«Полтавский бой». Художник Дмитрий Пантюхин. 1999 год. Фрагмент

История с тостом Петра в честь «шведских учителей» и их печальным ответом относительно благодарности учеников давно уже стала хрестоматийной. Но за бросающимся в глаза петровским умением учиться как-то оказывается в тени обратная сторона дела: насколько же хороши были учителя, которых надо было «отблагодарить» именно так — Полтавой!

При кликах войска своего, В шатре своём он угощает Своих вождей, вождей чужих, И славных пленников ласкает, И за учителей своих Заздравный кубок подымает. Александр Пушкин. Полтава

Под звуки победных залпов в честь долгожданной виктории как-то не задумываешься о том, что случилось бы со страной при ином исходе. Это объяснимо: сослагательное наклонение не в чести у историков. И хотя людоедские планы Карла XII относительно будущего России по завершении победоносного похода никогда не были секретом, они воспринимаются как-то легкомысленно. Возможно, из-за некоторой карикатурности фигуры короля, каковой она стала в массовом сознании россиян. И безусловно — из-за Полтавы, которая похоронила его планы. Но стоит всё же задуматься, насколько на деле всё было серьёзно…

Здесь уместно вспомнить о прямо-таки фанатичном упрямстве Карла XII. Его нельзя было переубедить, если он принял решение. Это свойство характера — обратная сторона глубокой религиозности монарха, возомнившего себя бичом Божьим, ниспосланным наказывать провинившихся монархов, нарушивших клятвоцелование (в глазах Карла XII и Август II, и Пётр I были именно такими монархами). Трудно даже сказать, чего было больше в неустанной погоне Карла за своим дальним родственником, польским королём Августом Сильным, — веских политических соображений или религиозного рвения. В конце концов Август был настигнут и унижен Альтранштадтским миром — отказом от польской короны, разрывом военного союза с Россией и годичной оккупацией наследственной Саксонии. После этого Петру не приходилось сомневаться, что ему предстояло столкнуться с противником, намеревавшимся продиктовать ему свои условия. Скорее всего — в Москве.

Август Сильный

Король был не из тех, кто, начиная очередную кампанию, обременял себя детальной разработкой планов. Поход в Россию — не исключение. Само собой подразумевалось возвращение утраченных прибалтийских владений и расширение территории Швеции за счёт Новгорода, Пскова и, возможно, Архангельска. Но главной признавалась задача избавиться от угрозы со стороны Московского царства. Карлу XII мало было нанести военное поражение Петру I. Он вознамерился покончить с восточным соседом, расчленив Московское государство на несколько владений, изолировать и оборвать их связи с Западной Европой.

«Мощь Москвы должна быть уничтожена»,

— делился он в минуту откровения со своим протеже на польском престоле Станиславом Лещинским,
всецело разделявшим намерения своего покровителя.

Королевская бравада и самоуверенность — вещи, конечно, немаловажные, поскольку питают политическую волю — этот «движитель» истории. Однако, помимо воли, нужно ещё многое другое — военные и материальные ресурсы, регулярная армия, благоприятная международная обстановка, союзники. К началу русской кампании в 1708 году этого «другого» было у шведов с избытком. Если уподобить ситуацию весам, то чаша Карла ХII заметно перевешивала чашу Петра I. Так считали не только в Европе, которая привыкла к победам «льва Севера». Сам Пётр с тревогой вглядывался в будущее. Его неуверенность выражалась в готовности отдать почти все завоевания в Прибалтике, за исключением узкой полоски земли вдоль Финского залива с Петербургом. Для Петра это было нечто большее, чем «окно» в Европу. Это было окно в будущее.

