Продолжая рассказ о Международной научной конференции «Великая российская революция: сто лет изучения», проведённой Институтом российской истории РАН совместно с Российским историческим обществом, Федеральным архивным агентством, Государственным историческим музеем и при поддержке фонда «История Отечества» 9 – 11 октября 2017 года, обратимся к двум ярким докладам.

Их авторы отразили, пожалуй, самое драматическое пространство революционной реальности – сферы культурной и духовной жизни. Обращение именно к этим сферам маркирует то специфическое, что дал юбилейных год в осмыслении революции – во многом благодаря научным новациям (методологическим и тематическим) именно этих авторов –  Татьяны Леонтьевой и Владимира Булдакова. 

На эту тему написаны горы литературы. Но вплоть до 1990-х гг. церковь и  духовенство присутствовали в советско-российской историографии лишь в качестве своеобразного контрреволюционного фона. Со временем ситуация сменилась на противоположную: на рубеже XX–XXI вв. появилась масса публикаций, в которых Русская православная церковь (далее – РПЦ) выступала невинной жертвой большевистского режима.

При этом следует отметить специфику источников, позволяющих «с равным успехом иллюстрировать и “дьявольскую изощрённость” большевиков, и “контрреволюционные происки” церкви»[1]. В настоящее время появляются более объективные исследования, показывающие, что накануне  революций 1917 г. церковь находилась в глубоком кризисе, что являлось отражением и частью кризисного состояния российской системы в целом[2].

Мой основной тезис: казавшиеся незыблемыми основания православной церкви начали расшатываться задолго до Октября и помимо большевистского давления, а 1917 год – тщетная попытка РПЦ выйти из кризиса, который откровенно дал о себе знать в годы Первой мировой войны. Страх перед «повсеместной дехристианизацией» склонял многих духовных лиц даже приветствовать войну как безжалостное божье наказание за предвоенные грехи, как стимул к возврату к традиционной религиозной практике[3].

РЕВОЛЮЦИЯ

Внутрицерковные проблемы, которые вызревали в дофевральский период, с первых дней Февраля вылились в «революцию в церкви». Следуя логике исторических событий, РПЦ и её духовенство должны были поддержать монархию. Но этого не случилось. Церковь признала отречение императора и, предвкушая триумф, ожидала восстановления патриаршества, роспуска ненавистного Синода, созыва Поместного Собора.

Чины Святейшего Синода отказались обратиться с воззванием к народу о поддержке монархии, а 3 марта признали необходимым установить контакты с Временным правительством. Новым обер-прокурором назначили активного борца с распутинщиной и давнего сторонника церковной реформы В.Н.Львова. 4 марта он заявил, что счастлив объявить о высвобождении РПЦ от «цезарепапизма». 6 марта Синод призвал прихожан поддержать политические перемены в стране. 7 марта Временное правительство заслушало сообщение обер-прокурора Святейшего Синода о мерах «по оздоровлению церкви». А Совет благочинных, который в этот же день заседал в Москве под председательством «левого» протоиерея И.Восторгова, принял Постановление, где прозвучал призыв «во имя пастырского и патриотического долга подчиниться Временному правительству». Тревожные сигналы с мест в столицах находили лишь сочувственные рекомендации пастырям иметь «особое самообладание» и терпеливо ожидать указаний новой власти[4].

Временное правительство и здесь действовало по принципу отмены «реакционных» запретов. Так, в конце марта были устранены ограничения в правах белого духовенства и монашествующих, слагающих с себя сан или лишённых его по духовному суду[5], расстриги получали широкие гражданские права, что даст о себе знать в недалёком будущем. 17 марта Синод поддержал идею созыва Учредительного собрания. 20 марта последовало постановление правительства об отмене вероисповедных и национальных ограничений. Но православная церковь по-прежнему видела себя «главенствующей».

С 1 по 10 июня 1917 г. в Москве проходил Всероссийский съезд духовенства и мирян. По количеству присутствующих (1 268 человек) он мог конкурировать с открывшимся чуть позже I Всероссийским съездом Советов. Декларация съезда приветствовала революцию, поддержала идею передачи земли трудящимся и требования свободы вероисповеданий. Были сформулированы предложения по церковной реформе для будущего Собора.

