Добровольческая армия, облегчая положение Донской, имевшей слишком широкий фронт, взяла на себя задачу занять расположение по дуге, выгнутой к северузападу, примерно от Мариуполя до Дебальцево исключительно. Точных указаний Штаба о линии фронта нашей (Дроздовской. — Р. Г.) дивизии не было, всё зависело от обстановки, имея главной задачей прикрыть Донецкий бассейн от посягательства большевиков и лишить их возможности получения каменного угля. С нашим подходом донцы, видимо, уже очистили своими небольшими прикрывающими частями линию нашего будущего расположения, левый фланг как бы висел в воздухе.

Ко времени нашего прихода, то есть к 20-м числам декабря [1918 г.], власть гетмана [П. П.] Скоропадского на Украине с уходом немцев пала, и, пользуясь этим, полубольшевики в лице петлюровцев ит. п. своими бандами стали захватывать власть, но так как организованных военных сил у них почти не было, то захват вдали от центра делался весьма медленно и, в силу чисто инерции, местные власти, ранее поставленные, продолжали ещё оставаться на местах [и] поддерживать кое-как порядок. Но являлось несомненным скорое появление за полубольшевиками настоящих большевиков, которых раньше сдерживала лишь боязнь немцев, поэтому нам интересно было продвинуться поглубже вперёд, дабы предохранить этот район от большевистской хозяйской и моральной разрухи. В то время мы даже не представляли себе, кто будет нашими врагами и когда об этом был спрошен генерал [В. З.] Май-Маевский (командующий Добровольческой армией. — Р. Г.), он, недолго думая, ответил: «Кто будет сопротивляться, тех и бейте, будь то большевики, или петлюровцы, или украинцы гетмана Скоропадского». […]

Генерал-лейтенант В. З. Май-Маевский. 1919 год

Густая железнодорожная сеть в Каменноугольном районе, в котором части Добровольческого корпуса работали, создала совершенно особый род расположения и передвижения исключительно поездами и жизнь в вагонах.

В вагонах располагались штаб[ы] корпуса, дивизий, бригад, полков, батальонов и рот; в вагоне жил генерал, офицер, и солдат, и лошадь, и пушка; в вагоне были цейхгаузы, склады боевых припасов, кухни, канцелярии, конюшни, собрания, гауптвахты и т. п., словом, всё и вся было на колесах и рельсах, загромождая станционные пути и непрерывно продолжая идти и непрерывно продолжая пухнуть путём захвата у пр[отивни]ка всё новых и новых вагонов, вопреки всяким нормам и штатам, преподаваемым свыше, правда, недостаточно твёрдо и категорически.

Каждая рота и команда имела свои 5–6 вагонов, для боевой части, штаб б[атальо]на — свои с дополнением классного, штаб полка же имел целый эшелон, где были вагоны со снарядами, патронами, пищевыми и вещевыми запасами, вагоны для раненых, столовыми и собраниями. Части войск, соревнуя[сь] между собой, часто щеголяли комфортом и отделкой своих вагонов. Это была какая-то вагонная вакханалия, окончившаяся лишь осенним отходом [1919 г.] со сдачей Харькова и Ростова. Нужно только вспомнить этот отход поездов по железнодорожным линиям, чтобы иметь представление о количестве бывших в распоряжении частей вагонов и паровозах! […]

Бой являлся главным источником нашего укомплектования, нашей жизненности и нашего богатства. Офицерским составом мы пополнялись, благодаря непрерывному просачиванию офицеров с севера, через Никитовку, на юг. Весь 1[-й] б[атальо]н оказался офицерским; остальные роты были усилены офицерским кадром. Солдатский состав добровольцами пополнялся медленнее; помимо одиночного пополнения настоящими добровольцами, пришлось прибегнуть к принудительной мобилизации бывших солдат, живущих в окрестностях нашего расположения, на что было получено частное разрешение генер[ала] Май-Маевского. Кроме того, в первое время, по прибытии поездов с севера в Никитовку, выставляемые там офицерские караулы производили поверку документов и бывших солдат и офицеров препровождали в штаб для зачисления в полк.

Пополнение с тыла было нами получено лишь один раз из запасного б[атальо]на, в числе около 250 ч[еловек], и то по особой моей просьбе инспектору запасных частей генералу [В. В.] Харламову. Прибывшее пополнение было хорошо обучено и произвело хорошее впечатление, но этого было недостаточно ввиду непрестанных боёв и нашей громадной убыли, нужно было изворачиваться, ибо пополняться одними красноармейцами было опасно. Здесь пришло нам на помощь вливание в полк различных отрядов и частей, боеспособность коих или численность находилась недостаточной.

