянских обществ в адрес Думы и Временного правительства только в телеграмме казанского дворянства содержалась надежда на восстановление в будущем обновленной, конституционной монархии.

Василий Розанов написал в связи с Февральской революцией 1917 г.: 

«Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три». Эта метафора достаточно точно отражает головокружительную скоротечность падения старого порядка, от которого поспешили отречься все слои русского общества. Такое впечатление, что монархисты в России испарились даже в таких главных традиционных опорах самодержавия, как дворянство, армия и церковь.

«…Практически все дворянские собрания поддержали новую власть , – пишет историк российского дворянства начала ХХ века Е. П. Баринова. Собрание предводителей и депутатов дворянства Московской губернии уже 3 марта 1917 г. высказало убеждение в необходимости «всемерной поддержки работы Временного правительства» и призвало дворян содействовать последнему «всеми зависящими от них способами… в достижении поставленных им задач: водворение порядка и спокойствия в стране; доведение войны до победного конца, успешной подготовки условий, при которых русский народ свободно установит новый государственный строй России».

---

Позиция генералитета, почти поголовно поддержавшего отречение Николая II, хорошо известна. Ее замечательно иллюстрируют записи в дневнике туркестанского генерал-губернатора А. Н. Куропаткина (в недавнем прошлом военного министра) от 6 и 8 марта: «Войска перешли к новому порядку управления Россиею без нарушения присяги. Мне, старому служаке, хотя и глубоко сочувствующему новому строю жизни России, все же было бы непосильно изменить присяге, но, конечно, мое решение касалось бы только меня лично, войскам же и населению надлежало признать новое правительство даже и в том случае, если бы царская власть была бы свергнута насильственным путем. Ныне я могу со спокойною совестью работать на пользу родины, пока то будет соответствовать видам нового правительства… Весь гарнизон, военное училище, школа прапорщиков, старший класс кадетского корпуса, несколько тысяч публики и представителей туземного населения собрались на Соборной площади [Ташкента]. Сказал им речь о перевороте и приказал прочитать: а) манифест об отречении государя, б) акт об отречении Михаила Александровича, в) мой приказ по краю от 4 марта о повиновении всем новому правительству, с переименованием всех министров, г) депешу ко мне о перевороте князя Львова. После этого я прочел приказ Верховного главнокомандующего Николая Николаевича, провозглашение здравицы Николаю Николаевичу, Львову, Родзянко, Гучкову. Потребовал торжественного обещания по трем пунктам: 1) повиноваться новому правительству свободной России, 2) все силы, средства и даже жизнь положить для достижения полной победы на фронте, 3) поддерживать везде и всегда полный порядок и стоять за него (иначе стращал голодом). На все мои требования тысячи грудей ответили троекратно “обещаем”. Я провозгласил затем “ура!” за процветание свободной России, за победы нашей славной армии, за всех чинов Ташкентского гарнизона и всех жителей г. Ташкента. Городской голова Малицкий после небольшой речи, где он, между прочим, назвал бывшее правительство изменниками, провозгласил здравицу за мое имя… Войска прошли отлично и разошлись по домам с песнями. Общее настроение было серьезное, но спокойное и приподнятое… Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично генерал-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту. Но так плохо жилось всему русскому народу; до такой разрухи дошли правительственные слои, так стал непонятен и ненавистен государь, что взрыв стал неизбежен. Ликую потому, что без переворота являлась большая опасность, что мы были бы разбиты, и тогда страшная резня внутри страны стала бы неизбежна. Теперь только бы удалось восстановить всюду дисциплину в войсках, только бы политическая горячка не охватила войска действующей армии; победа, глубоко уверен в том, нам обеспечена». Подобные сцены происходили во всех губернских центрах.

---

Уже 4 марта из зала заседаний Святейшего синода Православной Российской церкви вынесли императорское кресло. 5 марта было отменено возглашение многолетия царствующему дому, а на следующий день Синод постановил служить молебен о новом правительстве и утвердил молитву о «благоверном Временном правительстве». 9 марта он выступил с воззванием о поддержке Временного правительства, в котором говорилось: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути. <...> Временное правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. <...> Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани... ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины, доверьтесь Временному правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите все усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы».

В провинции духовенство в своем большинстве также активно поддержало смену власти. В Вятке епископ Никандр (Феноменов) еще до образования Временного правительства призвал паству довериться Государственной думе, а газета «Епархиальное братство» вышла с лозунгом: «Привет тебе, народ освобожденный!» В Костроме сразу же после переворота местный епископ отслужил в его честь молебен и решил не поминать семью Романовых. В Тюмени во всех церквах были отслужены панихиды по павшим борцам и молебствия о даровании новому правительству сил и преуспеяния. В Новочеркасске революционные манифестации шли мимо архиерейского дома, а старый архиерей крестил их в окно. Впрочем, в этой картине были и исключения. Так, в Царицыне священник Горохов в церкви произнес зажигательную речь с призывом стать на защиту старого порядка и восстать против нового строя и был за то арестован по распоряжению Исполнительного комитета.