Наконец, с июня 1917 г. начинает работу Предсоборный совет. И это принципиально важно: Временное правительство, которое откладывало решение государственных вопросов и гражданских реформ, постепенно приступает к преобразованиям в церковной сфере. Далее последовало обращение восстановить древний обычай выборности епископата (29 апреля), а 20 июня Синод обнародовал «Временное положение о православном приходе». Правда в этот  же день принят самый непопулярный акт Временного правительства – о национализации общеобразовательных школ. 5 августа упраздняется обер-прокуратура и учреждается министерство вероисповеданий. 28 августа открылся Поместный Собор. 28 октября церковь вновь обрела патриарха. Если принимать во внимание только эти события, может показаться, что в феврале наступила «церковная весна» (выражение М.Бабкина), которая продолжалась вплоть до Октября.

Однако параллельно «снизу» выстраивалась иная модель взаимоотношений светской и духовной власти, и именно она еще до Октября и последующих событий предопределила судьбу церкви.

ДУХОВЕНСТВО

Хроника событий, которые развивались за стенами «высоких» кабинетов, показывает, что альянс с новой властью не спасет от «народного гнева», и уже 27 февраля от революционной толпы пострадала церковь в разгромленном Доме предварительного заключения на Шпалерной улице. Имущество храма было уничтожено или расхищено. Следующей стала Александро-Невская лавра. Примечательно, что солдат возглавлял бывший послушник Лавры прапорщик В.Ф.Саута. Заодно был арестован «реакционный» митрополит Петроградский Питирим (Окнов), который в тот же день написал прошение об увольнении. Волна насилия, затронувшая церковь, из столицы покатилась и в провинцию: разгромы храмов, обыски, богохульство (по этой части отличались солдаты, которые по «обычаю» тех дней ходили по церкви в шапках, курили папиросы, издевались над иконами) становились повседневными.

Священникам сдерживать проявления «народного гнева» не удавалось – православная церковь и её служители воспринимались как «опора старого режима». В массе своей ни епископат, ни рядовые клирики такого разворота событий явно не ожидали. Не удивительно, что  панические слухи о «тёмных силах» и «масонах», учинивших революцию, исходили в том числе и от православных иереев.

После того, как 4 марта члены Синода приветствовали вынос из зала заседаний царского кресла, служащее духовенство разделилось по своим политическим пристрастиям. Некоторые церковные иерархи, например,  тверской архиепископ Серафим (Чичагов), монархист, член Государственного совета, пребывал в убеждении, что произошла «чуть ли не самая кроткая и самая бескровная из всех революций, которая знает история». При этом в Твери, где служил владыка, произошла кровавая расправа с губернатором (2 марта) и генералом Рутковским – командиром запасного полка[6]. Серафим призвал граждан «всемерно и любезно» поддерживать порядок, установленный «доблестным и мудрым» правительством, и исполнять свои обязанности перед «родиной, семьёй и ближними»[7].

Весьма оригинально реагировал на события в столице архиепископ Уфимский и Мензелинский Андрей (Ухтомский). 3 марта в обращении к пастве он заявил в ходе проповеди, что «революция зажгла яркую звезду русского народного счастия…», а задачу православия он усматривал в том, чтобы научить социалистов истинному социализму духа[8] (недаром современники присвоили ему титул «церковного большевика»)[9].

Енисейский епископ Никон забросал членов Временного правительства поздравительными телеграммами, 12 марта вступил в кадетскую партию, а в апреле и вовсе сложил сан. В ряде городов (Калуге, Орле, Ставрополе, Витебске, Красноярске, Чите, Иркутске, Владивостоке) владыки отслужили благодарственные молебны[10].

Лишь отдельные архиереи рискнули  высказаться против бунтарей, которые «осмелились посягнуть на священные права помазанника Божьего»[11]. Среди них были саратовский епископ Гермоген, пермский епископ Андроник, продолжавший прославлять Николая II, сравнивая его с пострадавшим Христом[12], Антоний (Храповицкий). Но верных было немного, и отнюдь не они слагали сценарий «революции в церкви».

С первых же дней активизировались рядовые священники – настоятели приходов и наставники паствы. Многие из них восприняли революцию как Пасху (Воскресение России) и с восторгом нацепили на рясы красные банты, окропляли красные флаги святой водой[13],  служили в красных одеяниях[14], а иные, не снимая сан, вскоре заняли «революционные» светские должности[15]. За ними последовали и представители младшего клира (в народе их тут же окрестили «социал-диаконами» и «социал-псаломщиками)[16]. Известный проповедник, убежденный монархист о.Владимир Востоков отслужил по этому поводу молебен в красном пасхальном облачении.

Совершенно разнузданно вели себя некоторые монахи: в мае 1917 г. газета «Утро России» сообщала о бунте монахов московского Данилова монастыря, которые на манер солдат пили, курили, водили в кельи женщин, дрались до поножовщины[17]. А в Новгороде бунтующие монахини (Сырков монастырь) привлекли на помощь в восстании против игуменьи местный крестьянский комитет[18].