За описываемое время к нам были влиты: Мариупольский отряд, численностью не свыше 200 ч[еловек], Сводно-гренадерский полк до 150 ч[еловек], Изюмский отряд до 250 человек и б[атальо]н с Салоникского фронта до 700 ч[еловек]. […]

Содержание рукописи воспоминаний К.А. Кельнера «От Ставрополя на Харьков с дроздовцами. Очерк воспоминаний о борьбе в Каменноугольном районе», хранящееся в Государственном архиве Российской Федерации. 1929 год

Изюмский отряд прибыл не столь обычным путём. Однажды в январе месяце мне сообщили из Никитовки, что со стороны Краматорской (ныне — город Краматорск. — Р. Г.) к нам направляется отряд пехоты и конницы, сформированный из украинских гетманских частей, расположенных в г[ороде] Изюме, и просит выслать им поездной состав для дальнейшего следования к нам. Сейчас же просимый состав был выслан и ко времени его прибытия в Горловку на перрон была выслана офицерская рота с оркестром музыки, вышел и я с адъютантом; звуками Преображенского марша и криком «ура!» был встречен подходящий поезд. Поезд остановился, люди вышли, раздались взаимные приветственные речи и началась разгрузка.

Изюмский отряд сформировался в г[ороде] Изюме и выступил на юг походным порядком, правда, делалось это по возможности скрытно, но большевики этого не могли не знать и тем не менее его не тронули; это является показателем того, насколько просто было ещё в то время проникнуть желающим в Добровольческую армию. Сформированное из русских офицеров и солдат, вооружённое русским оружием и снабжённое русским имуществом, командование этого отряда считало себя украинцами, прибывшими в союзническую страну, и своё «жувто-блокитное» знамя считало первостепенной святыней. Отряд назвал себя полком, сильно преувеличивая свою численность, но при поверке их едва оказалось 250 ч[еловек], причём боеспособных менее 200. Поразило меня, что отрядом командовал некий шт[абс]-капитан Захаров, между тем при полку находился почтенный командир полка полковник Ган и несколько штаб-офицеров, в том числе командующий артиллерийской бригадой полковник Власенко. Оказалось, что этот шт[абс]-кап[итан] демагогически узурпировал власть и был каким-то выборным начальником. После назначения мною комиссии для приёма денег и имущества отряда, Захаров, имевший, как оказалось, у себя в кармане и деньги, и отчётность, отпросился на три дня в Ростов, и с тех пор его не видели. Позднее, когда выяснилась вся отрицательная и даже преступная деятельность этого субъекта, его богатство стало понятным. Захаров, командуя отрядом, по дороге грабил население, пьянствовал и безобразничал, прокучивая казённые и награбленные деньги.

Между тем, штаб-офицерский состав отряда, увидев мои нескрываемые намеренья: офицеров, солдат и имущество отряда взять к себе в полк на пополнение, пожелал видеть командира корпуса; через некоторое время приехал генер[ал] Май-Маевский и после моего доклада пригласил к себе старших штаб-офицеров. Разговор был крупный; я видел Май-Маевского на редкость взбешённым, он ругал украинскую самостийность на чём свет стоит. (Сокращённый автором при редактировании текст: «…и, выйдя от них, только и мог повторять: «Жувто-блокитный, ох м…лы, жувто-блокитный…»». — Р. Г.) […] Большой патриот «единой-неделимой», этот, в общем, мягкий человек, если чувствовал в чём-нибудь малейшую «самостийность» или «сепаратизм», был непреклонен. Рассказывали о повешенном им, якобы, посланнике украинского правительства, ехавшем поездом в ставку главнокомандующего (генерала А. И. Деникина. — Р. Г.), и это он мог сделать. В его взглядах на «единую-неделимую» можно было убедиться из неоднократных бесед с ним, но разговор его с начальником прибывшего к нам так называемого украинского Изюмского отряда особенно характерен: выйдя после разговора с руководителями отряда, он был на редкость рассержен и лишь мог твердить одни слова: «Жувто-блокитное.., жувто-блокитное… ну и господа, русские офицеры…» Разнёс он их там ужасно, но зато сразу же они излечились от своих украинских тенденций. […] В дальнейшем от украинских тенденций отряда не осталось и следа. Мне не стоило большого труда исходатайствовать у Май-Маевского передачу этого отряда в полк на пополнение. Изюмский отряд дал нам 11-ю роту полка в количестве 150 штыков, лишь к[оманди]р роты и фельдфебель были назначены из старых дроздовцев; после двухнедельной подготовки рота эта отлично работала в боях. […]

