Проект В. Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го". У последней черты

Мгновение 18. 29 апреля. Воскресенье. У последней черты. Для описания битвы в тот день дам слово тем, кто вел советские войска вперед.

Командующему 1-м Белорусским фронтом маршалу Георгию Константиновичу Жукову хорошо запомнилось: «29 апреля в центре города развернулись наиболее ожесточенные сражения.

На ратушу наступали 1008-й стрелковый полк (командир полковник В.Н. Борисов) и 1010-й полк (командир полковник М.Ф. Загородский) 266-й стрелковой дивизии… Наших воинов, наступавших при поддержке танков, самоходной артиллерии, встретил такой шквал огня, что продвижение по улице стало просто невозможным.

Тогда решено было пробиваться к ратуше через стены зданий, делая проходы в них взрывчаткой. Под огнем противника саперы закладывали тол и одну за другой взрывали стены домов. Еще не успевал разойтись дым от взрывов, как в проходы бросались штурмовые группы и после рукопашной схватки очищали от неприятеля здания, прилегающие к ратуше.

В бой были введены танки и тяжелые самоходные орудия. Несколькими выстрелами они разбили тяжелые железные ворота ратуши, проделали пробоины в стенах, одновременно ставя дымовую завесу. Все здание заволокло густым дымом…

Быстрый успех, который был достигнут в сражениях за центр Берлина, явился следствием умелой организации взаимодействия между армиями, наступавшими с востока, северо-востока и севера…

Сражение в Берлине подошло к своему кульминационному моменту. Всем нам хотелось покончить с берлинской группировкой к 1 мая, чтобы порадовать наш народ. Но враг, хотя и был в агонии, все же продолжал драться, цепляясь за каждый дом, за каждый подвал, за каждый этаж и крышу.

Несмотря на ожесточенное, но бессмысленное сопротивление, советские воины брали квартал за кварталом…

С утра 29 апреля и всю ночь на 30 апреля шли ожесточенные бои в непосредственной близости от рейхстага. Части 150-й и 171-й стрелковых дивизий готовились к штурму рейхстага».

С южной стороны свои войска вел Василий Иванович Чуйков, командовавший 8-й гвардейской армией 1-го Белорусского. В своих воспоминаниях он дает объяснения тем, кто и сейчас задает вопрос, почему де Берлин брали так долго? Генерал, защитивший Сталинград, кое-что понимал в боях в городе. «За четверо суток наши части прорубились сквозь стены и каменные завалы к центру Берлина. Мы прошли за это время 12 километров. Армия Паулюса, наступая в Сталинграде, имела более выгодные позиции, чем мы здесь, но за сто с лишним дней не преодолела и половины того расстояния, которое мы преодолели за четверо суток.

За час до начала артподготовки знаменщик 220-го гвардейского стрелкового полка 79-й гвардейской стрелковой дивизии сержант Николай Масалов принес Знамя полка к Ландвер-каналу. Его сопровождали два ассистента. Гвардейцы знали, что перед ними главный бастион фашистской столицы, знали, что здесь находится Гитлер и главный узел связи, через который главари третьего рейха еще продолжают руководить своими войсками, вынуждая их вести бессмысленные кровопролитные бои.

Путь к центру Тиргартена с юга преграждал глубокий с отвесными бетонированными берегами канал. Мосты и подступы к ним густо заминированы и плотно прикрыты огнем пулеметов. Только дружным и стремительным рывком можно преодолеть этот грозный и опасный рубеж.

От Ландвер-канала к имперской канцелярии, в подземелье которой укрывался Гитлер, пробивались части 5-й Ударной армии. Подступы к имперской канцелярии обороняли батальоны особой бригады лейб-штандарт "Адольф Гитлер". Командовал бригадой верный слуга Гитлера, матерый нацист Монке.

