1917 год подвел черту не только под императорской, а затем и под либеральной россией, но и под целой эпохой в истории русской культуры. То, что происходило в литературе, в живописи, в архитектуре после 1917-го, можно называть расцветом русского авангарда, можно – временем новых ярких поисков. Но декаданс и богоискательство предыдущих двадцати лет остались в прошлом.
В блистательной плеяде поэтов начала XX века не было более яркой звезды, чем александр блок. не менее известен был и константин бальмонт – самый солнечный и жизнелюбивый из русских декадентов. К ним прислушивались, как к пророкам, искали в звучных строках отголоски тайн мироздания.
В этой паре Константин Дмитриевич – старший. В начале ХХ в. он выступал сразу в двух взаимоисключающих амплуа. С одной стороны – известный декадент, который «мечтою ловил уходящие тени». Он – выше земной суеты, в стороне от политической борьбы. В его стихах ценители отмечали плавность и изысканную туманность образов. Но тот же самый Бальмонт выступал и с политическими памфлетными стихами, в которых проявил себя как последователь Некрасова, поэт-народник, революционер похлеще Г. М. Кржижановского. Он начал с аллегорического шаржа на императора Николая II «Маленький султан». А после Кровавого воскресенья бросил императору прямые обвинения:
Наш царь – убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, – час расплаты ждет.
Кто начал царствовать – Ходынкой,
Тот кончит – встав на эшафот.
А, низкий деспот! Ты навек
В крови, в крови теперь.
Ты был ничтожный человек,
Теперь ты грязный зверь.
Революция для Бальмонта значила больше, чем мимолетное увлечение. В литературу он пришел через народничество. Семиклассником ему пришлось оставить Шуйскую гимназию из-за участия в нелегальном кружке. Юный поэт, дворянский сын, печатал и распространял прокламации «Народной воли», звал Русь к топору… Через несколько лет по той же причине его исключили из Московского университета. Арест, Бутырка, подпольные заседания – так продолжалась мятежная юность. «Революции делаются Бальмонтами и держатся Брюсовыми», – напишет Марина Цветаева. На взлете своей литературной славы Бальмонт воспевал рабочее движение:
Кто не верит в победу сознательных смелых рабочих,
Тот играет в бесчестно-двойную игру.
Он чужое берет, – на чужое довольно охочих, –
Он свободу берет, обагренную кровью рабочих, –
Что ж, бери, всем она, но скажи: «Я чужое беру».
Неудивительно, что за такими стихами последовала эмиграция из царской России. И триумфальное возвращение, когда режим стал либеральнее. Его считали наивным, нередко высмеивали в пародиях. Не искали глубокого смысла за звучными и напевными строками. «Большой, конечно, поэт, но раб слов, опьяняющих его», – писал Горький. А сам Бальмонт провозглашал горделиво: «Я – изысканность русской медлительной речи...»
Александр Блок, напротив, в молодые годы не был замечен в борьбе против самодержавия. В отличие от Бальмонта, он не участвовал в студенческих движениях, не слишком увлекался Марксом. Стихи социальной направленности иногда появлялись среди его лирических массивов (одно из ранних таких стихотворений – «Фабрика»). Но на плакат его строфы не годились, построенные на мотиве неоднозначности, на полутонах. Они загадочны, а не декларативны:
– Все ли спокойно в народе?
– Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
Трактовать эти строки можно по-разному, хотя проклятий в адрес царя здесь точно нет. Но во дни революции 1905-го он, как и Бальмонт, ходил по Невскому с красным флагом. К тому времени поэт давно искал художественную правду за пределами канонов символизма. Можно назвать и «На поле Куликовом», и грандиозную поэму «Возмездие» – попытками осмыслить ход истории, ее тайные пружины.
В годы Первой мировой, которую тогда называли Великой войной, Блок надел военную форму. К зиме 1917-го война изранила его душу. И Февральскую революцию он встретил с воодушевлением – как праздник свободы и мира. Мира!
Проблема «войны до победного конца» разделила поэтов, которые могли бы стать единомышленниками. Бальмонт считал, что нужно сражаться, он, в отличие от многих, не отказался от патриотических порывов первого года войны.
