Изучение экономической и политической истории СССР в период 1990 – 2000-х годов находилось под значительным влиянием особенностей развития современного российского государства, ставшего преемником советского государства не только в юридическом отношении, но и в других ресурсных аспектах.

Эти аспекты включают в себя весь культурный в широком – цивилизационном – понимании данного термина потенциал, который сформировался на территории советского пространства, занимаемой Российской Федерацией. Кроме этого, на психологическом и во многих случаях на практическом уровне современные представители старшего и среднего поколений российского общества связывают существенную часть своей жизни с советской историей, поддерживают в нередко встречающихся ситуациях контакты со своими родственниками и другими близкими людьми, которые проживают в новых государствах, образовавшихся на основе бывших советских республик. В рамках реализуемой государственной политики рассматриваются и реализуются на практике различные политические программы, направленные на сочетание сложившегося суверенитета бывших советских республик и потребностей в глубоком взаимодействии для формирования экономических и связанных с ними политических интеграционных проектов.

К указанным ресурсным, культурно-психологическим и прагматическим аспектам следует добавить и то обстоятельство, что в зарубежных странах за исключением ситуаций, направленных на искусственное в ряде случаев разъединение бывших советских республик, страны бывшего СССР рассматриваются как общее цивилизационное пространство. Современное состояние их развития, различные характеристики психологического облика их граждан оцениваются в неразрывной связи с представлениями европейских и американских интеллектуалов (ученых, писателей, публицистов) о советском государстве и обществе. Проведение такой связи служит распространенным, хотя и не всегда адекватным, объяснением тех явлений в развитии современной российской истории, которые кажутся непонятными или трудно объяснимыми исходя из текущего контекста развития. Таким образом, решение историографической проблемы «Россия в современном мире» не обходится без обращения к анализу и оценке исторического опыта развития советского государства, а иногда и Российской Империи. Для иллюстрации данного утверждения можно привести в качестве распространенного, главным образом, в английской и американской историографии примера теорию «тоталитарного синдрома», которой в среде советологов придерживались такие известные историки, как Л. Шапиро и Р. Пайпс. На основании этой теории как историки, так и пользующиеся большим авторитетом политологи (например, З. Бжезинский) видят в любых интеграционных проектах и иных амбициозных внешнеполитических инициативах представителей современного политического руководства России проявление имперских тенденций, стремление воссоздать в том или ином объеме очертания бывшего советского государства. Сторонники неоевразийской теории – в частности, секретарь Французской академии наук Э. Каррер д`Анкосс – проводят непрерывную связь между современным российским и советским государствами, создавая с помощью исторической ретроспективы образ «Евразийской Империи», история которой ведется с завоевательных походов в Поволжье и Сибири середины 1550-х годов<sup>1</sup>Каррер д`Анкосс Э. Евразийская Империя: История Российской Империи с 1552 г. до наших дней. М., 2007..

При очевидной искусственности данного подхода, призванного обнаружить весьма условные для объективного исторического знания формально-логические объяснения и связи, нельзя не отметить, что он наряду с очерченными выше факторами внутрироссийского «происхождения» указывает на безусловную актуальность изучения особенностей советской истории с момента завершения Второй мировой войны до официального распада Советского государства.

При рассмотрении сложившихся в 1990-е годы и сохраняющихся до настоящего времени научных предпосылок изучения послевоенной истории советского государства важно подчеркнуть, что состав этих предпосылок существенно изменился по сравнению с периодом конца 1950-х – 1980-х годов, когда социологический и сугубо идеологизированный способ интрпретации событий советской истории стал дополняться научным подходом.

Как известно, исследователи истории советского общества и государства руководствовались в советский период текущими периодически поступавшими указаниями партийных и государственных структур идеологической власти. Доминировавшая в сфере влияния на общественное сознание официальная историческая наука исходила из того аксиоматического и во многих отношениях бесспорного утверждения, что победа в Великой Отечественной войне позволила советского государству и обществу отстоять результаты и не подвергавшиеся до рубежа 1980–1990-х годов сомнению достижения социалистической революции 1917 года. К их числу относились государственные гарантии равномерного и безвозмездного распределения социальных благ, интернационализм и подчеркивавшееся в течение длительного времени отсутствие межэтнических противоречий, а также другие элементы, позволявшие фактическими руководителям государства и их идеологическим помощникам подчеркивать исключительность и прогрессивность СССР по сравнению со странами, сохранившими приверженность капиталистическому пути развития. Очевидные, не скрываемые реальными фактами негативные стороны развития СССР в период второй половины 1940 – первой половины 1980-х годов объяснялись в течение длительного времени субъективными интеллектуальными и практическими ошибками И.В. Сталина и Н.С. Хрущева, а также отдельных представителей их политического окружения. Критическая оценка этих сторон базировалась на тех положениях и даже на тех терминах, которые выдвигались в официальных резолюциях и постановлениях высших совещательных органов Коммунистической партии – съездов и пленумов. К таким терминам относились, например, «культ личности» применительно к И.В. Сталину, «волюнтаризм» применительно к Н.С. Хрущеву, «антипартийная группа» применительно к проявившей себя в июне 1957 году внутрипартийной оппозиции в Президиуме ЦК КПСС.

Качественные изменения в процессе выявления и оценки негативных проявлений развития советского государства в период в рассматриваемый послевоенный период произошли только в 1986–1987 годах. Их происхождение и последующее нарастание объяснялись тремя взаимосвязанными факторами, которые в целом определяли сущность общественно-политической ситуации в СССР второй половины 1980-х годов. К этим факторам относились, по нашему мнению, стремление обновлявшегося политического руководства страны во главе с М.С. Горбачевым отмежеваться, прежде всего, во внешнем восприятии от господствовавшей до середины 1980-х годов части политической элиты; поддержка этой идеологической эволюции решениями крупнейших партийных форумов 1986 – 1988 годов (в особенности XXVII съезда КПСС и XIX Всесоюзной конференции КПСС); давление демократической части интеллигенции на принимавшиеся политические решения. Обозначенные факторы имели ощутимое влияние на постепенную эволюцию представлений о развитии советского общества не только в связи с наметившимся расшатыванием социальной системы, но и потому, что критический анализ наблюдавшихся в послереволюционные десятилетия негативных явлений исходил от представителей социальных и гуманитарных наук, обладавших высоким уровнем компетентности и, следовательно, способностью достаточно глубоко и убедительно аргументировать свои выводы.