Гвардейцы начали мелкими группами выдвигаться к рубежу атаки…

Захватив несколько небольших плацдармов на той стороне канала Ландвер, войска армии начали штурмовать Тиргартен с юга. Острие удара всех частей, в том числе и наступающих с севера, запада и востока, было направлено на центр острова, где находилась имперская канцелярия - объект 153, - оттуда все еще шли приказы о продолжении бессмысленной борьбы.

Территория Тиргартена напоминала сильно вытянутый эллипс - восемь километров в длину и два в ширину. Это все, что осталось от фашистской империи, - остров, охваченный огненным кольцом, которое неумолимо сжималось...

Севернее имперской канцелярии, около Бранденбургских ворот, находится рейхстаг - высокое здание с куполом. Оно было повреждено прямыми попаданиями бомб и теперь представляло собой массивную коробку, удобную для обороны.

Оперный театр, дворцы, музеи - все это гитлеровцы превратили в опорные пункты и мощные узлы сопротивления.

Каждый шаг здесь стоил нам труда и жертв. Бои за этот последний район обороны третьего рейха отмечены массовым героизмом советских воинов. Камни и кирпичи развалин, асфальт площадей и улиц немецкой столицы были политы кровью советских людей. Да каких! Они шли на смертный бой в солнечные весенние дни. Они хотели жить. Ради жизни, ради счастья на земле они прокладывали дорогу к Берлину через огонь и смерть от самой Волги.

Два дня - 29 и 30 апреля - войска фронта, преодолевая возрастающее упорство противника, особенно батальонов СС, все глубже вгрызались в правительственные кварталы Берлина. Войска 8-й гвардейской армии и 1-й гвардейской танковой генерала Катукова - с юга, войска 3-й Ударной генерала Кузнецова и 5-й Ударной генерала Берзарина - с востока и севера, танкисты 2-й гвардейской танковой генерала Богданова - с запада, войска маршала Конева - с юго-запада.

Вечером, 30 апреля, когда я вернулся со своего наблюдательного пункта в штаб армии в район Иоганнистали, мне позвонил командующий фронтом маршал Г. К. Жуков. Он спросил:

- Есть ли надежда, что к празднику Первого мая мы очистим полностью Берлин?

Я ответил, что, судя по сопротивлению противника, которое, правда, ослабевает, надежды на скорую капитуляцию у меня нет.

На этом наш разговор и закончился. Маршал Жуков не дал никаких указаний, так как знал, что задача нам всем ясна».

К ночи 1-й стрелковый батальон 756-го полка 150-й стрелковой дивизии был уже в непосредственный близости от рейхстага. 22-х летний комбат капитан Степан Андреевич Неустроев занял позицию на своем наблюдательном пункте: «Через полуподвальное окно смотрю вдаль. Ночное небо заволокло дымом, ниже все затянуло заревом пожара. А по самой земле стелется мрак. Впереди - никаких строений. По рации слышу голос Зинченко (командира полка – В.Н.): "Где находишься? Где находишься? Прием. Прием".

Я докладываю не совсем уверенно:

- Я нахожусь в торце дома.

Сам же думаю: "А может быть, это не торец дома, может быть, здание еще уходит куда-нибудь вглубь?"

Полковник приказывает:

- Наступай на рейхстаг. Выходи быстрее к рейхстагу!

Я кладу трубку. В ушах все еще звучит голос Зинченко: "Наступай на рейхстаг. Выходи быстрее к рейхстагу!"

А где он, рейхстаг-то? Черт его знает. Впереди темно и пустынно...

Поднимаю батальон. Иду в темень, под зарево. Справа, совсем близко, застрочил пулемет. Куда он стреляет - не пойму.

В цепи кто-то застонал. Батальон залег. Я вернулся в здание, на свой НП. Не прошло и пяти минут, как из полка поступил новый запрос:

- Вышел, что ли, к рейхстагу? Когда выйдешь? Ведь рейхстаг, Неустроев, от тебя близко, совсем рядом...