Но если так воспринимали ситуацию «столпы монархии», что уж говорить о вечно оппозиционной русской интеллигенции. Это была ее революция, «светлая, как влюбленность» (З. Н. Гиппиус). Интеллигентскую эйфорию хорошо передают воспоминания эсера В. М. Зензинова: «26 февраля, воскресенье. Солнечный зимний день. Яркое солнце, приятный легкий мороз, голубое небо и недавно выпавший мягкий снег создают праздничное настроение. Город [Петроград] с утра походит на разворошенный муравейник. Улицы – тротуары и мостовые – во власти толпы. Все куда-то спешат в разных направлениях, кучки людей останавливаются, наспех обмениваются новостями. Все возбуждены, взволнованы, но не напуганы. Чувствую у себя и у прохожих, что мы все переживаем одно и то же – и это нас соединяет. Это настроение я чувствовал в течение нескольких дней и не могу его определить иначе, как ощущение какого-то общего братства. Как будто пали обычные перегородки, отделявшие людей – положением, состоянием, культурой, люди объединились и рады помочь друг другу в большом и малом; быть может, то было ощущение общего риска, которое соединяло всех. Случайные встречные разговаривали друг с другом, как давнишние приятели – дружески, доброжелательно, готовые прийти друг другу на помощь, если это даже связано с риском для жизни, в чем, вероятно, в ту минуту никто не отдавал себе отчета. Это ощущение братства было очень острым и вполне определенным – и никогда позднее я его не переживал с такой силой, как в эти незабываемые моменты, дни. То было воистину ощущение общего народного праздника».

А вот схожие восторги умеренного либерала, философа Е. Н. Трубецкого: «Тяжелый камень спал с души; мы не только освободились, мы очистились, мы вымылись от грязи, прилипшей к России… Впечатления от Петрограда в эти дни – неописуемо… Все более и более усиливающийся мощный национальный подъем, захватывающий всех». Первый председатель Временного правительства Г. Е. Львов, по свидетельствам современников, «вперив взор в потолок... проникновенно шептал: “Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…” и был уверен, что «все само собою утрясется и образуется... Народ сам создаст своим мудрым чутьем справедливые и светлые формы жизни...». Выдающийся интеллектуал П. Б. Струве не сомневался, что «теперь Россия пойдет вперед семимильными шагами». Писатель А. Н. Толстой тоном пророка возвещал в газете «Русские ведомости»: «…совершается нечто большее, чем свержение старого строя, большее, чем революция, – в этот день наступал новый век. И мы первые вошли в него. Это чувствовалось без слов, – слова в тот день казались пошлыми: наступал новый век последнего освобождения, совершенной свободы, когда не только земля и небо станут равны для всех, но сама душа человеческая выйдет наконец на волю из всех своих темных, затхлых застенков. В этот день, казалось, мы осуществим новые формы жизни. Мы не будем провозглашать равенства, свободы и любви, мы их достигнем».

От прозаиков не отставали и поэты:

Великое чудо мы чуем,

И чуда славнейшего ждем,

И, братски обнявшись, ликуем,

Под огненным стоя дождем.

Восторгом святого восстанья

Опять зажигается мир.

Обещан за пламя страданья

Народу торжественный пир.

Мечи перекованы будут,

Чтоб плугами землю браздить.

Все тигры свирепость забудут,

Копыта спеша отрастить.  

Собаки под кухонной лавкой

Сражаться не станут за кость,

И волки росистою травкой

Насытят голодную злость.

Все то, что мечталося детям

И сонмам задумчивых жен,

В веселии сердца мы встретим,

Участники лучших времен.

                               Федор Сологуб

Даже монархист Л. А. Тихомиров, автор фундаментальной «Монархической государственности», поддался общему настроению, захватившему и его семью: «…ясно, что бесконечное громадное большинство народа за переворот. Всем уже надоело быть в страхе за судьбы России. Несчастный царь, может быть, – последний… Династия, видимо, сгнила до корня… Катя и Надя [дочери] – в полном восторге. Надя кричит по телефону – Поздравляю с переворотом!” Действительно, – ужасная была власть. Если только Временное правительство окажется прочным (что, по-видимому, несомненно), – то падение Николая II будет встречено радостью по всей России… И то удивительно, что так долго терпели. Я приходил к полному разочарованию в России. С этой стороны, конечно, снимается со всех гнетущее чувство, и дух народа может подняться» (запись в дневнике от 2 марта 1917 г.).