Альтранштадтский мир лишил Петра последнего союзника без перспективы найти нового. Победоносного Карла XII мало кто жаловал, но все боялись. И этого было достаточно, чтобы сторониться, как чумных, русских дипломатов. Ситуация усугублялась тем, что своими победами король дал надежду поквитаться с Россией её давним недругам. Мечта о реванше за Украину никогда не оставляла правящий класс Речи Посполитой. Станислав Лещинский, тяготившийся ролью марионетки Карла, увидел в союзе со шведами перспективу укрепления собственной власти. Возвращение Левобережья Днепра и Киева — что могло лучше поднять его авторитет в глазах переменчивой в настроениях шляхты?

Прилив воинственности испытывали в Крыму и Турции. Обстановка казалась крайне благоприятной: вернуть Азов, стереть русские городки на Азовском побережье, перекроить границы по Днепру и Дону — от таких перспектив трудно было отказаться.

С возможностью возникновения подобного союза царю приходилось считаться. И если Петру удалось избежать столкновения с коалицией, то произошло это отчасти по вине самого Карла XII. Он мало ценил дипломатию. Его стихией была война, способная без всяких ухищрений и уловок решить все вопросы. Король предпочитал диктовать, а не искать компромиссы. Отчасти он был прав: союз с польским королём, и уж тем более с гетманом Мазепой, в плане военной помощи оказался фикцией. В 1708–1709 годах был упущен шанс втянуть в войну Порту и Крым.

Главным средством достижения цели для короля по-прежнему оставалась армия. Карл вступил в пределы Московского государства с армией, насчитывавшей около 40 тыс. человек¹Заметим: речь идёт о главной армии под началом короля. Всего же шведы обладали силами более чем в 100 тыс. человек, из которых 15 тыс. располагалось в Лифляндии (корпус генерала Левенгаупта, разгромленный под Лесной), 8 тыс. генерала Крассова в Польше, 15 тыс. генерала Либекера в Финляндии.. Относительно скромные на первый взгляд цифры (и до, и после вторжения Карла XII России приходилось сталкиваться с более многочисленным противником) не отражают всей серьёзности положения. В Россию двинулась первоклассная для своего времени армия, со знающим и опытным офицерским корпусом, спаянная дисциплиной и протестантской верой. Несколько поколений королей-воителей сформировали у шведов психологию победителей, со временем обратившуюся в привычку побеждать.

Карл XII

Военные действия в Польше и Саксонии сильно разбавили армию наёмниками, выходцами из стран Центральной и Восточной Европы. Однако национальный дух продолжал жить в полках, сколоченных из вольного крестьянства Швеции. Здесь не боялись кровавого штыкового боя, которого избегали в наёмных армиях. Более того, к нему стремились, нарушая все математические законы, — меньшее число оказывалось сильнее большего. Наконец, у этой армии был полководец с авторитетом непререкаемым, ему безоговорочно верили, за ним безоглядно шли. Эта гремучая смесь натиска и веры была смертельно опасна для противников шведов.

Пётр, как никто другой, осознавал всю меру этой опасности. Решено было всячески избегать генеральной баталии. На вооружение была взята тактика «томления» противника и «оголожения» земли. Эта жесточайшая скифская тактика моментами представляется платой чрезмерной, требуя стольких жертв от армии и особенно от мирных жителей. Но в итоге к лету 1709 года шведское воинство мало походило на ту армию, которая год назад вступила на землю Белоруссии. Стратегия измора сделала своё дело: всё — от воинского духа до численности штыков и сабель — уменьшилось, сдулось, поизносилось… Сам Карл оказался не на высоте, совершив, по мнению военных историков, ошибки непоправимые, последняя из которых — легкомысленно затеянная перестрелка с казаками. В собственный день рождения король сделал себе сомнительный подарок — получил пулю в ступню. В итоге в канун Полтавской битвы Карлу пришлось сдать командование фельдмаршалу Реншильду. И это тогда, когда в глазах шведов он стоил половины армии!²Казацкая пуля ударила в пятку Карла XII, собравшегося скакать прочь. В этом современники усмотрели дурное предзнаменование. Карла называли Северным Ахиллом. А, как известно, древнегреческий герой Ахилл был уязвим лишь в пятку, куда и попала смертоносная стрела Париса.