При обозначенных сдвигах в оценке развития политического и экономического развития СССР второй половины 1940 – первой половины 1980-х годов в официальной исторической науке по крайней мере до 1990 – 1991 годов существовали устойчивые, ранее сложившиеся положения, которые не подвергались сомнению. Прежде всего, к ним относилось закреплявшееся различными (в том числе репрессивными) методами в 1920 – 1930-х годах представление о закономерности возникновения и прогрессивности результатов октябрьской революции 1917 года. В связи с этим положением в качестве интеллектуальной ценности рассматривались произведения и выводы идеолога и лидера этой революции В.И. Ленина.

Критическое отношение к деятельности И.В. Сталина и его помощников по организации политических репрессий в сочетании с уважительным обращением к идеям и трудам жертв этих репрессий, широко распространившееся в научных исследованиях и документальных публикациях второй половины 1980-х годов (прежде всего, 1988 и 1989 годов), в значительной мере было преемственным к решениям XX и XXII съездов КПСС²См., напр: Иного не дано. М., 1986..

Принятый М.С. Горбачевым, А.Н. Яковлевым и другими руководителями СССР курс десталинизации и проведения идеологической связи с периодом политической «оттепели» 1956–1961 годов проявился и в изменившейся интерпретации внешней политики И.В. Сталина и представителей его политического окружения. В 1989–1990 годах критическому анализу были подвергнуты не только действия советского руководства в 1939 году, связанные с заключением секретного протокола и затем договора о дружбе и границе с нацистской Германией, но и проявленная во второй половине 1980-х годов готовность вести конфронтационную политику по отношению к бывшим союзникам по антигитлеровской коалиции. Это изменение, исходившее от политического руководства страны и поддержанное представителями профессиональной исторической науки, также находилось в русле решений периода «оттепели» - в особенности провозглашенной концепции возможности мирного сосуществования стран, представляющих социалистическую и капиталистическую идеологии.

Давление демократически настроенной части интеллигенции на принимавшиеся М.С. Горбачевым и представителями его политического окружения идеологические решения возглавлялось, как известно, представлявшим еще более радикальные и реформаторские идеи Б.Н. Ельциным. Его окончательный приход к практическому руководству государством произошел на ярко выраженной антикоммунистической идеологической платформе, определившейся во второй половине августа 1991 года в связи с неудавшейся попыткой государственного переворота. Провозглашенный Б.Н. Ельциным и его еще более радикальными и более молодыми соратниками курс на демонтаж всей советской политической и экономической системы, скрепленной с начала 1920-х годов с организационными структурами коммунистической партии, закономерно предопределил необходимость демонтажа и той идеологической платформы, на которой держалась разрушавшаяся с помощью сочетания естественных и искусственных механизмов система.
Как уже было отмечено выше, интерпретация событий советской истории второй половины 1940 – первой половины 1980-х годов представителями исторической науки и других отраслей социально-гуманитарного знания была неотъемлемой частью этой платформы, подводя под нее массив из фактических аргументов. В кратчайшие сроки придерживавшиеся либерально-демократических убеждений историки стали готовить комплексные исследования, имевшие научную базу и четко определенную дидактическую ориентацию³См. Наше Отечество: Опыт политической истории: В 2 т. Т. 1 – 2. М., 1992.. Именно с этого времени возникает характерная для периода 1990–2000-х годов практика выстраивания концепций советской истории применительно, в том числе, к послевоенному периоду в формате учебных пособий, ориентированных на различные категории учащихся.

Формировавшиеся концепции отличались двумя характерными особенностями, которые проявлялись при интерпретации практически всех явлений политической и экономической истории СССР второй половины 1940 – второй половины 1980-х годов.

Первая особенность заключалась в том, что содержание и выводы учебных пособий были во многих отношениях детерминированы итогами развития советского государства к рубежу 1980 – 1990-х годов. Важно подчеркнуть, что такой же детерминированностью отличались пособия, относившиеся к периоду 1917–1941 годов, но применительно к нему отправной точкой служило восприятие исследователями предпосылок, содержания и значения событий Октябрьской революции 1917 года. Применительно к послевоенному периоду в основе выдвигавшихся историографических концепций находилось понимание того, что экономическая и политическая система советского государства разрушилась в условиях интенсивных попыток перестроить эту систему в конце 1980-х годов. При этом в течение нескольких лет события Великой Отечественной войны оставались в тени размышлений профессиональных исследователей и публицистов о последующих десятилетиях развития советского государства. По этой причине основное внимание специалистов в области военной истории было сконцентрировано на малоизвестных, нередко скрывавшихся от читателей боевых действий и операций⁴См., напр: Другая война, 1939 – 1945. М., 1996. Также вопреки сложившейся в СССР историографической традиции начал ставиться вопрос о «цене победы» в Великой Отечественной войне, что сочеталось с выявлением реального объема жертв среди военнослужащих и гражданского населения, в сфере ресурсов развития промышленного и сельскохозяйственного производства.

Вторая особенность обобщающих исследований по истории СССР рассматриваемого периода заключалась в том, что, исходя из очевидного и не вызывавшего сомнений результата развития советского государства и общества, основной акцент делался на выявлении и последующем анализе причин, вызвавших кризисные тенденции. Эти причины рассматривались с помощью ярко выраженного и последовательно отстаивавшегося системного подхода, использование которого предусматривало параллельный анализ процессов, происходивших в сфере развития государства и в области общественных отношений. Следует подчеркнуть, что данная методологическая тенденция являлась несомненным достижением отечественной историографии, вызванная формированием так называемой новой «социальной истории»⁵Об этом см.: Соколов А.К. Путь к современной лаборатории изучения новейшей истории России //Источниковедение новейшей истории России: Теория, методология, практика /Под ред. А.К. Соколова. М., 2004. С. 4–71.. Использование системного подхода применительно к изучению истории советского общества (преимущественно, впрочем, к периоду 1920 – 1930-х годов) обусловило междисциплинарность исследовательской работы, обеспечило обращение к новым историческим источникам, привлекло внимание к истории повседневности, в первую очередь, на уровне локальных тенденций.