Любопытный документ эпохи – сочинения учеников V класса Московской консерватории. «Первые дни свободы в Москве» (именно такая тема была им предложена для письменного экзамена 22 марта 1917 г.): «Наконец выглянуло… радостное солнце после длинной и мучительной темноты… широкая и могучая Россия сбросила со своих плеч ту тяжесть, которая душила ее в продолжение стольких лет. Теперь Россия молода, прекрасна и сильна» (Е. Станевский); «Весь переворот произошел быстро и без кровопролития, как ни в одной культурной стране. История этот переворот отметит на золотой странице» (И. Крыжин); «Улицы Москвы представляли грандиозное зрелище. Я никогда не забуду этой величественной картины колыхающегося моря людей, которые сплошной массой двигались по опустевшим улицам города… Чувствуется, что врагов у этой толпы уже нет. Были обидчики, были притеснители, но все это в прошлом, все это уже отодвинулось куда-то в сторону и сметено с народной души» (О. Подобедова).

В дружном оптимистическом интеллигентском хоре почти не слышны голоса скептиков. Но они были. Прежде всего, среди побежденных – крайне правых. Один из лидеров Союза русского народа юрист Б. В. Никольский в дневнике от 3 марта дал такой и сегодня поражающий своей точностью неутешительный прогноз будущего: «Повернулась великая страница истории, но книга судеб еще не разогнулась и не захлопнулась. Во всяком случае, переворот совершился, династия кончена и начинается столетняя смута, – если не более чем столетняя. Ведь в лице нашей Империи умирает Восточно-римская империя… В порядок и спокойствие я не верю. Чем бы ни кончилась война, внутренние раздоры неизбежны. Не знаю, миновать ли нам и террора… Торжество крайних неизбежно, и неизбежно их падение. Какою-то ценою все это будет куплено!..»

Несмотря на свой последовательный «феврализм», З. Н. Гиппиус уже 4 марта выражала в дневнике опасения по поводу противоречий между двумя направлениями революции – «эволюционно-творческим и революционно-разрушительным», могущих «привести страну в пропасть».

---

К чести русских историков, надо отметить, что некоторые из них подтвердили свой высокий профессионализм при анализе современности. Так, исследователь эпохи Петра I М. М. Богословский в своем дневнике глубоко размышлял о западноевропейских аналогах происходящего в России: «Переворот наш – не политический только, не революция июльская или февральская [имеются в виду французские революции 1848 г. – С. С.]. Он захватит и потрясет все области жизни – и социальный строй, и экономику, и науку, и искусство, и, я предвижу, даже религиозную реформацию… Наши верховоды играют теперь во французскую революцию XVIII в., о которой они кое-что почитали. Но наш народ еще не французы XVIII в., а немцы эпохи Реформации XVI столетия, когда, переставая верить в иконы и мощи, выволакивали их из церквей и всячески надругались над ними». Тогда же историк русского Средневековья С. Б. Веселовский в своем дневнике трезво предположил, что «после единения всех классов и сословий, приведших к перевороту и которым сопровождался переворот, неминуемо при нашем отсутствии государственного, национального и правового смысла начнется расслоение и затем жестокая борьба».

Тревога мучила в дни всенародного торжества и художника А. Н. Бенуа: «У меня противное чувство, что мы куда-то катимся с головокружительной быстротой! Всего неделю назад мы жили в самой что ни на есть “абсолютной монархии”, а ныне мы чуть ли не в “федеративной республике”! Не то надо радоваться такой перемене, а не то – мы ударимся в какой-то хаос, из которого не выбраться... Происходит, шутка сказать, экзамен русскому народу! “Альтернатива колоссального размаха!” Или народ обнаружит свою пресловутую, на все лады прославленную мудрость, и тогда он не только сумеет уберечь свою культуру, но даст ей еще решительный толчок, или в нем возьмет верх начало разрушительное – “Грядущий Хам” (все те элементы в характерно русской жизни, которые меня всегда коробили) – и тогда сначала хаос, а там и возвращение в казарму, к Ивану Грозному, к Аракчееву… Именно предвидится экзамен русскому народу, этой тайне, которая вот тут, под боком, точнее, которая окутывает нас со всех сторон и частями которой мы сами состоим, однако которую мы распознать не в силах: ни я, ни все мы, интеллигенты, вместе взятые. Да и никто никогда не знал, что это такое – “народ”, а лишь ощущал как некий символ, причем делались чудовищные ошибки и в ту, и в другую сторону... И вот эта-то тайна (даже оставаясь как бы инертной) явится теперь вершительницей не только наших узкорусских дел, но и судьбы всего мира! В такие дни, как те, которые мы сейчас переживаем, соблазн какого-то безотлагательного решения таких вопросов встает с неистовой силой; тайна мучительно приковывает к себе внимание. Лик русского народа то улыбается восхитительной улыбкой, то корчит такую пьяную и подлую рожу, что только и хочется в нее плюнуть и навеки забыть о таком ужасе!» (из дневника от 3 марта 1917 г.).

Результатов «экзамена русскому народу» – и прежде всего экзамена взявшей власть в свои неподготовленные руки русской интеллигенции – пришлось ждать недолго…  

Сергей Сергеев,
кандидат исторических наук