Правда, позднее злоключения и бедствия Карла историки — защитники шведов — обратили в оправдание его поражения: разорение Меншиковым ставки Мазепы в Батурине с жизненно необходимыми для шведов припасами и порохом было объяснено их незнанием дорог — просто не успели; суровая зима 1708–1709 годов, выкосившая чуть ли не четверть армии, — виновата природа; трагическая рана короля — пуля-дура. Словом, капризы «девки Фортуны»! Зачинателем подобных объяснений стал сам Карл, не желавший признавать масштаб катастрофы. «По несчастной случайности шведское войско потерпело урон в сражении», — подобное признание короля по поводу Полтавы в одном из его писем наводит на грустные размышления.

Между тем при внимательном рассмотрении оказывается, что большая часть несчастных для шведов обстоятельств была рукотворна. И создана Петром, последовательно и упорно ослаблявшим противника. Так что в тяжелейшем положении шведской армии «виноват» был Пётр. Как тактик он мог проиграть сражение, как стратег и правитель — он выиграл войну, тогда как у Карла получилось всё наоборот.

И всё же, были ли шведы в июне 1709 года «обречены» на поражение? Насколько опасным для будущего России оставалось тогдашнее «настоящее» — момент, когда утром 27 июня 1709 года сошлись две армии?

Пётр ясно понимал, что кризис назрел и оттягивать долее нельзя. Но он также помнил о поражении при Головчине и особенно при Нарве, когда шведы с силами втрое меньшими с ходу опрокинули русские войска. Позднее, осмысливая полученный урок, он писал о неизбежности такого исхода: как мог его «нерегулярный народ» устоять против такого «регулярного народа»? Теперь у него был если ещё не «регулярный народ», то точно регулярная армия. Однако устоит ли она? Отсюда — все эти меры в канун и в ходе сражения, чтобы перестраховаться и не допустить непоправимого.

Позволим здесь высказать одно соображение, отличное от того, что встречается в литературе. Сколь ни впечатляющими были результаты Полтавы, надо признать, что Пётр в отдельные моменты битвы ведёт себя всё ещё как примерный ученик. Он отдаёт инициативу шведам, в результате чего приходится каждый раз парировать их очередной ход, и только в конце битвы, уловив перелом, переходит в решительное наступление. Наступление, между прочим, до определённых пределов — русские полки не преследуют шведов, бегущих в свой лагерь, а остаются на поле боя. Не из приверженности к средневековой традиции, когда победитель не покидал поле боя в ожидании нового вызова, а в соответствии с тогдашней военной теорией, запрещавшей долгое преследование из-за опасения утратить управление войсками.

В итоге шведы сумели привести войска в относительный порядок и устремились к местечку Переволочна, где, по уверению Мазепы, их ждала переправа через Днепр. Но гетман и на этот раз обманул. Лодок хватило только для переправы короля и гетмана с их окружением. Деморализованные Полтавой шведы сдались Меншикову и Репнину. И сдавшихся было больше, чем при Полтаве — 17 тысяч! Вот только тогда и прозвучал заключительный аккорд Полтавы — полное уничтожение армии шведов³Всего в плен с 27 по 30 июня были взяты около 23 тыс. пленных, из которых домой вернулись не более 4 тыс. человек. Последний швед — гвардеец Ганс Апельман — ступил на родную землю спустя 36 лет после битвы, по окончании Русско-Шведской войны при… Елизавете Петровне.. Но нельзя игнорировать тот факт, что им дали выскользнуть из лагеря, не говоря уже о том, что их могли вообще упустить — кто знает, сдались бы они у Переволочны, имея возможность переправиться через Днепр? Ясно, что появление во владениях Крымского хана более чем десятитысячного войска шведов могло придать событиям иной вектор…

Мы упомянули об «ученичестве» Петра вовсе не из-за стремления умалить его заслуги. Скорее наоборот. Ведь во время «обучения» в «трёхвременной жестокой школе» — известное сравнение Петром Северной войны с традиционным семилетним обучением — ученик уже в начале «второго срока обучения» обошёл своих учителей. История с ученичеством — повод задуматься о подлинной себестоимости Полтавы для страны, армии и самого Петра. Такой взгляд на Полтаву лучше, честнее и историчнее, нежели поток безудержного славословия.