Еще дальше пошли либерально настроенные представители петроградского духовенства: они возбудили вопрос об избрании правящих архиереев клиром и мирянами. Их поддержал обер-прокурор[19]. Вскоре такая система замещения церковных должностей стала утверждаться вопреки существующим церковным канонам.

Пик революционного энтузиазма в среде духовенства пришелся на март 1917 г., когда по стране прокатилась волна чрезвычайных съездов духовенства и мирян, последние, как «свободные граждане обновленной России», задавали тон. По подсказке съездов были упразднены институт благочинных, который «пользовался всеобщей ненавистью», духовные консистории – их стали сравнивать с «охранкой и жандармерией»[20]. На съездах обнажился стародавний конфликт между епископатом и низовым духовенством, в который теперь на законных правах вмешались миряне. Епархиальные администрации оказывались неспособными контролировать данные процессы, что обернулось ограничением епископской власти и смещением двенадцати «реакционных» архиереев. Вынужден был временно покинуть тверскую кафедру архиепископ Серафим[21]. Примечательно, что председателем епархиального съезда, который «свергал» Серафима, был бывший священник, ставший офицером, Фёдор Тихвинский. Духовенство, которое предательски поступило со своим вчерашним владыкой, последний назвал большевиками (и тем самым, по мнению П.Г.Рогозного, ввёл в оборот термин «церковный большевизм»). На «большевиков от церкви» в это же время жаловался в Синод и екатеринославский архиерей Агапит[22].

Повсеместно епископская власть ограничивалась епархиальными советами или комитетами представителей клира и мирян, без согласия которых архиереи лишались права на самостоятельные действия.  Вводилось коллегиально-представительное начало на всех ступенях управления: по благочиниям учреждались благочиннические советы из выборных представителей клира и мирян, по приходам – приходские советы (также из клира и мирян) и приходские собрания.  Выборный порядок замещения духовных должностей распространялся на всех – от архиереев до рядовых священников. Но в деревне ситуация, как правило, была иной. Крестьяне были склонны всего лишь менять «плохих» попов на «хороших»[23].

Наиболее смелые из епархиальных владык (например, архиепископ Тверской и Кашинский Серафим (Чичагов) пытались противодействовать  «церковной демократизации», призывая не допускать мирян к управлению церковью[24]. Но жажда «свободной церковной жизни»[25] оказалась сильнее, и лишь позднее к Серафиму стали прислушиваться.

Часть духовенства вполне по-светски включилась в революцию: 7 марта в Петрограде заявил о себе «Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян», возглавляемый священником Д.Я.Поповым, членом  Государственной думы. Секретарём союза стал лидер обновленчества священник А.Введенский. Союз выступил под лозунгом «Христианство на страже труда, а не на страже насилия и эксплуатации», высказался за демократическую республику, равенство сословий, полов, свободу слова, совести, печати. Выдвинув лозунги борьбы с капитализмом за демократическую экономику и передачу земли крестьянам, члены Союза надеялись обрести опору среди прихожан. Они пытались также склонить на свою сторону низовое духовенство, провозгласив отделение церкви от государства, восстановление в ней соборных начал, переход на григорианский календарь, перевод богослужения на современный язык, допущение брачности епископата.

Союз отвергал популярную идею восстановления патриаршества, полагая, что это противоречит соборным началам, допускающим единственную власть в церкви – власть Христа[26]. Эти установки встречали понимание и даже покровительство обер-прокурора.

Итак, основная масса духовенства оказалась втянутой в революцию,  но взять инициативу церковного обновления в свои руки не смогла, её перехватили прихожане-активисты.

ПРИХОД

Подобная активность православных верующих уже традиционно трактуется исследователями как «демократизация приходской жизни»[27]. Действительно, в церковном пространстве происходили такие же самоорганизационные процессы, как и на производстве (фабзавкомы), в армии (солдатские комитеты), в деревне (сельские комитеты).

Но ситуация осложнялась тем, что ещё в дофевральский период приход стал ареной жёстких столкновений между настоятелями и паствой. Сразу после Февраля начались земельные скандалы крестьян со священниками. Всёчаще отбирались земли не только у монастырей, но и у церковных причтов[28]. Обилие захватов часто провоцировалось местными Советами или сходами крестьян[29], которые исходили из того, что вопрос о первоочередном переходе церковных и монастырских земель «в народное достояние» предрешён правительством.