Смотр 2-го Корниловского ударного полка. На переднем плане слева ― командующий Добровольческой армией генерал-лейтенант В. З. Май-Маевский; справа от него (частично закрыт) ― командир полка капитан Я. А. Пашкевич; второй справа ― адъютант Май-Маевского капитан П. В. Макаров. Июль 1919 года

Положение наше под Харцызском оставалось без изменений. Новых резервов у главнокомандующего для нас не было, но понемногу начали проникать слухи, что на наш участок фронта прибывают танки, ещё не виданные нами чудовища — техника, присланная англичанами, как новое оружие, сыгравшее большую роль на Западном фронте во Франции. Танки эти были присланы на юг России месяца за два перед тем, но ранее их употребления нужно было научить работать с ними наших добровольцев и сформировать танковые дивизионы и вот, чуть ли не первый опыт их применения в боях, с русской командой, выпадал на нашу долю.

Наконец, настал и день, когда действительно прибыл дивизион танков на ст[анцию] Харцызск. Их выгрузили, и несколько дней они стояли вблизи станции укрытыми от взоров тянущейся вдоль полотна ж[елезной] д[ороги] кустарниковой посадкой. Здесь они демонстрировались перед нашими людьми; выворачивали деревья, переходили канавы, разрушали заборы; впечатление было сильное от мощности этого нового оружия. Всех танков прибыло четыре, два малых стремя пулемётами и два средних, имевших два пулемёта, а одно малокалиберное скорострельное орудие. По определению команды танков, скорость их движения, малых — до 6 в[ёрст] в час и средних — до 4 в[ёрст]. Танки эти предназначались на участок Дроздовского полка по причине нахождения нас на железнодорожной линии, и мы неоднократно беседовали с командиром дивизиона, каким образом организовать наше наступление с танками; команда танков высказала опасение, что мы, пехота, отстанем от них во время наступления, почему каждому танку должны были быть приданы 8–10 наших разведчиков.

Прибытие танков и демонстрация их работы, виденная добровольцами, с быстротой молнии разлетелась по полку, и это явилось тем толчком, который сразу поднял настроение добровольцев; они уже с нетерпением ожидали дня наступления, чтобы выйти из положения обороняющихся и увидеть на деле работу этого нового оружия.

7 мая, наконец, осуществилось ожидаемое наступление. Все четыре танка, двумя группами, по два в каждой, в расстоянии до 1000 шагов один от другого в группе, были сосредоточены на моём участке, и ранним утром началось наступление. Цепь, боясь отстать от двинувшихся танков, быстро их перегнала и пошла впереди; между тем, движение танков было недостаточно быстрым, с частыми остановками для исправлений и починок. Вскоре один средний танк окончательно остановился, так и не дойдя до противника; верстах в трёх-четырёх от Харцызска испортился и другой, малый танк. Но так или иначе противник был отброшен и задержался лишь на самой станции Ханжёнково, и когда я подъехал туда, то на высоком виадуке, в одной в[ерсте] от станции, увидел фигуру нашего нового командира корпуса генерала [А. П.] Кутепова.

Карта района боевых действий в Донбассе из воспоминаний К.А. Кельнера. 1929 год

Он познакомился с нами за несколько дней перед этим приездом в Харцызск вместе с генералом Май-Маевским, который, представляя меня Кутепову, шутя просил его любить и жаловать как своего заместителя. Он был достаточно известен старым добровольцам как участник Корниловского похода, где командовал 3-й ротой 1-го офицерского (Марковского) полка и как бывший командир Корниловского ударного полка; понаслышке мы знали о нём как о командующем л[ейб]-гв[ардии] Преображенским полком, ещё во время начала революции зарекомендовавшем себя твёрдым и доблестным выполнением долга. Выбор этот делал честь и генералу Май-Маевскому, по ходатайству коего назначение это состоялось. Вот как описывает его наружность генерал Врангель: «Небольшого роста, плотный, коренастый, с чёрной, густой бородкой, узкими, несколько монгольского типа глазами, генерал Кутепов производил впечатление крепкого и дельного человека».