В то же время данные методологические изменения имели свои очевидные издержки. Прежде всего, они заключались в отходе профессиональных исследователей от изучения тех явлений политической и экономической истории СССР второй половины 1940 – 1980-х годов, которые свидетельствовали о последовательных усилиях и временных достижениях советского политического руководства. Например, в отечественной историографии 1990 – 2000-х годов практически отсутствуют исследования, посвященные экономическим реформам второй половины 1960 – начала 1970-х годов, которые дали особенно во второй половине 1960-х годов ощутимый эффект и без изучения которых сложно понять экономические преобразования, предпринимавшиеся в период второй половины 1980-х годов. Также за рамками внимания исследователей оказались политические события конца 1960 – первой половины 1970-х годов, когда руководителям советского государства удалось добиться существенных достижений во внешнеполитической деятельности, существенно повысить авторитет СССР в системе международных отношений. Применительно к микроисторическим процессам, связанным с повседневной жизнью граждан, в постсоветской историографии практически не уделялось внимания социальным реформам второй половины 1950-х годов, которые, как известно, были призваны решать новую (в практическом отношении) для политического руководства СССР задачу повышения реального уровня жизни и социального обеспечения граждан.

Таким образом, в рамках создававшейся учебной литературы и обобщающих трудов нового поколения формировалась новая, концептуально значимая, но при этом достаточно фрагментарная картина советской действительности второй половины 1940 – 1980-х годов. Она во многом соответствовала идеологическим представлениям тех специалистов и одновременно политических деятелей, которые оппозиционно воспринимали официальную политику советского политического руководства вплоть до формального распада СССР и находились у истоков демократической революции 1991 – 1993 годов. Примечательным и значимым историографическим фактом, иллюстрировавшим данную тенденцию был сборник статей, опубликованный в 1997 году под редакцией Ю.Н. Афанасьева⁶Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал /Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1997.. Этот сборник продолжал серию сборников научных трудов, формировавших в сознании различных поколений исследователей новое восприятие советской истории, - «Трагедия советской деревни», «Другая война», «Советская историография» и других. Он в полной мере отражал те особенности, которые были отмечены выше применительно к концептуальным исследованиям постсоветского периода и которые были характерны на уровне выдвигавшихся прогностических моделей для зарубежной советологии.

Именно основополагающие советологические исследования, созданные сторонниками теории «тоталитарного синдрома» и, прежде всего, З. Бжезинским⁷См.: Brzezinski Z. The Great Failure. The Birth and Death of Communism in the 20th century. N.Y., 1989. во второй половине 1980-х годов, предполагали неизбежность сжатия и последующего исчезновения мобилизационного потенциала у советской политической и экономической системы. Фундаментальной основой для этих исследований, оказавших ощутимое влияние на постсоветскую историографию истории СССР 1945 – 1991 годов, являлись два основных положения.

Первым из них являлась теория «модернизации», сформулированная в начале 1960-х годов (что по времени практически совпало со Всесоюзной экономической дискуссией в СССР 1962–1964 годов) У. Ростоу и А. Гершенкроном. Эта теория, впоследствии адаптированная с помощью дополнительных теорий «среднего уровня» применительно к конкретно-историческому материалу⁸См., напр.: Schanin, Theodore. Russia as a developing society: The Roots of Otherness: Russia`s Turn of Century. London, 1985., указывала на наличие только одного – магистрального – направления экономического и сочетающегося с ним политического развития, являющегося исторически апробированным и оправданным. Этот путь предполагает, как известно, движение экономического строя от аграрного к индустриального и ориентированному на удовлетворение широкого и динамичного потребительского спроса постиндустриальному обществу; от авторитарной и местами тоталитарной политической системы к либерально-демократической системе политического взаимодействия государства и общества. Теория «модернизации» формировала, таким образом, представление о том, что реальный прогресс имеет безальтернативный характер, а его проявления соответствуют определенным и объективно существующим стандартам.

Второе положение заключалось в том, что формирование коммунистического общества является в контексте магистральных моделей исторического развития иллюзорной целью, прежде всего, вследствие неспособности данной социальной системы обеспечить реальные потребности граждан в реализации их прав и свобод. В частности, одной из основных свобод в данном случае являлась возможность заниматься предпинимательской деятельностью и извлекать тот объем прибыли, который реально соответствует вложенным трудовым затратам и способностям инициативных категорий трудящихся. В период 1960 – первой половины 1970-х годов, когда теория «модернизации» только утверждала свои позиции в профессиональной историографии и советская система производила достаточно устойчивое впечатление на представителей экспертного сообщества, зарубежные советологи акцентировали внимание на порочности того политического уклада, который формируется КПСС в союзе с государственным аппаратом⁹См.: Schapiro, Leonard. The Communist Party of the Soviet Union. N.Y., 1970.. Данная специфика, проявлявшаяся во всех значимых управленческих решениях, объяснялась тем, что находящееся в основе модели коммунистического строя уравнительное распределение средств производства и производимой прибыли между трудящимися осуществимо только с помощью насильственных методов.

Далее во второй половине 1980-х годов в условиях нараставшей неспособности партийного и государственного руководства СССР управлять происходившими в стране политическими процессами зарубежные советологи обнаружили фактическое подтверждение своим ранее выдвинутым тезисам. По мнению З. Бжезинского и его единомышленников, сформировавшийся кризис советской социальной системы на всех подсистемных уровнях (политическом, экономическом, духовном, социальном) продемонстрировал ограниченность действия, искусственность и, как следствие, нежизнеспособность коммунистической стратегии развития по сравнению с той практикой модернизации, которая сложилась в странах Западной Европы и Северной Америки.

Исходя из данного вывода в период 1990-х годов формировалась вся совокупность конкретно-исторических представлений о политическом и экономическом развитии СССР второй половины 1940 – 1980-х годов и в зарубежной советологии, и в подавляющем большинстве источников постсоветской историографии. При этом между зарубежными и отечественными исследованиями 1990 – 2000-х годов, относящихся к рассматриваемому и к предшествующим историческим периодам, существовало только одно очевидное различие, сохраняющееся и в настоящее время. Оно базируется на определении возможностей применения цивилизационного подхода к анализу и интерпретации исторических явлений, наблюдавшихся в СССР и в постсоветской России.

