Проект В. Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го". Сердце русского солдата

Мгновение 16. 27 апреля. Пятница. Сердце русского солдата Воины 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов упорно продвигались в центр Берлина, неся большие потери и проявляя массовый героизм.

«Границы осажденного берлинского гарнизона сжимались, но сопротивление противника возрастало, - свидетельствовал находившийся в гуще боя командующий 8-й гвардейской армии Чуйков. - Плотность наших боевых порядков увеличилась. Маневр огнем сократился до предела. Все зажато в теснинах улиц. Наступил момент, когда продвижение вперед можно было сравнить с работой проходчиков шахтных штолен. Только через проломы в толстых каменных стенах, через груды развалин, через нагромождения железобетонных глыб с рваной арматурой можно было прорываться с одной улицы на другую, от квартала к кварталу. Чувствуя свой скорый конец, гитлеровцы разрушали городские сооружения, не считаясь с гибелью мирных жителей.

Наиболее жестокое сопротивление оказали отряды CС на площади перед кирхой на Курфюрстенштрассе. В ночь на 27 апреля 1945 года штурмовая группа с танками из 34-го отдельного тяжелого танкового полка смелым рывком преодолела две линии железнодорожных путей, пересекавших южную часть города».

3-я гвардейская танковая армия Рыбалко 1-го Украинского фронта продолжала наступать в Берлине на север и северо-запад, имея в оперативном подчинении три дивизии армии Лучинского. Часть 4-й танковой армия Лелюшенко после того, как она совместными усилиями с 47-й армией Перхоровича ликвидировала потсдамскую группировку противника, вела бои с немецкими войсками, оборонявшимися на острове Ванзее.

В дни общего штурма центра Берлина, когда часто смешивались в схватке свои и чужие, изменилась тактика действий авиации. «В эти дни в основном действовали штурмовики – парами и небольшими группами, - писал командующий ВВС Новиков. - Дым, пожары и пыль туманом застилали город, и от летчиков, чтобы не угодить в своих, требовалась исключительная точность ударов. На задания посылались только опытнейшие из опытных, подлинные виртуозы штурмовых ударов».

В Берлине, огромном городе, где оставалась масса жителей, надо было решать проблемы не только военного характера. Чуйков рассказывал: «Пришлось также подумать о питании и медицинском обслуживании мирного населения Берлина. К тому времени на складах и продуктовых базах немецкой столицы оставались считанные тонны муки, немного мясных и рыбных консервов. Мяса, крупы, молочных продуктов уже не было. Народ голодал. Дети лезли к танкам, под огонь пулеметов и орудий, лишь бы добраться до наших кухонь, выпросить кусочек хлеба, ложку супа или каши.

Да! По-настоящему доброе сердце у русского солдата!

Бойцы кормили из своих котелков немецких детей, совали им в руки консервы, сахар - неси, мол, домой. Мы получили продовольственные лимиты в централизованном порядке для населения Берлина и развернули множество походных кухонь специально для местных жителей».

Решающие сражения разворачивались и вокруг Берлина. Осколки немецкой 9-й армии (франкфуртско-губенская группировка) продолжали пробиваться на запад – южнее Берлина, - в сторону 12-й армии, тогда как сама армия Венка все еще не оставляла надежды ворваться в столицу с запада. Лелюшенко вспоминал: «События сменялись с быстротой кинематографической ленты. 27 апреля… окруженная юго-восточнее Берлина 9-я армия противника, вопреки приказу Гитлера идти к нему на помощь, предпринимала упорнейшие попытки во что бы то ни стало прорваться на запад, в район действий американских войск. Путь ей преградили на севере и северо-востоке войска 1-го Белорусского фронта, на юго-востоке и юго-западе – 1-го Украинского фронта…

Бои носили исключительно ожесточенный, кровопролитный характер. Атаки и контратаки, как правило, заканчивались рукопашными схватками. Обреченный враг рвался на запад. Но под ударами наших войск группировка была рассечена на отдельные части…

Одна из таких групп прорвалась в Луккенвальде, оказавшись в тылу боевых порядков корпуса И.П. Ермакова. Поскольку же он в то время отражал яростные атаки с запада 12-й армии Венка на рубеже Беелитц, Трёйенбритцен, боевая обстановка здесь стала напоминать слоеный пирог: корпусу пришлось частью сил вести бой перевернутым фронтом. Главные же силы, разумеется, по-прежнему отражали натиск армии Венка».