Мы долго стояли с генер[алом] Кутеповым на виадуке, наблюдая бой у Ханжёнково, и обменивались впечатлениями; одно время я заметил, что наши начали слегка поддаваться, и я приказал через ординарца роте резерва пододвинуться; вскоре, видимо, то же впечатление вынес и генерал Кутепов и обратился ко мне со словами: «Не мешало бы резерв подвинуть», — на это я, указав рукой назад, на подходящие роты резерва, доложил, что распоряжение уже сделано; но эта острая наблюдательность и знание боя сразу же выявили собой Кутепова в моих глазах.

Вскоре стрельбы начала замирать, и добровольцы стали продвигаться за станцию. Бой был кончен в нашу пользу, и данное на сегодня задание — выполнено; первый почин, самый трудный после тяжёлой обороны, был сделан, а дальше должно быть легче. Мы ещё тогда были очень далеки от мысли, что это наступление окончится занятием города Орла, а полагали лишь вернуться на свои места в Каменноугольный район.

Работу наших танков противник в этот день испытал очень мало, но они своим появлением деморализовали его и подготовили наш успех. […]

Один из листов краткой записки о службе К. А. Кельнера, хранящейся в Российском государственном военноисторическом архиве. 1916 год

Капитан Манштейн, командир 3-го б[атальо]на, получив мой приказ о наступлении, лично прибыл в штаб полка и старался получить от меня санкцию на овладение ст[анцией] Ясиноватая, но это был участок пластунской бригады, и я не мог этого санкционировать, но, видя его желание захватить Ясиноватский узел, я не ограничил его в проявлении собственной инициативы.

Энергичным наступлением ст[анция] Криничная была занята; большевики, не приняв атаки, отошли, чему немало поспособствовали танки. Железнодорожники на станции Криничная смеясь рассказывали:

— Ну и боялись красноармейцы ваших танков, стоят на позиции, да всё поглядывают в вашу сторону на горизонт; увидел какой-то мужицкий воз вдалеке, как крикнет кто-то: «Танька! Подхватили остальные, танька! Танька!» — Ну и побежали все, удержу не было, так за полчаса до вашего прихода вся станция была очищена. Даже сами комиссары опустили руки и подверглись общей панике.

В этот раз танки не отставали; после занятия Криничной один из них выдвинулся за станцию и, поднимаясь на подъём на открытой местности, вблизи железнодорожного пути, неожиданно налетел на бронепоезд красных, притаившийся за железнодорожной посадкой; бронепоезд выпустил несколько снарядов, осыпавших танк своими осколками, но не повредивших его; танк, в свою очередь, открыл огонь из орудия и пулемётов и бронепоезд стал уходить.

Красный командный состав уверял красноармейцев, что танки у нас деревянные, крашенные в защитный цвет, и бояться их не следует, они пробиваются пулей; но красноармейцы воочию убедились, что это ложь; в дальнейшем танки неизменно производили на них громадное впечатление. […]

Этим можно считать оборону Каменноугольного района законченной. Кроме того, с назначением меня к[оманди]ром бригады 3-й дивизии я получил командировку в Ростов, куда и убыл 21 мая; командиром полка был назначен полковник [В. А.] Руммель.

Генерал-майор К. А. Кельнер. Начало 1920-х годов

А у дроздовцев это наступление возродило прежний дух, явилось обычное для них жизнерадостное настроение, снова успех шёл за успехом. Странным покажется, что, будучи поддержаным лишь бригадой пластунов, да четырьмя танками, добровольческий корпус перешёл от обороны в наступление, которое завершилось взятием Харькова, в то время как силы пр[отивни]ка нетолько не уменьшились, но безусловно увеличивались. В чём же дело? Конечно, прибытие к нам танков сыграло некоторую психологическую роль, но главная суть — в нашей активности и в том наступательном порыве добровольцев, в котором они были так сильны; этот порыв нарастал с каждым шагом, с каждым нашим успехом, и его энергия была так велика, что неожиданно для самих гл[авнокомандую]щего и ком[андую]щего армией наш фронт, предположенный как второстепенный, для активной обороны оказался первостепенным и как кратчайший к Московскому направлению приобрёл первенствующее значение по сравнению с Царицынским.