Возникновение этого различия обусловлено тем, что зарубежные исследователи стремятся проследить связь между историей советского государства и современной постсоветской России. Они, также как и представители отечественной радикально-демократической публицистики, не обнаруживают принципиальных, качественных отличий между политической системой, существовавшей в СССР в период второй половины 1950 – первой половины 1980-х годов. На основе этого подхода ими выявляются такие черты, как фактическая однопартийность административного аппарата на центральном и региональном уровнях власти, декоративность представительных органов законодательной власти, проявление имперских интенций в сфере внешней политики, проявляющиеся признаки командной экономики и их трансформация в коррупционные механизмы в связи со стремлением представителей бюрократии извлечь теневую прибыль из развития производства. Объяснение этих и других черт, проявляющихся, как представляется зарубежным исследователям, на всем протяжении исторического развития России, обнаруживается с помощью применения цивилизационного подхода, представленного в форме евразийской теории. В этом плане наиболее показательными являются, как было отмечено выше, работы Э. Каррер д`Анкосс, являющейся признанным лидером в западноевропейском россиеведении.

Со своей стороны российские исследователи указывают на наличие особого пути развития России и в досоветский, и в советский период, указывая на своеобразный феномен российской и сформированной на ее основе советской цивилизации. Сущность этого феномена, прослеживаемого преимущественно по отношению к периоду Нового и в несколько меньшей степени новейшего времени, заключается в сочетании постепенных экономических реформ с более медленной трансформацией социальной структуры и сохранением существенного влияния государства на происходящие в обществе модернизационные процессы. Данный исследовательский подход был в 2000-е годы в разных контекстах представлен в работах Ю.Н. Афанасьева¹⁰Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия: Традиции самовластья сегодня. М., 2001. и А.Н. Сахарова¹¹Сахаров А.Н. Россия: Народ. Правители. Цивилизация. М., 2004..

Особенностью историографических представлений Ю.Н. Афанасьева, которые находят поддержку в современной политической историографии либерально-демократической ориентации, развитие советского государства и постсоветской России находится под постоянным внутренним давлением тоталитарных традиций управления. Как в политической, так и в экономической сфере оно, согласно представлениям данного автора, имеет циклическую динамику развития в связи с отсутствием в достаточной степени сформированных демократических институтов. Именно этой спецификой в концепции Ю.Н. Афанасьева объясняется постепенное свертывание процесса критики «культа личности» И.В. Сталина и демократических тенденций развития в целом в середине 1960-х годов.

А.Н. Сахаров анализирует и оценивает события российской истории на всем ее протяжении с точки зрения цивилизационного подхода, выявляя общие и отличительные черты российской и европейской цивилизаций. Рассматривая вслед за основоположниками теории «модернизации» западноевропейский и обусловленный им североамериканский тип исторического развития как естественный, он объясняет непоследовательность модернизации в России устойчивостью ряда сдерживающих рудиментарных структур, относящихся прежде всего к политической и духовной сфере. К числу этих структур он относит, в частности, отсутствие устойчивых традиций развития гражданского общества, недостаточную сформированность «среднего», традиционно лидирующего в европейской цивилизации, класса общества, малую инициативность и в ряде случаев инертность представителей сельской экономики. Следует отметить, что в сочетании со сложными пространственными и климатическими условиями экономического развития эти сдерживающие элементы выделялись в отдельных учебных пособиях, подготовленных для сферы вузовского образования, и, в частности, в фундаментальном трехтомном учебнике под редакцией академика Л.В. Милова¹²История России XX – начала XXI века /Под ред. Л.В. Милова. М., 2007.. Воздействие данных элементов рассматривается большинством авторов в качестве фундаментальной причины, определивших не только специфику развития советского государства и общества, но и те сложности, с которыми столкнулось и сталкивается современное российское государство при осуществлении модернизационных проектов.

Наряду с общеисторическими исследованиями по истории советского государства, частично связанными с работами об особенностях развития современной России, в отечественной историографии представлены и фундаментальные работы, посвященные отдельным значимым проблемам развития СССР в период, последовавший за окончанием Великой Отечественной войны.

Необходимо подчеркнуть, что эти работы были опубликованы уже в 2000-х годах, когда утвердились общие, сложившиеся в предшествующее десятилетие представления о причинах происхождения, магистральных особенностях развития и причинах кризиса советской системы общественных и межинституциональных отношений. В частности, к концу 1990 – началу 2000-х годов сформировалось признававшееся практически всеми исследователями кроме последователей коммунистической идеологии представление о том, что эта система не являлась передовой по отношению к традициям и практике развития государств, сохранявших приверженность индустриально-капиталистическому опыту развития. По этой причине научные исследования 2000-х годов, посвященные особенностям советской политической системы, способствовали углублению либерально-демократической концепции советской истории и расширению ее аргументации. Благодаря широкой источниковой базе, они носили передовой характер по отношению к зарубежным советологическим исследованиям, из которых, как было отмечено выше, черпали отдельные и подчас базовые теоретические положения профессиональные историки и публицисты, активно работавшие в 1990-е годы.

Первой из наиболее важных историографических проблем, поставленных и решавшихся российскими учеными в 2000-е годы, являлась проблема специфики функционирования советского государственного аппарата. Наибольший вклад в ее изучение внес первый руководитель системы государственных архивов в постсоветской России Р.Г. Пихоя, посвятивший обозначенной проблеме целый ряд исследований¹³Пихоя Р.Г. Советский Союз. История власти, 1945 – 1991 гг. М., 2000; Он же. История Великой Империи. Под знаком Сталина. М., 2009; Пихоя Р.Г., Соколов А.К. История современной России: Кризис коммунистической власти в СССР и рождение новой России. Конец 1970-х – 1991 гг. М., 2008. .

Главной особенностью развития советского государства данный автор считает неразрывное сочетание системы политического и идеологического управления страной и обществом, обеспечивавшееся альянсом организаций Коммунистической партии и органов государственной власти. Этот альянс, как неоднократно подчеркивалось в специальных исследованиях по истории советского государственного аппарата 1920–1930-х годов, сформировался после окончания Гражданской войны и был призван обеспечить создание нового слоя профессиональной бюрократии из числа людей, готовых заниматься административной деятельностью в системе тоталитарного государства. Цементированию данного слоя новой – «социалистической» - бюрократии способствовали и политические репрессии конца 1920–1930-х годов, устранившие многих профессиональных революционеров, стоявших у истоков создания советской государственности.