Против частей 9-й армии немцев активно работала советская авиация. «Основные силы 2-й воздушной армии во взаимодействии с несколькими авиасоединениями 16-й воздушной армии в это время громили франкфуртско-губенскую группировку. Этот огромной взрывной силы "блуждающий котел" (200 тысяч солдат и офицеров, свыше 2 тысяч орудий и минометов и 300 танков и САУ) упорно пытался пробиться на запад и соединиться с 12-й немецкой армией, наносившей встречный удар со стороны Беелитца, и летчикам Красовского всю неделю пришлось поработать весьма напряженно», - описывал действия летчиков Новиков.

Маршал Конев сравнивал действия 12-й армии Венка и 9-й армии противника, прорывавшейся ему навстречу, и отдавал предпочтение 9-й армии. «Венк, получив сильные удары в первых же боях, в дальнейшем продолжал воевать, если так можно выразиться, по протоколу, только бы выполнить приказ, и не больше. А 9-я армия, пробиваясь из окружения, действовала смело, напористо, дралась насмерть». Следует заметить, что бойцы 9-й армии имели большой боевой опыт, тогда как 12-я армия была сформирована в основном из новобранцев.

Окончательно вырвались на оперативный простор войска 2-го Белорусского фронта маршала Рокоссовского. 27 апреля 2-я ударная армия генерал-полковника Федюнинского, очистив от неприятеля остров Гристов, правым флангом подошла к Свинемюнде. Главные ее силы уверенно продвигались вдоль южного берега Штеттинской гавани - на Анклам и Штральзунд. По пути они уничтожали отходившие в северном направлении части штеттинского гарнизона и подразделения полка «Померания».

«Начиная с 27 апреля враг уже не мог сколько-нибудь прочно закрепиться ни на одном рубеже, - утверждал Рокоссовский. - Началось стремительное преследование его отходящих частей, хотя они не упускали случая огрызаться.

Отступая, вражеские войска взрывали за собой все мосты, минировали и разрушали дороги, пытались дать бой в каждом удобном для обороны населенном пункте. Но, несмотря на это, скорость продвижения наших войск в сутки достигала 25-30 км… Вскоре 2-я Ударная армия Федюнинского и 65-я Батова, наступавшие в северо-западном направлении,.. достигли побережья Балтийского моря».

А вечером – в соответствии с приказом Сталина – Москва отметила встречу на Эльбе салютом «доблестным войскам 1-го Украинского фронта и союзным нам англо-американским войскам» 24 залпами из 324 орудий.

Мартин Борман в дневнике зафиксировал настроение, царившее в подземном бункере фюрера 27 апреля: «Гиммлер и Йодль задерживают подбрасываемые нам дивизии! Мы будем бороться и умрем с нашим фюрером – преданные до могилы.

Другие думают действовать из "высших соображений", они жертвуют своим фюрером – тьфу, какие сволочи! Они потеряли всякую честь!

Наша имперская канцелярия превращается в развалины. "Мир сейчас висит на волоске". Союзники требуют от нас безоговорочной капитуляции – это значило бы измену Родине!

Фегелейн деградирует – он пытался бежать из Берлина, переодетый в гражданский костюм».

Расшифруем, что стояло за этими скупыми строками.

Историю глазами оборонявшихся видел командовавший обороной Берлина генерал-полковник Вейдлинг: «27 апреля неприятельское кольцо замкнулось вокруг Берлина, город был окружен. В концентрированном наступлении русские танковые и стрелковые дивизии все ближе и ближе подходили к центру города».