Скажем больше: ученичество Петра естественно. Чтобы достигнуть зрелости, нужно время. Ведь гармония и соразмерность всех частей в военном деле (одно из главных условий успеха), вкупе с твёрдой уверенностью в способности армии всё преодолеть, перетерпеть и победить, не могут прийти сразу. Именно потому и значима Полтава: из таких побед складывалась традиция, сделавшая русскую армию на полях Семилетней войны самой стойкой, а потом, в бесконечных столкновениях с Портой, Швецией, Францией и Польшей — самой победоносной. Отметим и то, что к 1709 году «ученичество» царя уже давно не было ученичеством «по прописям». Решившись на сражение, он привычно отдаёт инициативу Карлу. Но, чтобы неприятель не застал армию врасплох, предусмотрительно выстраивает редуты, которые не только сорвали внезапное нападение неприятеля, но и расчленили его боевые порядки, из-за чего на поле боя Карл XII недосчитался столь необходимых ему шести батальонов Рооса.

На каждый ход шведов тотчас следовал более сильный ответный ход «ученика». Коронный приём шведов — неудержимую штыковую атаку сомкнутым строем с высоким темпом наступления — Пётр парирует, выстраивая свои войска в две линии. Имея преимущество в численности, он не пытается обойти неприятеля, как это делали в эпоху расцвета русского военного искусства во второй половине столетия отечественные полководцы, смело отступавшие от канонов линейной тактики. Зато Пётр встречает шведов убийственным огнём артиллерии⁴Когда-то один из отцов военной реформы, шведский король-реформатор Густав IV Адольф, впервые включил в свои боевые порядки полковую артиллерию. Новация сильно повлияла на течение баталий — ведь пушки могли поражать неприятеля «сечёным железом» — картечью. Карл XII уделял артиллерии куда меньше внимания, чем его великий предшественник. Он считал, что орудия связывают подвижность его войска. В Полтаве шведы из 41 орудия задействовали четыре, по некоторым данным, взятые для подачи сигналов. На стороне русских было задействовано 102 орудия. Последние исследования позволили увеличить эту цифру втрое!. Уже после Лесной стало ясно, что русская армия много что умеет. Полтава показала, что умеет она много больше того, о чём прежде её создатели могли только мечтать. Теперь Пётр мог признать, что, «слава Богу, дожил я до своих Тюреннов».

…Ещё и трофеи не были подсчитаны, как Пётр I взялся за перо, чтобы сообщить о «зело превеликой и нечаемой виктории». Склонный к преувеличениям, он на этот раз был точен — победа была действительно великая. Все тревоги — о будущем Петербурга, о выходе к Балтийскому морю, и шире — о будущем России, отошли на второй план. Результаты «преславной виктории» должны были дать о себе знать во всех областях. Одним из первых осознал это Лейбниц, корреспондент царя, который в 1670 году отводил варварской России роль колонии, а теперь объявил о «великом перевороте на севере».

Первое и непосредственное следствие Полтавы — коренное изменение всей внешнеполитической ситуации в Европе. Прежде чувствовавшие себя изгоями русские дипломаты в одночасье превратились в желанных гостей при европейских дворах. Ганноверский курфюрст выразил желание порвать со Швецией и сблизиться с Россией. Версаль выказал свою заинтересованность в налаживании добрых отношений с царём. Но главное, в октябре 1709 года были подписаны Торуньский и Копенгагенский договоры с Саксонией и Данией, возобновившие Северный союз. В отличие от прежней, развалившейся под ударами Карла XII антишведской коалиции, новая отражала совсем другую реальность. Первую скрипку теперь в ней играл Пётр I, продиктовавший союзникам свои условия войны и будущего мира.