С Гусевым склоняемся над картой, рассуждаем. "Дом Гиммлера"... Мы находимся вот на этом углу. Наступать надлежит строго на юго-восток, вроде все верно, но почему огонь справа?

Наконец мы сориентировались. Вызываю по рации командира полка.

- Дайте огонь правее...

Заговорили наши минометы, за ними пушки. Вспышки разрывов осветили местность, но на небольшом расстоянии. После разрывов видимость стала еще хуже. Вокруг черно, как в пропасти.

С тревогой я думал о том, что между ротами нет никакой локтевой связи. Во мраке легко сбиться с нужного направления. К тому же люди сильно устали. Наступать в такой обстановке было очень рискованно.

Я сказал начальнику штаба:

- Навести телефонную связь с ротами. Разбудишь меня через час.

Тут же повалился на пол: не спал уже трое суток.

Разбудил меня Гусев, как договорились, ровно через час. Я сидел на полу, смотрел на начальника штаба, он что-то говорил, но смысла слов я не понимал - все еще был во власти сна.

- Как связь с ротами? Большие ли потери? - Это были первые мои вопросы.

- Потери небольшие. Телефонную связь с ротами устанавливать нет смысла - роты находятся от нас метрах в пятидесяти. Да смотрите сами, они рядом, за окном.

В окна подвала пробивался свет. Утро. Утро 30 апреля 1945 года».

В воспоминаниях командующего 2-м Украинским фронтом маршала Ивана Степановича Конева за 29 апреля сквозит досада, что Сталин не дал его войскам взять центр Берлина. Но и войска Конева делали совершенно необходимую для общего успеха работу: «Последняя разграничительная линия между войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов была установлена Ставкой с двадцати четырех часов 28 апреля… В связи с этим нам пришлось 29 апреля выводить из центральных районов Берлина те части 3-й танковой армии Рыбалко и 28-й армии Лучинского, которые оказались за этой линией… В это же время 10-й гвардейский танковый корпус армии Лелюшенко и 350-я дивизия армии Пухова продолжали воевать на острове Ванзее, захватив его юго-западную часть.

6-й мехкорпус армии Лелюшенко после того, как он вместе с частями 1-го Белорусского фронта овладел Потсдамом, был направлен теперь в район Михендорф. Ему была поставлена задача наступать на Бранденбург с востока. Развивая наступление, этот корпус столкнулся с частями армии Венка, которые на разных участках все еще пытались прорваться к Берлину. Встреча была, как говорится, незапланированной, но успешной для нас: эти части армии Венка были разбиты и отброшены».

Как видим, 4-й гвардейской танковой армии Лелюшенко опять доставалось: «Мы должны были: во-первых, надежно закрыть пути выхода противника из Берлина на юго-запад; во-вторых, не допустить прорыва в Берлин 12-й армии Венка, пытавшейся деблокировать 200-тысячный гарнизон столицы рейха; наконец, в-третьих, разгромить остатки 9-й армии противника в районе Луккенвальде, - писал командарм. - Надо ли говорить, насколько сложной и трудной была эта задача».

Венк, по описанию Типпельскирха, не просто дрался, но даже одерживал локальные победы. Он полностью оголил западный тыл 12-й армии и утром смог «начать наступление тремя дивизиями из района Бельцига в северо-восточном направлении. Упорное сопротивление русских было быстро сломлено, их вторые эшелоны, не ожидавшие этого удара, смяты… Левый фланг еще в тот же день вышел к Ферху у южной оконечности озера Швилов, куда в поисках спасения отошел гарнизон окруженного Потсдама. Но это успешное наступление исчерпало ударную силу армии… Необходимо было спасти остатки 9-й армии, которой по радио предложили прорываться в направлении Белица». Этот удар Венка 29 апреля в направлении Потсдама Геббельс использовал, чтобы в дневной оперативной сводке сообщить о героической борьбе города, служившего символом борьбы германского народа за свою судьбу против большевизма. Немецкие войска на Эльбе, говорил он, «повернулись спиной к американским войскам, чтобы помочь берлинцам в их грандиозной битве за столицу».