Начальник личной охраны фюрера генерал Раттенхубер сообщал о телеграмме «от фельдмаршала Кейтеля, который доносил о том, что 12-я армия подвергается сильным атакам советских войск и продолжать наступление на Берлин не может. 9-я армия полностью окружена русскими, а корпус Хольдта перешел к обороне. Таким образом, все наши надежды на спасение рухнули».

Вечером 27 апреля Вейдлингу «стало совершенно ясно, что имеется только две возможности: капитуляция или прорыв. Дальнейшее продолжение борьбы в Берлине означало преступление…

В 22 часа 27 апреля в кабинете Гитлера произошло обсуждение обстановки... Генерал Венк после первых успехов вел тяжелые оборонительные бои юго-западнее Потсдама. Берлин был окружен, и не чувствовалось никакого отвлечения сил с помощью четырех наступающих групп. На освобождение Берлина от блокады нельзя больше рассчитывать…

В этот момент в кабинет ворвался государственный секретарь Науман и, прервав мой доклад, в большом возбуждении доложил:

- Мой фюрер, стокгольмский радиопередатчик сообщил, что Гиммлер сделал предложение англичанам и американцам о капитуляции Германии и получил от них ответ, что они будут согласны вести переговоры, если к этому привлекут третьего партнера – Россию.

Воцарилась тишина. Гитлер стучал своими тремя карандашами по столу. Его лицо исказилось, в глазах был виден страх и испуг. Беззвучным голосом он сказал Геббельсу что-то похожее на слово "предатель". Некоторое время сохранялось неприятное молчание, затем Кребс тихим голосом предложил мне продолжать доклад.

Я доложил, что оба аэродрома в Берлине – Темпельг и Гатов – были потеряны… Почти все крупные продовольственные склады, включая западный порт, 26 и 27 апреля перешли в руки противника. Уже чувствуется недостаток в боеприпасах…

Вся речь Гитлера сводилась к следующему:

- Если Берлин попадет в руки противника, то война будет проиграна. По этой причине я нахожусь здесь и отклоняю решительным образом всякую капитуляцию…

На этот раз предложить выйти из окружения путем прорыва я решил отказаться. Ввиду того, что было уже 2 часа ночи, нас отпустили. С Гитлером в кабинете остались Геббельс и Борман».

Гитлер сначала не мог поверить с отступничество Гиммлера. Он попросил связаться со ставкой Дёница, чтобы тот расспросил (пока не допросил) находившегося там начальника СС. Гиммлер факт переговоров со шведами отрицал.

Фюрер поверил лишь тогда, когда информация шведского радио была подтверждена экстренным сообщением агентства Рейтер, в котором был и ответ глав трех держав Гиммлеру - о возможности капитуляции только перед всеми союзниками сразу.

Раттенхубер подтверждал, что «заместитель имперского шефа прессы Лоренц доложил Гитлеру, что, по сообщению агентства Рейтер, Гиммлер обратился к правительствам США и Англии с предложением заключить сепаратный мир. Гитлер в отчаянии бросил эту телеграмму на стол и промолвил:

- Теперь, когда даже Гиммлер изменил мне, я лучше умру здесь в Берлине, чем погибать где-нибудь на улице.

В тот же день Гитлер исключил Гиммлера из партии».

Фюрер также немедленно репрессировал обергруппенфюрера Германа Фегелейна, который представлял Гиммлера в ставке фюрера и был женат на сестре Евы Браун. Фегелейн подозрительно отсутствовал в бункере. На его поиски послали офицеров СС, которые нашли Фегелейна с любовницей пьяными в его квартире. Их багаж был готов к отъезду. Интересно, куда и как он собирался бежать? Фегелейна вернули под охраной в бункер.

Гитлер, белый от ярости, приказал начальнику гестапо группенфюреру Мюллеру допросить Фегелейна. Тот признался, что знал о встрече Гиммлера с графом Бернадоттом. Ева Браун отказалась вступаться за неверного зятя. С Фегелейна сорвали знаки отличия и награды, охрана фюрера вывела его из бункера и недалеко от входа расстреляла.