Пётр I

«Великий переворот», последовавший за Полтавой, означал, что Швеция теряла статус великой державы, уступая его России. Пётр почувствовал себя полноправным участником «в общих Европейских делах». Правда, ему и его преемникам ещё предстояла долгая борьба за признание нового статуса. Это и понятно — подобного рода тектонические изменения мало кого радовали. Рушился весь международный расклад, возникший по окончании Тридцатилетней войны. В межгосударственных отношениях, особенно между ведущими державами, по-прежнему главным аргументом оставалась сила, в чём давно убедился Пётр. Потому так и ценил Полтаву, что залпами своих орудий она объявила всей Европе о военной силе и мощи России, с интересами которой отныне надо было считаться.

Всё тот же Лейбниц в первые месяцы после Полтавы сообщал русским корреспондентам о реакции на результаты битвы:

«Говорят обыкновенно, что царь сделается опасным для Европы и будет нечто вроде северного турка».

Замечание пророческое: важно не столько признание страха перед Россией, сколько стремление отторгнуть Россию на основании отрицания её статуса как части Европы. В ней видят «нечто вроде северного турка»! Этот «цивилизационный аргумент» никуда не уйдёт. В разные времена и эпохи он будет превращать Россию то в «варварскую, азиатскую» страну, то в «агрессора», то в самодержавного «деспота-угнетателя», но всегда — в неЕвропу. Петру довелось стать первым правителем России, которому предстояло опровергать этот аргумент.

Медаль «За Полтавскую баталию» была учреждена указом в 1710 году

Полтава стоит у истоков имперского периода России. Неслучайно ежегодное празднование победы было превращено Петром в триумф имперского величия и славы. Новые времена потребовали легитимировать власть монарха в новом политическом контексте. Актуализируется тема Второго — имперского — Рима. И если прежде книжники сравнивали отца Петра с «образцовым» христианским правителем Константином Великим, то самого Петра — с императором Августом, отцом Отечества. В сознании современников у этих монархов разные истоки власти: первому она дана Богом, второму — завоеванием. Пётр не отказывается от богоданности своей верховной власти. Но рецепция античности, «римская символика» его триумфальных шествий в день Полтавы добавляет к его самодержавству ореол обладания неограниченной светской властью, полученной по праву завоевателя и творца Новой России. Так, Полтава привносила в политическую жизнь смыслы Второго Рима, подчеркивавшие имперский статус Петра как победителя.

«Карл XII и гетман Мазепа после Полтавской битвы». Художник Густав Олаф Цедерстрём. 1933 год

…Современность актуализирует в массовом историческом сознании тему Полтавы, превращая её вновь в поле битвы. На этот раз — правды с неправдой, обращённой не столько к прошлому, сколько к настоящему. Очевидно, что в этом «сражении» нет необходимости цепляться за «полтавскую мифологию», сначала сознательно, а затем и по неведению растиражированную потомками, подобно тому, как это придумал ради героизации Петра историк середины XVIII века Пётр Крёкшин: царь спасает положение, возглавив атаку второй линии против прорвавшихся шведских гвардейцев… Разумеется, мифологизированное восприятие истории — тоже свойство массового сознания, которое требует своего изучения и интерпретации. Но легенды следует оставить сфере мифологии, тем более что сама правда Полтавского сражения в этом не нуждается.

Всё было сказано 27 июня 1709 года. Убедительно и навсегда.

Текст: Игорь Андреев,
кандидат исторических наук, профессор МГПУ

Источник: Вестник «Воронцово поле» № 3 за 2021 год.

• Пётр I Великий
• 300-летие заключения Ништадтского мира
• 300-летие победы в Северной войне и провозглашения России империей