Сразу после Февраля Бальмонт опубликовал несколько приветствий победившему народу. А его «Свободную Россию» даже исполняли как революционный гимн. Но в будущее он смотрел с тревогой, а к лету и вовсе разочаровался в поэзии мятежа. «В сердце моем глубокое спокойствие от доверия Богу и Судьбе. Три-четыре дня тому назад – или когда? – узнав, что русские начали бегство, я пережил такую боль, что уже ничто меня, кажется, не взволнует. Вся наша Армия дрогнула. Что будет, не знаю. Кровавый пожар начался и придет», – так пророчествовал Бальмонт в те дни. Революционная эйфория еще владела умами богемы, когда поэт уже писал не только с тревогой, а и с отчаянием:
Этим летом – униженье нашей воли,
Этим летом – расточенье наших сил,
Этим летом – я один в пустынной доле,
Этим летом – я Россию разлюбил.
А Блок, аполитичный Блок, тем временем на выборах в Городскую думу голосует за социалистический блок – и дело тут не в каламбуре. Он отдал предпочтение эсерам и меньшевикам. Причем меньшевиков он путал с большевиками, а последних уважал за антивоенные декларации. В любом случае свержение самодержавия внушало ему надежды. Он даже заглянул на I съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.
Октябрь, несмотря на промозглую погоду, вернул Блоку вдохновение. И тут лучший свидетель – Владимир Маяковский: «Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: “Нравится?” – “Хорошо”, – сказал Блок, а потом прибавил: – У меня в деревне библиотеку сожгли».
О библиотеке он не сожалел. Всматривался в стихию. В феврале 1918-го в лево-эсеровской газете «Знамя труда» появилась статья Блока «Интеллигенция и Революция», написанная изобретательно и остро. Там есть и отклик на проблему уничтоженной библиотеки. «Почему дырявят древний собор? – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.
Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.
Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью.
Все так. Я знаю, что говорю. Конем этого не объедешь».
В этой статье увидели недобрый упрек интеллигенции, пострадавшей от смуты. Но для Блока важнее было ощущение надежды: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и – по-новому – великой. В том потоке мыслей и предчувствий, который захватил меня десять лет назад, было смешанное чувство России: тоска, ужас, покаяние, надежда». После этой статьи многие литераторы объявили ему бойкот – от крайне правого Мережковского до Анны Ахматовой. И даже красный Илья Эренбург выступил с публичной отповедью.
Блок прославлял революцию как никто – причем, не по партийной разнарядке. И не получил за эту статью ни власти, ни золота, ни привилегий. Он воспринимал реальность в необычном, усложненном ракурсе. Внешняя канва событий казалась ему второстепенной, поэт старался разобраться в подтексте. Даже голод не превратил его в прагматика. Революцию он воспринимал как некое преображение мира, очистительный апокалипсис, который вызывает и страх, и восхищение. И не побоялся отождествить себя с новой властью, хотя прекрасно понимал, что она далека от совершенства: «Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью. <…> Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию».
А что же Бальмонт? Несколько лет спустя, уже в эмиграции, он вспоминал о своем поведении в те дни: «В Политехническом музее, в Москве, при многочисленной публике, когда Троцкий только еще грозился убийствами, я сказал, что в достойном обществе такого негодяя истребили бы немедленно за одну только угрозу основать правление на убийстве. Аудитория покрыла мою речь рукоплесканиями, – и только». Пожалуй, поэт преувеличивает. Вряд ли он напрямую публично выступал против Троцкого после Октября. Но очевидно, что ему хотелось бросить обвинения в лицо грозному Народному комиссару по военным и морским делам.