В столице наиболее боеспособные последние подразделения нацистов оказались иностранными – остатки дивизии СС «Нордланд», в которую входили добровольцы из скандинавских стран и Прибалтики, а также французские эсэсовцы. Они защищали южную часть Вильгельмштрассе. Развалины вокзала Анхальтер и штаб-квартира гестапо на Принц-Альбертштрассе были уже захвачены советскими войсками.

В последней линии обороны было подразделение французской гренадерской дивизии СС «Шарлемань». Ее командир двадцатипятилетний Анри Фене был награжден немецким начальством Рыцарским крестом на не самой торжественной церемонии, организованной в разбитом трамвае при свечах. Это была вторая награда Фене, ранее он заслужил французский Военный крест, защищая Францию в 1940 году.

Рейхстаг обороняла странная смесь отрядов войск СС, гитлерюгенда и моряков, которых ранее доставили самолетами в Берлин по приказу адмирала Дёница.

Генерал Монке, оборонявший правительственный квартал, расскажет, что «днем 29 апреля фюрер в присутствии генерала Кребса, доктора Геббельса и Бормана спросил меня, сколько времени я смогу еще продержаться. На это я ответил, что если я не получу тяжелого, и прежде всего противотанкового оружия и достаточного количества боеприпасов, то максимум продержусь еще 2-3 дня. Фюрер лишь кивнул головой и ушел в свою квартиру».

Днем Йодлю из северной ставки удалось связаться по телефону лично с фюрером. Кейтель слушал их разговор через наушники: «Фюрер был очень спокоен и деловит, снова признал правильными мои меры и после доклада Йодлем обстановки даже пожелал лично поговорить со мной. Но из-за сильного треска в телефонном аппарате говорить было невозможно, и разговор прервался. Через несколько минут появился наш начальник связи и доложил, что аэростат, с помощью которого поддерживалась телефонная связь, сбит русскими самолетами, другого не имеется, а потому связь восстановить невозможно».

Кейтель и Йодль в очередной раз меняли командный пункт, который теперь размещался в Доббине – усадьбе нефтяного магната Детердинга. «Прибыв туда около 21 часа, мы еще застали там Гиммлера, он собирался завтра утром выехать оттуда со своим штабом, так что ночевать нам приходилось в большой тесноте. Но зато у нас была связь… На мое имя поступила радиограмма фюрера за его подписью. Она содержала пять вопросов.

"1. Каково положение группы армий «Висла» (прежде – Хейнрици)? 2. Как обстоит дело с наступлением танкового корпуса Штайнера? 3. Что известно о 9-й армии? Связи с ней здесь нет. 4. Где находится 12-я армия (Венк)? Когда начинается наступление через Потсдам? 5. Что делает корпус Хольсте?"

В соответствии с истиной я, нисколько не приукрашивая, доложил о всей серьезности положения и о невозможности теперь освободить Берлин… Под донесением я приписал: "Деблокирование Берлина и создание вновь прохода более невозможно; предлагаю прорыв через Потсдам к Венку, в ином случае – вылет фюрера в южный район. Ожидаю решения"».

Начальник личной охраны фюрера генерал Раттенхубер заметил: «Вечером у всех собравшихся на очередное совещание настроение было подавленное».

Рассказывает руководивший обороной Берлина Гельмут Вейдлинг: «Под обстрелом пулеметов и гранатометов я весь в грязи добрался до имперской канцелярии. Было уже 22 часа 29 апреля. Жизнь в подземном бомбоубежище походила на обстановку командного пункта на фронте… Гитлер, еще более осунувшийся, тупо глядел на лежавшую перед ним оперативную карту. Высказав известное положение о том, что даже самый храбрый солдат не может сражаться без боеприпасов, я настойчиво просил, чтобы Гитлер разрешил начать прорыв…

С горькой иронией в голосе Гитлер сказал:

- Посмотрите на мою оперативную карту. Все здесь нанесено не на основании собственных сведений верховного командования, а на основе сообщений иностранных радиостанций. Никто нам ничего не докладывает. Я могу приказывать чего угодно, но ни один мой приказ больше не выполняется.