Сразу после Февраля многим священникам приходилось доказывать, что они вовсе не являются приверженцами старого строя и «темных сил». Обострилась проблема «расцерковления» паствы, что не исключало приверженности к ритуалу.

Приход становится самостоятельной «движущий силой» во внутрицерковном кризисе. К лету 1917 г. Синод утвердил долгожданное Положение о приходе, наделив его статусом основной демократически самоуправляющейся ячейки церкви[30]. Тем самым были закреплены результаты «церковной революции» и, строго говоря, узаконены: священники стали допускаться к исполнению своих обязанностей лишь с согласия прихода, неугодных изгоняли, а на их места поступали младшие клирики (например, дьяконы) без специальной подготовки[31]. И эта тенденция со временем становилась всё заметнее. Дело доходило до того, что в конфликтных ситуациях  псаломщики и дьяконы угрожали забастовками[32], инициировали смещение епископов (как, к примеру, в Тверской губернии)[33].

Однако проблема прихода не сводится к реформам: новое, порой опасное для веры качество, приобретают взаимоотношения паствы и настоятеля.  Так, демократически настроенные священники пытались рассказать крестьянам о «христианской миссии революции»[34]. Участились случаи неканонического поведения. Никто не отменял церковного права, но уже с февраля 1917 г. нормы его нарушались повсеместно. Иные священники поспешили сбрить бороды, срезать волосы, облачиться в светскую одежду. Возмущение прихожан вызывали настоятели, покидавшие приходы или наспех проводившие службы[35].

Но такие явления меркли на фоне явлений разгромного характера, оборачивающихся против служителей церкви. Священники одними из первых ощутили на себе разгул деревенского насилия.  Органы самоуправления, которые всё основательней заполняли солдаты, матросы, командированные агитаторы, а нередко и уголовные элементы, развернули борьбу против «контрреволюционного» духовенства[36].

Политические обвинения в адрес священников были теперь обычным делом, и под предлогом «борьбы с контрой» бывшие «окопники» занялись «раскулачиванием» попов и монахов – отбирали причтовые земли и скот, вводили «чрезвычайные налоги» и «единовременные взносы»[37].

 Крестьяне намеренно обвиняли в «контрреволюционности» рядовых священников, рассчитывая завладеть причтовой землей, – по части подобных бесчинств отличилась Тверская губерния[38]. Начались аресты[39] и изгнания священников[40]. «Жизнь священника старого образца в общине становилась невыносимой…» – констатировали современники событий[41].

 Рост антиклерикальных настроений в приходах[42] в сочетании с «отказом от Бога» в армии, захваты крестьянством церковных земель приобретали характер угрозы для системы в целом[43]. Как следствие, в среде духовенства  нарастало недовольство правительственной политикой. В начале августа священник В.Востоков заявил, что «так называемый обновленный строй является точным воспроизведением того строя, который последние десять лет, продолжая называться монархическим, в сущности, был анархическим». И если в те годы «страной правил Распутин», то и теперь также правит Распутин, «только собирательный»[44].

Словом, к осени 1917 г. перед Русской православной церковью и её духовенством ещё до принятия большевистских законов встала элементарная задача – выжить. Как светская Россия уповала на Учредительное собрание, так церковная ждала «мудрых решений» от Поместного Собора и патриарха, тем более, что «соборяне» предвещали близкий и неизбежный «крах социализма»[45].

Но серия декретов СНК декабря 1917 – начала 1918 гг. лишила её иллюзий: церковь лишалась прав юридического лица, запрещалось владение любым имуществом и денежными средствами, ставилось вне закона открытие каких-либо учебных заведений, кроме предназначенных для подготовки священнослужителей, а также преподавание Закона Божьего во всех школах, включая воскресные. Всё имущество, включая храмы, отбиралось у церкви и передавалось в безвозмездное арендное пользование мирянам. Духовному сословию наносился сокрушительный удар[46].

Насильственный роспуск Учредительного собрания, осуждение «соборянами» условий Брестского мира, первые жертвы и узники, закрытые монастыри[47] - всё это показало, что возможности диалога церкви и государства исчерпаны[48].

8 сентября 1918 г. Поместный Собор вынужденно прекратил свою работу. Конституция 1918 г. лишила приходское и монашествующее духовенство избирательных прав как «нетрудящихся элементов»[49]. Началась новая, «советская» история РПЦ, и самые страшные испытания были ещё впереди.

 Татьяна ЛЕОНТЬЕВА, доктор исторических наук, профессор, декан исторического факультета ТвГУ, 

председатель Совета отделения Российского исторического общества в г.Твери, член Правления фонда «История Отечества».

 

---