Раттенхубер наблюдал: «В этот день на Гитлера было страшно смотреть. Он еле говорил и еле двигался. Возвращаясь с военного совещания к себе в комнату, Гитлер мне сказал:

- Я не могу больше, жизнь мне опротивела».

Остававшаяся в бункере летчица Ганна Райч свидетельствовала: «В ночь с 27-го на 28-е обстрел канцелярии русскими достиг высшей точки интенсивности… Фюрером был созван второй "самоубийственный" совет. Снова были повторены все планы уничтожения тел каждого в убежище… Были даны последние инструкции, как принимать яд из флаконов. Вся группа была как бы загипнотизирована совещанием о самоубийстве, и началась общая дискуссия, каким образом произвести наиболее полное уничтожение тел».

Уинстон Черчилль все еще был под впечатлением от любезного письма от Сталина по поводу ответа Гиммлеру на его мирную инициативу. 27 апреля британский премьер выражал председателю Совнаркома свое удовлетворение и признательность: «На Вашу телеграмму от 25 апреля. Я был весьма рад узнать, что Вы не сомневались в том, как я поступил бы и как буду всегда поступать в отношении Вашей великолепной страны и в отношении Вас лично».

Но тут же Черчилль, даже не интересуясь для приличия тем, как идут дела в Берлине, послал телеграмму совсем иного свойства. Его волновало, чтобы советские войска в ходе наступления не думали сдвигать на запад англо-американские войска, которые уже вошли в советскую зону оккупации. И вопрос о том, что будет с оккупацией Австрии, о чем не было конкретной договоренности: «Приближающийся конец германского сопротивления делает необходимым, чтобы Соединенные Штаты, Великобритания и Советский Союз установили точную процедуру оккупации их вооруженными силами зон, которые они будут оккупировать в Германии и Австрии… Неизбежно, что в этот период наши войска окажутся расположенными на территориях, лежащих вне границ окончательных зон оккупации…

Разграничение зон в Германии уже установлено, и необходимо, чтобы мы без промедления достигли соглашения о зонах оккупации в Австрии во время предстоящей встречи в Вене, предложенной Вами… Для того, чтобы избежать путаницы между двумя армиями и предотвратить переход какой-либо из них через границы районов, уже оккупированных другой армией, обе стороны должны останавливаться, когда и где они встретятся…

Что касается перемещений вооруженных сил после прекращения военных действий в каком-либо районе, то Ваши войска должны быть расположены в соответствии с военными требованиями, независимо от границ зон… На осуществление каких-либо существенных перемещений Вам необходимо, поскольку это позволит срочность обстановки, заблаговременно получать санкцию Объединенного Штаба». Свое полное согласие с этим посланием Черчилля «относительно надлежащей процедуры занятия нашими вооруженными силами зон, которые они будут оккупировать в Германии и Австрии», моментально подтвердил Трумэн.

То есть для осуществления «существенных перемещений» войск Москва должна была, по мысли британского премьера и американского президента, получать разрешение ОКНШ.

Сталин решил повременить с ответом.

В тот день ОКНШ дал санкцию – Аллену Даллесу. Он напишет: «Утром 27 апреля я прибыл в свой офис, а вскоре прибыли три сигнала, все с пометкой "ТРОЙНОЙ ПРИОРИТЕТ" - гриф чрезвычайных сообщений… Все предыдущие "стоп-сигналы" были отменены. Совместный комитет начальников штабов давал фельдмаршалу Александеру указание немедленно организовать приезд германских парламентеров в Казерту для подписания капитуляции… В тот же день был отправлен самолет из Казерты в Аннеси, пригород Женевы, чтобы забрать капитуляционную команду… Гаверниц по просьбе фельдмаршала Александера сопровождал немецких парламентеров и исполнял роль переводчика». В тот же день полковник фон Швайниц, представлявший верховного командующего германскими войсками в Италии генерал-полковника фон Фитингофа, и штурмбанфюрер СС Веннер, представлявший Вольфа, вылетели в Казерту, где находилась штаб-квартира англо-американских войск в Италии.