Наконец было принято решение, что при дальнейшем отсутствии снабжения с воздуха войска могут порываться мелкими группами. Однако с условием, что все эти группы должны все же продолжать сопротивление… О капитуляции не может быть и речи».

Последнее сообщение, которое в тот вечер пришло из внешнего мира в бункер, касалось судьбы Муссолини и Клары Петаччи, чьи тела уже были повещены вниз головой на одной из миланских площадей. На Гитлера это известие сильно подействовало.

Фюрер попросил Раттенхубера «собрать у него в приемной руководящих сотрудников ставки и его близких… Гитлер в этот момент производил впечатление человека, принявшего какое-то чрезвычайно важное решение… Я направился к двери выполнять его приказание, Гитлер остановил меня:

- Вы честно служили мне много лет. Завтра Ваш день рождения, я хочу сейчас поздравить Вас и поблагодарить за верную службу… Я принял решение… Я должен уйти из этого мира.

Я стал говорить о необходимости его жизни для Германии, что есть еще возможность попытаться прорваться из Берлина и спасти его жизнь.

- Зачем? – возразил Гитлер. – Все разбито, выхода нет, а бежать – это значит попасть в руки русских. Никогда бы не было этой страшной минуты, Раттенхубер, и никогда бы я не говорил с Вами о своей смерти, если бы не Сталин и его армия. Вы вспомните, где были мои войска… И только Сталин не позволил мне выполнить возложенную на меня свыше миссию.

Из смежной комнаты к нам вышла Ева Браун. Гитлер еще несколько минут говорил о себе, о той роли в истории, которую ему уготовила судьба, и, пожав мне руку, попросил оставить их вдвоем».

Из продолжения рассказа Раттенхубера следовало, что в «приемной Гитлера собрались: генералы Бургдорф и Кребс, вице-адмирал Фосс, личный пилот фюрера генерал Баур, штандартенфюрер Бец, оберштурмбанфюрер Хегель, личные слуги штурмбанфюреры Линге, Гюнше и я. Он вышел к нам и сказал буквально следующее:

- Я решил уйти из жизни. Благодарю вас за добросовестную честную службу. Постарайтесь вместе с войсками выйти из Берлина. Я остаюсь здесь.

Прощаясь, он пожал каждому из нас руку и, еле волоча ноги, с поникшей головой ушел к себе.

Спустя несколько минут Гитлер позвал меня, Линге и Гюнше и еле слышным голосом сказал нам, чтобы трупы его и Евы Браун были сожжены.

- Я не хочу, чтобы враги выставили мое тело в паноптикум».

Но, очевидно, что настроение фюрера менялось. Ганна Райч утверждала: «В 1 ч. 30 м. утра 30-го апреля Гитлер вошел с белым как мел лицом в комнату Грайма и тяжело сел на край кровати:

- Наша единственная надежда – Венк, и чтобы дать ему возможность прийти, мы должны вызвать все имеющиеся воздушные силы для прикрытия его подхода… Мне только что сообщили, что орудия Венка уже обстреливают русских на Потсдамер Плац. Все имеющиеся самолеты должны быть вызваны на рассвете, поэтому я приказываю Вам вернуться в Рехлин и отправить Ваши самолеты оттуда. Задача Ваших воздушных сил – разбить позиции, с которых русские хотят начать атаку на канцелярию… Если Гиммлер может быть найден – немедленно арестовать его… Никогда изменник не должен наследовать мне как фюрер! Вы должны выйти отсюда, чтобы этого не случилось».