Проблема своеобразия и последствий функционирования объединенного партийно-государственного аппарата, вершиной которого являлись Политбюро, Оргбюро и Секретариат Коммунистической партии, поднималась и в начале 1990-х годов, однако ее обсуждение и решение имело достаточно политизированный характер. В частности, оно было связано с организацией по итогам попытки государственного переворота в августе 1991 года процесса в Конституционном суде Российской Федерации по вопросу о запрете деятельности Коммунистической партии. В период 1990-х годов во многом по объективным причинам, связанным с отсутствием доступа исследователей к архивным документам советских и партийных органов управления 1950–1980-х годов, исследование специфики политической системы СССР концентрировалось на периоде 1920–1930-х годов. Вследствие этих же причин первые исследования, посвященные политической системы рассматриваемого нами периода, были опубликованы уже в 2000-х годах.

В них, прежде всего, была определена достаточно четкая и воспринятая в современной образовательной практике периодизация развития советской политической системы послевоенного периода. В ней отчетливо выявляются пять этапов, содержание которых определялось двумя признаками – степенью внутреннего единства и сбалансированности политического курса партийных структур и органов государственной власти, а также практикой взаимодействия партийно-государственного аппарата с духовно активной частью советского общества, к которой относились выступавшие с предложениями постепенной демократизации представители интеллигенции.

Первый этап охватывает период с осени 1945 года до марта 1953 года и, согласно утвердившейся в современной отечественной историографии точке зрения, характеризуется усилением тоталитарных форм управления общественной жизнью, являясь своего рода «вторым этапом» утверждения культа личности И.В. Сталина. Аргументируя данную оценку этого этапа развития советской политической системы, исследователи приводят примеры политических процессов рубежа 1940–1950-х годов, постановлений по вопросам управления культурной жизнью 1946 – 1948 годов, идеологических кампаний (в особенности, кампании по борьбе с космополитизмом).

В качестве второго этапа исследователи выделяют период с марта 1953 года до конца февраля 1956 года, выделяя, таким образом, в качестве рубежных событий смерть И.В. Сталина и XX съезд КПСС, на котором был сделан впервые полностью опубликованный в 1988 году на страницах журнала «Известия ЦК КПСС» доклад Н.С. Хрущева «О культе личности И.В. Сталина и его последствиях». Благодаря углубленному изучению открывшихся для доступа в на рубеже 1990 – 2000-х годов архивных документов, исследователям удалось выявить материалы, свидетельствующие об ожесточенной борьбе в руководстве Коммунистической партии и советского государства между сторонниками сохранения или как минимум отсутствия критики сталинского политического курса и политическими деятелями, являвшимися сторонниками хотя бы частичной демократизации системы управления обществом. В связи с этим важно подчеркнуть, что в советской научной литературе второй половины 1950–1980-х годов тематика внутрипартийной борьбы в СССР 1953–1956 годов не рассматривалась даже в частичной мере как вследствие недоступности источников, так и по причине официального декларирования единства представителей партийного и государственного аппарата при принятии управленческих решений.

Следующий – третий – этап развития советского партийного и государственного аппарата охватывает период с марта 1956 года до начала 1962 года. Ему в отличие, например, от периода 1970 – начала 1980-х годов посвящен ряд специальных исследований, первым среди которых была опубликованная в 2002 году монография А.В. Пыжикова¹⁴Пыжиков А.В. Хрущевская оттепель. М., 2002. .

В результате целенаправленного изучения данного этапа был выдвинут ряд вопросов, углубляющих исследование общей проблемы специфики функционирования партийного и государственного аппарата в СССР до провозглашения курса «перестройки». Первый из вопросов связан с определением конечной хронологической границы периода «оттепели» и возникает в связи с усилением на фоне социально-экономического кризиса авторитарных тенденций политической деятельности Н.С. Хрущева в 1962 году, проявившихся в ходе встреч с представителями творческой интеллигенции и, согласно, рассекреченным в начале 1990-х годов документам, подавления массовых протестных выступлений граждан. Второй вопрос заключается в определении границ «оттепели», а именно степени ее распространения на политику государства в сфере экономики и духовной жизни. В связи с его постановкой в историографии 1990 – 2000-х годов ставился вопрос о тех объективных и субъективных факторах, которые повлекли за собой критику проявлений культа личности И.В. Сталина и определили рамки реабилитации жертв репрессий сталинского периода. Третий вопрос, который еще более широко рассматривался в научных исследованиях, связан с выявлением причин, в связи с которыми демократические тенденции внутренней политики советского государства, наметившиеся в связи с итогами XX и XXII съездов КПСС, а также результатами июньского Пленума ЦК КПСС 1957 года, были постепенно свернуты. Постановка данного вопроса прослеживается практически во всех современных исследованиях, посвященных предпосылкам перестройки в СССР¹⁵См., напр: Полынов М.Ф. Исторические предпосылки перестройки в СССР. СПб, 2010., и в ряде случаев осуществляется на основе сравнительного изучения всех осуществлявшихся в СССР опытов модернизации, начиная с провозглашения и непродолжительного осуществления новой экономической политики. Проведение такого рода аналогий и сопоставлений было вполне плодотворным с концептуальной точки зрения и одновременно с этим соответствовало сложившимся идеологическим условиям, так как могло дополнительно обосновать вывод либеральной историографии об обреченности на провал любых существенных социальных изменений, предпринимаемых под влиянием искусственно сформированной идеологии и директивными методами.

Четвертый этап развития советского партийного и государственного аппарата, выявляемый и анализируемый в современной научной и учебной литературе¹⁶См., напр: Безбородов А.Б., Елисеева Н.В., Шестаков В.А. Перестройка и крах СССР. СПб, 2010. , охватывает период с середины 1960-х до середины 1980-х годов. Основной концептуальной линией в его изучении является последовательное выявление нараставшего дисбаланса между функционированием политической элиты, являвшейся продуктом номенклатурного воспроизводства и постепенно изживавшей свой потенциал, и движением представителей демократической интеллигенции к пропаганде и отстаиванию либеральных ценностей.