Поэма «Двенадцать» перевела революционную сумятицу в измерение классической литературы. Она производила сильнейшее впечатление в том числе и потому, что Александр Блок отнесся к Октябрю серьезно. Разглядел в лихой метели вселенский, библейский смысл. Писал он «Двенадцать» в январе 1918-го – когда многие еще и охнуть не успели после Октября. Блок благословил революцию, от этого трудно было отмахнуться. Кто-то воспринял эту весть восторженно, другие – с возмущением. Революция отрыла стихию «массового человека», к которой Блок прислушивался давно. Потому он и избрал для поэмы сюжет из криминальной хроники, а для «напева» взял уличные куплеты, частушки, мелодии блатного угара, перемешанные с «нежной поступью надвьюжной»… Получилась музыка революции. Поэма, в которой революционная реальность не приукрашена. Там и убийства, и грязь… Но главное – буйный народный дух выпущен на волю.
Но чем дальше, тем больше он впадал в сомнения и метания. А. В. Луначарский вспоминал, как Блок говорил ему: «Хочется постараться работать с вами. По правде сказать, если бы вы были только марксистами, то это было бы мне чрезвычайно трудно, от марксизма на меня веет холодом; но в вас, большевиках, я все-таки чувствую нашу Русь, Бакунина, что ли. Я в Ленине многое люблю, но только не марксизм». Публикация «Двенадцати» перевернула судьбу Блока, разрушив многолетние дружеские и общественные связи. З. Н. Гиппиус записала в своем дневнике: «Для памяти хочу записать "за упокой" интеллигентов-перебежчиков, то есть тех бывших людей, которых мы более или менее знали и которые уже оказываются в связях с сегодняшними преступниками». Имя Блока стояло в этом списке под вторым номером.
Бальмонт столь громких поэм в те годы не писал. Внешне он сохранял лояльность большевикам. Не ринулся к белым во время Гражданской войны. Работал в системе Наркомпроса. «Мне кажется, что Бальмонт, написавший ряд превосходных сочинений, заслужил, по крайней мере того, чтобы иметь кусок хлеба для своего ребенка», – хлопотал за поэта Луначарский. И выхлопотал кое-какие авансы – в том числе за книгу «Песня рабочего молота».
И все-таки при первой возможности тот уехал в Париж… Родственники, оставшиеся в СССР, в письмах просили его не выступать против советской власти, не делать политических заявлений. Но не тут-то было. Он принялся рассказывать об ужасах советской жизни – сначала устно, а затем и в печати: «Коммунизм я ненавижу, коммунистов считаю врагами всего человеческого, всего честного, всего достойного». Эту статью («Кровавые лгуны») многие газеты перепечатали под броским заголовком «Ответ Бальмонта большевикам». В СССР эмигрантскую прессу читали внимательно. С этого времени путь на Родину был отрезан, мосты сожжены. Бальмонта на некоторое время вычеркнули из истории литературы. Удивительно, что в послевоенное время его снова стали издавать в СССР. Любовь к поэзии иногда побеждает политическую целесообразность.
Во французском захолустье императорская Россия вспоминалась в идиллических тонах. Бальмонт оплакивал разрушение «старого мира». Постепенно ему простили сотрудничество с Наркомпросом. А Блока в эмигрантских кругах считали демоном революции. Но Бальмонт не предал собрата. В одном из писем он рассказал любопытную историю: «Было человек двадцать гостей. <…> Зина Мережковская читала злобные страницы. Я заступился за память Блока, заступился даже за поэму “Двенадцать”, которую нельзя же рассматривать в ее предосудительном применении, но должно в ней видеть блестящее отображение страшного исторического мига, которым тогда был полон весь воздух. Блок слышал дьявольскую музыку и дал ей словесную одежду. В этом есть жертвенность, и Блок запечатлел это своей смертью, которой предшествовала его смертельная ненависть к большевикам… <…> Слушатели все были на моей стороне».
Разве для художника главное – политические заявления? Отдавать Блока на обывательский суд постаревший поэт не желал. Но о советской реальности писал все более яростно и категорично. Отныне Бальмонт воспринимал революцию как нечто противоестественное, как насилие по отношению к природе человека, к культуре, к языку. «Я знаю, что каждое слово большевика, каждое утверждение коммуниста нужно понимать наоборот. Если коммунист издает газету “Правда”, читай: “Ложь”. После трех лет в советской России, где я пробыл со дня большевистского захвата власти до конца июня 1920-го года, и где мы не читали никаких иных газет, кроме большевистских, ибо никаких иных не позволяли печатать, я знаю цену большевистским словам, говоримым и печатаемым под охраной чрезвычайки. В них ложь похожа на истину, а истина похожа на ложь», – таких филиппик он издал немало. Постепенно к горячей публицистике Бальмонта привыкли, даже ГПУ уже не брало в расчет его статьи.