Прощание Райч и Грайма с обитателями бункера было коротким. «Каждый быстро писал последние короткие письма. Каждый давал что-нибудь им вынести с собой в оставленный мир», - расскажет Райч. Эсэсовцы подали «маленький бронированный автомобиль», который должен был отвезти их к Бранденбургским воротам, около которых был спрятан один «Прадо-96». «Это был последний самолет, который еще имелся… Широкая улица, идущая от Бранденбургских ворот, должна была послужить взлетной площадкой… Старт был дан под градом огня, и когда самолет поднялся до уровня крыш, его поймало множество прожекторов, и сразу посыпались снаряды. Разрывами самолет бросало как перо, но попало в него всего несколько осколков… Направляясь на север, они через 50 минут прилетели в Рехлин… Грайм сразу дал приказ направить все имеющиеся самолеты на помощь Берлину».

К ночи в бункере скопилось 200-300 раненых, за которыми ухаживали девушки-санитарки. Пришедший в бункер лидер гитлерюгенда Аксман попросил у Бормана разрешение представить Гитлеру 25 девушек, лучших санитарок из госпиталя имперской канцелярии. Гитлер согласился. Около 2-х часов ночи девушки построились по обеим сторонам коридора в верхнем этаже убежища. Вскоре появился Гитлер.

Врач имперской канцелярии Гельмут Кунц подтверждал: «Примерно в половине второго по телефону… позвонил мне профессор Хаазе, шеф-врач госпиталя, который сообщил, что фюрер приглашает меня и весь медперсонал госпиталя к себе в бункер… В коридоре около квартиры фюрера мы остановились, когда к нам минут через 10 вышел сам Гитлер, которому Хаазе представил меня и врача Шенка. После этого от имени награжденных выступила медсестра Линдхорст с короткой речью о преданности фюреру.

Раттенхубер запомнил, как фюрер «пожал каждой девушке руку. Затем традиционным поднятием руки приветствовал всех остальных сотрудников, находившихся в убежище, и удалился в свою комнату».

А после этого «Гитлер приказал доставить к нему профессора Хаазе, работавшего хирургом в госпитале имперской канцелярии. Пришедшему Хаазе Гитлер показал три небольшие стеклянные ампулы, вложенные каждая в футляр из металла, напоминающий по своей форме гильзу от винтовочного патрона. Гитлер сказал, что в этих ампулах содержится смертельный, мгновенно действующий яд, ампулы он получил от доктора Штумпфеггера.

Гитлер спросил профессора, как можно проверить действие этого яда. Тот ответил, что можно проверить на животных, например на собаке. Тогда Гитлер попросил вызвать фельдфебеля Торнова, который ухаживал за любимой собакой Гитлера по кличке Блонди. Когда собака был приведена, Хаазе раздавил плоскогубцами ампулу и вылил содержимое в открытую Торновым пасть собаки. Спустя несколько секунд собака начала дрожать и через 30 секунд с

дохла… Это был последний раз, когда я видел Гитлера живым».

В этот день немцы капитулировали в Италии. Почти. У Эйзенхауэра подробностей вы не найдете. Он кратко написал: «Первая крупная капитуляция произошла в Италии. Войска Александера блестяще действовали там в течение всего 1944 года и к 26 апреля 1945 года поставили противника в безвыходное положение. Начались переговоры о местной капитуляции, и 29 апреля немецкий командующий сдался. 2 мая должны были прекратиться боевые действия в Италии».

Детали - у Аллена Даллеса. 29 апреля утром состоялась встреча его правой руки Гаверница, генералов Лемницера и Эйри с немецкими эмиссарами. «Это заседание Эйри открыл заявлением, что нет времени ждать ответа Фитингофа… Долгие дебаты предыдущей ночи принесли свои плоды, потому что теперь Швайниц согласился поставить подпись без дополнительного согласия начальника… В два часа дня все было готово для подписания. Для этой цели была организована третья и последняя встреча командования союзников с немецкими эмиссарами в торжественной обстановке Королевского летнего д

ворца». Подписание первой германской капитуляции во Второй мировой войне было решено сохранить в строгом секрете. Тем не менее была пригашена небольшая группа выбранных по жребию британских и американских репортеров. «Были установлены кинокамеры и осветительная аппаратура. У прибывших журналистов взяли обещание сохранять абсолютную секретность, пока не будет официального объявления о капитуляции, которое могло появиться, лишь когда она произойдет реально, то есть 2 мая. Эту договоренность репортеры честно выполнили». Попробовали бы они не выполнить: в США и Англии была тогда жесткая военная цензура.