Изучению особенностей советского государственного аппарата посвящен сравнительно небольшой массив исследований. К их числу помимо рассмотренных выше работ обзорного характера о послевоенной партийно-государственной системе в СССР относятся отдельные работы, в которых специально рассматривается эволюция системы государственного управления. Среди них выделяется опубликованный в 1995 году в Российском государственном гуманитарном университете учебник Т.П. Коржихиной¹⁷Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения (ноябрь 1917 – декабрь 1991 г.). М., 1995., который базировался, как и предыдущие опубликованные в том числе в советский период работы данного автора, на значительной историко-документальной основе. В исследованиях отечественных авторов о развитии советского государственного аппарата в 1945 – 1991 годах подчеркивался естественный для существующего управленческого аппарата отраслевой принцип управления развитием страны. В связи с этим отмечалась неудача предпринятого под руководством Н.С. Хрущева эксперимента по переходу к территориальной системе управления экономикой, вследствие которой административные преобразования 1957 – 1964 годов оказались незавершенными, а предназначавшийся для сокращения бюрократический аппарат только увеличился в период второй половины 1960–1970-х годов.

Новым явлением в научной и политической историографии 1990–2000-х годов, посвященной развитию партийной и государственной системы управления второй половины 1960 – первой половины 1980-х годов, стало заметное внимание к антропологическому аспекту этого развития. Данная тенденция историографического творчества была достаточно плодотворной прежде всего потому, что жанр исторического портрета был в принципе не характерен для подготовленных в советский период исследований и применялся в весьма ограниченном объеме (даже по сравнению с зарубежной историографией) только для изучения дореволюционного периода. Кроме этого, создававшиеся в СССР биографии политических деятелей основывались, как правило, на социологическом подходе; в них прослеживалась безусловная, с точки зрения профессиональных исследователей, связь между деятельностью конкретного лица и его социальным окружением – сферой рождения, воспитания, получения образования и практической работы. Такой подход, сложившийся в марксистской историографии 1920-х годов под заметным влиянием М.Н. Покровского, имел множество издержек и недостатков, так как придавал исследовавшимся этапам и фактам деятельности политических акторов схематичный характер. В то же время парадоксальной стала тенденция подготовки в рамках серии «Жизнь замечательных людей» во второй половине 2000-х годов историко-биографических исследований об участниках российской истории, практические вклад и достижения которых были весьма сомнительными.

Среди историко-биографических исследований о политических деятелях СССР второй половины 1960 – второй половины 1980-х годов наибольшую популярность получили работы Р.А. Медведева, написанные им индивидуально¹⁸См., напр: Медведев Р.А. Личность и эпоха: Политический портрет Л.И. Брежнева: В 2 кн. М., 1991. и в соавторстве с братом Ж.А. Медведевым¹⁹Медведев Р.А., Медведев Ж.А. Юрий Андропов: Неизвестное об известном. М., 2004. . Эти исследования, основанные на широком использовании преимущественно опубликованных источников (мемуаров, статей в российских и зарубежных периодических изданиях), представляли собой достаточно полные очерки этапов и основных фактов деятельности руководителей советского государства в 1962 – 1984 годах. Их важной чертой было внедрение в биографические тексты обоснованных психологических характеристик «портретируемых» лиц. В то же время с концептуальной точки зрения данные работы и исследования других авторов (в том числе мемуарного жанра) укладывались в общую утвердившуюся в отечественной и зарубежной историографии концепцию политического развития СССР в послевоенный период. С позиций данной концепции подчеркивалось, что старение все более сращивавшегося партийно-государственного руководства, отсутствие внутрипартийной конкуренции и диалога даже с социал-демократической частью оппозиции политическому режиму (к которой, в частности, относились Р.А. Медведев и А.Д. Сахаров) приводили к постепенной деградации системы власти и управления.

Применительно к социальному контексту политического развития СССР во второй половине 1960 – первой половине 1980-х годов новым явлением для историографии 1990-х годов стало масштабное обращением к истории правозащитного движения в СССР. До начала 1990-х годов данная проблематика изучалась в подпольном, не подцензурном пространстве, а само ее исследование являлось частью диссидентской деятельности. В этот период определяющий вклад в создание истории советского правозащитного движения и в его рамках инакомыслия внесла Л.М. Алексеева, монография которой²⁰Алексеева Л.М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. Вильнюс, 1992. была опубликована в 1984 году в США и затем уже в постсоветский период была переведена на русский язык. Введенные в научный оборот источники по истории диссидентского движения, представленные, главным образом, в российских хранилищах документов и публикаций самиздата²¹Безбородов А.Б., Мейер М.И., Пивовар Е.И. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР 50–80-х годов. М., 1993., стали основой для подготовки новых исследований, посвященных отдельным направлениям и сегментам данного социально-исторического явления в политическом развитии советского государства и общества²²См., напр: Безбородов А.Б. Феномен академического диссидентства в СССР: Учеб. пособие по спецкурсу. М., 1998. .

Затем в 2000-х годах на основе выявленной, проанализированной источниковой базы и разработанной методики ее изучения были подготовлены и опубликованы обобщающие исследования монографического характера, посвященные развитию оппозиционного общественного движения применительно к послевоенным десятилетиям истории СССР²³Шубин А.В. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. М., 2008.. В них отсутствие восприимчивости руководителей советского государственного аппарата к либерально-демократическим ожиданиям общества, представленным даже в мирной конструктивной форме, рассматривалось как один из объективных факторов кризиса советской политической системы.

Заключительный – четвертый – этап, выделяемый в отечественной историографии социально-политического и экономического развития СССР второй половины 1940 – 1980-х годов, охватывает период с 1985 по 1991 год. С учетом концептуального детерминизма постсоветской исторической науки и зарубежного россиеведения основное внимание в исследованиях данного периода уделено не столько достижениям «перестройки», сколько упущенным в ее период возможностям сохранения лучших черт советской системы в целом или в отдельных компонентах. Данная тенденция прослеживается в исследованиях как историков²⁴См., напр: Шубин А.В. Парадоксы перестройки: Упущенный шанс СССР. М., 2005., так и видных представителей других социальных наук, часто непосредственно и активно участвовавших в политической жизни советского государства накануне его распада²⁵Напр.: Абалкин Л.И. Неиспользованный шанс: Полтора года в правительстве. М., 1991.. Основной причиной нараставшего политического и экономического кризиса в СССР второй половины 1980-х годов данные авторы считают отставание скорости и степени эффективности принимавшихся руководством страны политических решений от социальных ожиданий, вызывавшее в результате неуправляемость происходивших в стране центробежных и иных значимых процессов.