Блок в последние годы жизни, преодолевая болезнь, написал несколько безусловных шедевров. Бальмонт свои лучшие стихи сложил задолго до революции.
В истории литературы они стоят рядом, в одной главе. Символисты. Оба попали в революционную бурю. Один долго ждал и призывал разрушение старого мира, другой относился ко всему без прямолинейной логики, но в революционерах не числился. В 1917-м, когда «кто был ничем, становился всем», они поменялись ролями. Для Блока оказался важнее скрытый смысл революции, Бальмонт видел в ней только насилие и деградацию. Рассудила ли их история? Думаю, ответить можно словами Пушкина: «Ты сам – свой высший суд». Без их судеб и стихов история ХХ в. осталась бы бесцветной. Главное, что у нас есть эпиграф ко всем трагедиям и победам бурного времени:
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
А. А. Блок
Сергей Семенов,
писатель, кандидат филологических наук
Это демонстрационная версия модуля
Скачать полную версию модуля можно на сайте Joomla School
15 марта 2024 года в музее-панораме «Сталинградская битва» состоялось торжественное открытие выставки «Мгновения мира и войны Юрия Бондарева: к 100-летию со дня рождения» — совместного проекта Музея-заповедника «Сталинградская битва», Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля и Центрального музея Вооруженных Сил Российской Федерации, подготовленного при поддержке Российского исторического общества и фонда «История Отечества».
В истории бывают рубежные моменты, когда неотвратимость перемен с очевидностью предстаёт перед людьми разных социальных страт, политических лагерей и культурных ориентиров. Те, кто настроен на пульс эпохи, синхронно ощущают некие могучие токи, тектонические сдвиги континентальных плит, меняющие геополитический ландшафт мира.
Пётр I, начав строительство новой столицы на берегах Балтики, преследовал прежде всего две задачи: лишить влияния московское боярство и окончательно застолбить территории, которые издавна переходили от шведов к русским и наоборот.
Профессор Токийского университета Харуки Вада, признанный мэтр, а точнее, сенсэй японской русистики, в докладе «Февральская революция: новая концепция японских историков» поделился своим взглядом на революционные события вековой давности, отметив вклад в развитие новых трактовок этой проблематики со стороны таких японских исследователей, как Норие ИСИИ и Ёсиро ИКЕДА.
Давид СХИММЕЛЬПЭННИНК ван дер ОЙЕ, профессор Университета Брока (Канада) представил сообщение «Новый взгляд на 1917 год. Международный проект «Великая война и революция России». Его рассказ о масштабной научно-издательской программе свидетельствует о непреходящем интересе в международном историческом сообществе к революционной эпохе в России.
Директор Института российской истории РАН доктор исторических наук Юрий Александрович Петров в своём докладе «Великая российская революция: проблемы исторической памяти» сосредоточился на том новом знании, которое было получено отечественными историками в результате исследований последних лет в области изучения и научной трактовки государства, общества и культуры России в контексте революционных событий.
Становление современного (городского) образа жизни неразрывно было связано с изменением потребительской сферы. В доиндустриальную эпоху население полностью зависело от рынков, с их шумом, грязью, нищими. В эру развития промышленности, массовой коммуникации торговая отрасль становилась, по выражению доктора экономических наук В.В. Радаева, более технологичной.
Сегодня, 12 марта 2019 года, Федеральное архивное агентство представило интернет-проект «Крым в истории России» ( http://krym.rusarchives.ru/ ).
Проект предоставляет всем желающим возможность работать с архивными документами за период начиная от крещения князя Владимира до вхождения Республики Крым и города Севастополя в состав Российской Федерации в марте 2014 года.