«Американские, британские и русские офицеры стояли по одну сторону комнаты. Всего здесь было одиннадцать высокопоставленных американских и британских генералов и адмиралов, один русский генерал со своим переводчиком, трое высших офицеров-союзников, небольшая группа журналистов и радиорепортеров». Оба германских эмиссара подписали пять копий акта, затем британский генерал Морган поставил свою подпись и в 14.17 закрыл церемонию.

Условия капитуляции касались только военных вопросов. Сдавшиеся войска должны были оставаться на своих позициях до дальнейшего распоряжения союзного командования. Соглашение вступало в силу 2 мая, когда более миллиона немцев, еще остававшихся к югу от Альп, должны были сдаться англо-американцам.

В своей резиденции в Чекерсе после ужина Черчилль смотрел фильм «Микадо» - британский мюзикл из жизни средневековой Японии, - когда раздался звонок от фельдмаршала Александера. Он сообщил, что немецкие армии в Италии безоговорочно капитулировали. А войска Эйзенхауэра вышли к Дунаю в районе Линца. Хорошие новости были и от фельдмаршала Монтгомери – 8-й корпус 2-й британской армии генерала Демпси форсировал Эльбу. Ее фланг слева прикрыл американский 18-й корпус 9-й американской армии Симпсона, осуществивший одновременное форсирование несколько южнее.

Черчилль немедленно информировал Сталина: «Я только что получил телеграмму от фельдмаршала Александера о том, что после встречи, на которой присутствовали Ваши офицеры, немцы приняли представленные им условия безоговорочной капитуляции и направляют наиболее важные статьи документа о капитуляции генералу фон Фитингофу, прося указать день и час, когда могут быть закончены военные действия. Поэтому кажется, что все германские силы к югу от Альп капитулируют почти немедленно».

Черчилль слегка забегал вперед. Не все окажется так просто.

И Сталин тоже припас для западных союзников новость. Вечером московское радио объявило, что после вступления советских войск в Вену создано временное австрийское правительство. Черчилль в очередной раз выразит протест, и его поддержит Трумэн: с западными союзниками никто не советовался по его составу; им даже не позволили направить делегацию в город. Но Сталин тоже не мог припомнить, чтобы кто-либо из союзников хоть раз поинтересовался его мнением о составе хоть одного правительства, создаваемого в зонах действий западных войск. Завязывался еще один узел разногласий.

В работе учредительной конференции Объединенных Наций в Сан-Франциско в тот воскресный день был выходной. Чехословацкий министр иностранных дел Ян Масарик расскажет американскому послу в СССР Авереллу Гарриману о своей воскресной автомобильной прогулке по Калифорнии вместе с Молотовым. Масарик восхищался красотами и качеством домов трудящихся, на что Молотов заметил:

- Подумайте, как бы мы изменили эту страну, если могли бы организовать ее жизнь.

Глубочайшее впечатление на Молотова произвело посещение верфи Кайзера, где строились крупнейшие военные корабли, включая авианосцы. Там, говорил Молотов, он впервые наглядно ощутил мощь американского государства.

Он, как и Ленин, всегда считал, что Америка лучше других подходит для построения социализма.

* Никонов Вячеслав Алексеевич Член Совета Российского исторического общества, Председатель Комитета Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по образованию и науке, Председатель правления фонда «Русский мир», декан факультета государственного управления МГУ имени М.В.Ломоносова.

Перейти на проект Вячеслава Никонова "Двадцать восемь мгновений весны 1945-го"