Целый ряд авторов проводит непосредственную связь между периодом общепризнанной перестройки всей советской социальной системы и развитием российского государства в постсоветский период по крайней мере до завершения принятием действующей Конституции Российской Федерации политического кризиса 1993 года. Помимо отмеченной выше монографии А.Б. Безбородова, Н.В. Елисеевой и В.А. Шестакова значимыми и фундаментальными исследованиями, прослеживавшими такого рода политическую преемственность, являются работы А.С. Барсенкова²⁶Барсенков А.С. Введение в современную историю России, 1985–1991. М., 2002. и В.В. Согрина²⁷Согрин В.В. Политическая история современной России. 1985 – 2001. От Горбачева до Ельцина. М., 2004.. При этом подавляющее большинство специалистов в области истории России новейшего времени придерживается четкой и вполне аргументированной периодизации развития современной России, в которой на общем уровне выделяются период с декабря 1991 года по 1999 год (до добровольной отставки Б.Н. Ельцина) и период 2000 – начала 2010 годов.

Среди специальных исследований по истории советской экономики второй половины 1940 – первой половины 1980-х годов, созданных в 1990 – 2000-х годах, выделяются работы, посвященные развитию отраслей и предприятий советского оборонно-промышленного комплекса. Характеризуя историографическую значимость этих, пока еще не многочисленных исследований, следует, прежде всего, подчеркнуть, что в советский период проблематика экономической истории СССР в научном смысле этого слова практически не анализировалась по двум причинам. Первая из них заключалась в малодоступности или недоступности источников, а вторая – в жесткой идеологической предопределенности формулировавшихся выводов.

В рассматриваемом комплексе историографических источников по истории советской промышленности прослеживаются два основных положения, имеющие под собой вполне очевидные основания. Первое из них заключается в том, что восстановление экономического потенциала СССР во второй половине 1940–начале 1950-х годов (в особенности в рамках реализации четвертого – восстановительного – плана развития народного хозяйства СССР) обеспечивалось за счет форсированного развития предприятий тяжелой промышленности. При этом приоритетной задачей являлось экономическое подкрепление достигнутого авторитета СССР в системе международных отношений. Констатация и конкретно-историческое отражение данной тенденции является основной концептуальной линией опубликованной в 2002 году монографии А.А. Данилова и А.В. Пыжикова²⁸Пыжиков А.В., Данилов А.А. Рождение сверхдержавы. М., 2002..

Второе положение заключается в том, что данная стратегия развития экономической системы содержала в себе предпосылки будущего кризиса, которые, естественно, скрывались от массового сознания и были осознаны экспертным сообществом, главным образом, во второй половине 1980-х годов, когда разрушительный по своим последствиям кризис стал неоспоримым. Эти предпосылки проявлялись в диспропорциях развития хозяйственной системы в ущерб производству товаров потребительского спроса, экстенсивном и командном характере регулирования экономики, а также в убедительно показанном принудительном историками²⁹Верт Н. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М., 2010. и, следовательно, лишь кратковременно эффективном характере организации производственных отношений. В период второй половины 1990-х годов³¹См. СССР и холодная война. М.: РГГУ, 1995. наряду с проанализированными выше обобщающими исследованиями был опубликован ряд конкретных работ, прослеживавших тенденцию нарастания и затем к концу 1970-х годов постепенного исчерпания связи между административным регулированием индустриального развития и его научно-техническим обеспечением³⁰См., напр: СССР и холодная война. М., 1995; Безбородов А.Б. Власть и научно-техническая политика в СССР середины 50-х – середины 70-х гг. М., 1997. . Негативным фактором форсированной и преимущественной по сравнению с остальными промышленными секторами советской экономики отечественные исследователи считали активное участие СССР в процессе гонки вооружений, являвшейся, как известно, одним из основных компонентов «холодной войны». Данное утверждение было особенно характерно для научной литературы первой половины 1990-х годов , когда внешнеполитический курс российского политического руководства был направлен, прежде всего, на максимальное сближение с бывшими военно-дипломатическими конкурентами советского государства – США и входящей в Североатлантический союз частью западноевропейских государств.

Применительно к развитию аграрного сектора советской экономики второй половины 1940-х – 1980-х годов в современной отечественной историографии сложилась еще более однозначная и критическая оценка развития прослеживавшихся тенденций организации и динамики сельскохозяйственного производства. Она в особенности характерна для опубликованного в 2010 году обобщающего исследования Н.Л. Рогалиной³²Рогалина Н.Л. Власть и аграрные реформы в России XX века. М., 2010., отличающегося фундаментальностью и при этом демократической направленностью выдвигаемых оценочных подходов.

Данная работа развивает сформировавшуюся в 1990-е годы концепцию о критических последствиях политики советского государства в отношении крестьянства, предусматривавшей национализацию и затем передачу в собственность коллективных хозяйств земельных участков, принадлежавших наиболее обеспеченной и эффективной в производственном отношении части крестьянства. Противопоставляя политику коллективизации, продолжавшуюся и в первые послевоенные десятилетия, не реализованному до конца проекту аграрной реформы С.Ю. Витте и П.А. Столыпина, Н.Л. Рогалина подчеркивает закономерность значительного снижения темпов сельскохозяйственного производства в СССР по мере движения советского государства к распаду. При этом следует подчеркнуть, что содержащиеся в рассмотренной монографии наблюдения и выводы ранее в более сжатом виде приводились в научных и учебных изданиях, подготовленных в России и зарубежных научно-образовательных центрах.

Среди конкретных предпосылок постепенного кризиса и распада советского государства несколько меньшее внимание по сравнению с экономическими и политическими причинами уделялось последствиям национальной политики советского партийного и государственного руководства. Новаторским и при этом обобщающим по содержанию исследованием по данной проблематике стала фундаментальная работа российских ученых, опубликованная в 2005 году³³Трагедия великой державы: национальный вопрос и распад Советского Союза. М., 2005. .