Для большей убедительности на переговорах с немцами англо-американская сторона активизировала военное наступление в Италии. 27 апреля 8-я армия форсировала реку Адидже, продвигаясь в направлении Падуи, Тревизо и Венеции. А 5-я армия, которая уже была в Вероне, начала продвижение к Виченце и Тренто, а ее левый фланг достиг Брешии и Александрии.

В Сан-Франциско на утреннем заседании глав делегаций 27 апреля Стеттиниус, прервав дискуссию, объявил, что минувшей ночью армии СССР, Британии и США «встретились в сердце Германии», что вызвало всеобщее ликование.

После этого Молотов поставил вопрос о членстве в ООН Украины и Белоруссии, напомнив о договоренности в Ялте и учитывая их роль в борьбе с общим врагом. Спорить с этим не стал уже никто. Проголосовали единогласно за «приглашение их принять участие в работе конференции». Куда сложнее оказалось решение вопроса о членстве Польши.

Трумэн в мемуарах четко обрисовал американскую позицию: «На том же заседании глав делегаций вновь всплыл постоянно болезненный вопрос о Польше. Стеттиниус сообщил, что Молотов предложил пригласить Временное польское правительство на конференцию. Позиция русских заключалась в том, что ялтинское решение о реорганизации польского правительства должно быть выполнено, но что Польша не должна быть исключена из участников конференции только потому, что выполнение этого решения отложено…

Я испытывал очень сильные чувства по поводу отказа реорганизовать польское правительство в соответствии с ялтинским соглашением, и мы возражали против членства Польши в Организации Объединенных Наций, пока это не будет сделано. Но Молотов не оставил этот вопрос в покое».

Все другие правительства мира, включая латиноамериканские диктатуры, включая некоторых недавних союзников Гитлера, англосаксов в качестве членов ООН устраивали. Не устраивала Польша, где правительство было слишком просоветским.

Предложение о членстве Польши в ООН сделал на том заседании не Молотов. Попросили его озвучить чехословацкого министра иностранных дел Яна Масарика (заметим, в тот момент Чехословакия была частью гитлеровской Германии, но ее членство в ООН сомнений не вызывало, поскольку правительство во время войны сидело в Лондоне). Молотов тут же подержал предложение.

Стеттиниус немедленно возразил:

- Правительство Соединенных Штатов не может принять предложение мистера Молотова, пока не завершится создание нового польского правительства в соответствии с решением, принятым в Крыму.

- Позиция правительства Соединенного Королевства идентична позиции правительства Соединенных Штатов, – поддакнул британский министр Иден.

- В таком случае я вношу предложение передать вопрос о приглашении польского правительства в Исполнительный комитет, - настаивал Молотов.

Его поддержал глава югославского МИДа Шубашич, который справедливо заметил:

- Из всех союзников только Польша не представлена на конференции. Это была союзная страна, на которую напала Германия. Не понимаю, почему польское правительство и польский народ не пользуются теми же правами, что и остальные.

Молотов зачитал вслух решение по Польше, принятое в Ялте, и заявил:

- В нем нельзя найти утверждения, будто Временное польское правительство отстраняется от участия в конференции до тех пор, пока оно не будет реорганизовано.

Спасительную для Запада формулу предложил – не без американской подсказки – бельгийский министр Спаак. В ней говорилось, что «образование Польского правительства, признанного государствами-инициаторами, даст возможность польским делегатам прибыть на конференцию и как можно скорее принять участие в ее работе». За это проголосовала ровно 31 делегация. Все те, кого Вашингтон и Лондон держали в кармане.

* Никонов Вячеслав Алексеевич Член Совета Российского исторического общества, Председатель Комитета Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по образованию и науке, Председатель правления фонда «Русский мир», декан факультета государственного управления МГУ имени М.В.Ломоносова.

Перейти на проект Вячеслава Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го"