Анализируя связь происходивших в СССР второй половины 1980-х годов центробежных процессов с влиянием культурно-этнического и этнополитического факторов, авторы данной книги отмечали, что советское политическое руководство, отстаивая идеологию интернационализма, длительное время игнорировало наличие проблемы статуса национальных республик. При этом в периоды тоталитарных циклов развития советского государства националистические движения, направленные на пропаганду и поддержку культурных традиций и достижений различных народов СССР, подвергались преследованию со стороны репрессивных органов государственной власти. Отмечая объективный характер распада СССР на независимые национальные государства, авторы сборника подчеркивают, что это событие привело к существенным экономическим трудностям и гуманитарным проблемам в период 1990-х годов.

Наименее исследованной темой, относящейся к практике политического и экономического развития СССР во второй половине 1940 – 1980-х годах, является проблема повседневной жизни советских граждан в обозначенный период. Практически единственным масштабным исследованием в данной предметной области, опубликованным в постсоветский период, является монография Е.Ю. Зубковой, посвященная периоду 1945–1953 годов³⁴Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945 – 1953. М., 1999. В данной работе аргументируется неоднократно обосновывавшийся применительно к периоду 1920–1930-х годов тезис о том, что вопреки многим декларативным обещаниям советское политическое руководство оставляло проблему повышения жизненного уровня граждан на периферии своего внимания. К испытывавшимся материальным трудностям в особенности применительно к периоду господства сталинского политического режима добавлялась царившая в массовом сознании атмосфера страха и поиска в подавляющем большинстве случаев вымышленных врагов советского политического строя.

В то же время необходимо подчеркнуть, что политическое и экономическое развитие СССР во второй половине 1940–1980-х годов еще нуждается в дальнейшем изучении как на уровне общих тенденций, так и на уровне конкретных исторических явлений. Определенные пробелы в исследовании данной проблематики обусловлены отсутствием ее реального и объективного изучения в советский период, влиянием на исследовательскую практику идеологических предрассудков первой половины 1990-х годов и недостаточной освоенностью историко-документального наследия послевоенного периода советской истории. При этом в сложившейся отечественной и зарубежной историографии содержится очевидный уклон в сторону исследования политических процессов и гораздо в меньшей степени проанализированы вопросы экономического развития и повседневной жизни советских граждан.

Г.И. Ланской 

Д-р ист. наук, декан факультета документоведения и 

технотронных архивов ИАИ РГГУ

---

1. Каррер д`Анкосс Э. Евразийская Империя: История Российской Империи с 1552 г. до наших дней. М., 2007.
2. См., напр: Иного не дано. М., 1986.
3. См. Наше Отечество: Опыт политической истории: В 2 т. Т. 1 – 2. М., 1992.
4. См., напр: Другая война, 1939 – 1945. М., 1996.
5. Об этом см.: Соколов А.К. Путь к современной лаборатории изучения новейшей истории России //Источниковедение новейшей истории России: Теория, методология, практика /Под ред. А.К. Соколова. М., 2004. С. 4–71.
6. Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал /Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1997.
7. См.: Brzezinski Z. The Great Failure. The Birth and Death of Communism in the 20th century. N.Y., 1989.
8. См., напр.: Schanin, Theodore. Russia as a developing society: The Roots of Otherness: Russia`s Turn of Century. London, 1985.
9. См.: Schapiro, Leonard. The Communist Party of the Soviet Union. N.Y., 1970.
10. Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия: Традиции самовластья сегодня. М., 2001.
11. Сахаров А.Н. Россия: Народ. Правители. Цивилизация. М., 2004.
12. История России XX – начала XXI века /Под ред. Л.В. Милова. М., 2007.
13. Пихоя Р.Г. Советский Союз. История власти, 1945 – 1991 гг. М., 2000; Он же. История Великой Империи. Под знаком Сталина. М., 2009; Пихоя Р.Г., Соколов А.К. История современной России: Кризис коммунистической власти в СССР и рождение новой России. Конец 1970-х – 1991 гг. М., 2008.
14. Пыжиков А.В. Хрущевская оттепель. М., 2002.
15. См., напр: Полынов М.Ф. Исторические предпосылки перестройки в СССР. СПб, 2010.
16. См., напр: Безбородов А.Б., Елисеева Н.В., Шестаков В.А. Перестройка и крах СССР. СПб, 2010.
17. Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения (ноябрь 1917 – декабрь 1991 г.). М., 1995.
18. См., напр: Медведев Р.А. Личность и эпоха: Политический портрет Л.И. Брежнева: В 2 кн. М., 1991.
19. Медведев Р.А., Медведев Ж.А. Юрий Андропов: Неизвестное об известном. М., 2004.
20. Алексеева Л.М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. Вильнюс, 1992.
21. Безбородов А.Б., Мейер М.И., Пивовар Е.И. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР 50–80-х годов. М., 1993.
22. См., напр: Безбородов А.Б. Феномен академического диссидентства в СССР: Учеб. пособие по спецкурсу. М., 1998.
23. Шубин А.В. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. М., 2008.
24. См., напр: Шубин А.В. Парадоксы перестройки: Упущенный шанс СССР. М., 2005.
25. Напр.: Абалкин Л.И. Неиспользованный шанс: Полтора года в правительстве. М., 1991.
26. Барсенков А.С. Введение в современную историю России, 1985–1991. М., 2002.
27. Согрин В.В. Политическая история современной России. 1985 – 2001. От Горбачева до Ельцина. М., 2004.
28. Пыжиков А.В., Данилов А.А. Рождение сверхдержавы. М., 2002.
29. Верт Н. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М., 2010.
30. См., напр: СССР и холодная война. М., 1995; Безбородов А.Б. Власть и научно-техническая политика в СССР середины 50-х – середины 70-х гг. М., 1997.
31. См. СССР и холодная война. М.: РГГУ, 1995.
32. Рогалина Н.Л. Власть и аграрные реформы в России XX века. М., 2010.
33. Трагедия великой державы: национальный вопрос и распад Советского Союза. М., 2005.
34. Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945 – 1953. М., 1999.