В Государственном архиве Российской Федерации в фонде III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии хранится дело «по розысканию Липранди и донесениям Антонелли, Буташевича-Петрашевского и его товарищей» (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. Ч. I).

Михаил Васильевич Петрашевский (настоящая фамилия Буташевич-Петрашевский) (13.11.1821 – 19.12.1866) – революционер, мыслитель, один из первых русских социалистов, кандидат правоведения. Сын известного военного хирурга, близкого к графу М.А. Милорадовичу, после окончания юридического факультета Петербургского университета он служил переводчиком в министерстве иностранных дел.

Одна из первых справок тайной полиции о Петрашевском, датированная 24.09.1844 г. (Ф. 109. Оп. 19. Д. 139. Л. 5-7).

В доме Михаила Петрашевского, собравшего большую политическую библиотеку, в 1845 – 1949 годах проходили собрания, участники которых – главным образом молодые представители разночинной интеллигенции. Здесь бывали писатель Алексей Плещеев, поэт Сергей Дуров, помещик Николай Спешнев, врач Дмитрий Ахшарумов, молодые офицеры, студенты, люди без определенных занятий и ныне самый известный гость – отставной инженер-поручик Фёдор Михайлович Достоевский. На пятничных вечерах в разное время присутствовали такие известные люди того времени, как писатель Михаил Салтыков-Щедрин, художник Павел Федотов, композиторы Михаил Глинка и Антон Рубинштейн. У Петрашевского бывали Николай Чернышевский и даже сам Лев Толстой. В список III Отделения попали бы и литературный критик Виссарион Белинский и публицист Валериан Майков, но они ушли из жизни до ареста петрашевцев.

Кружки и общества были явлением не редким в 1840-е годы, когда Европу терзал экономический кризис и назревали революции в Австрии, Франции, Германии, итальянских государствах и дунайских княжествах. Кружок Петрашевского не представлял ничего больше, чем заурядное и разношерстное собрание любителей разной философской литературы либерального толка; лишь отдельные участники «пятниц» имели не совсем ясные даже для себя революционные мечтания. Собираясь по пятницам, читали книги по материалистической философии, истории революционных движений. По мере знакомства с европейской политической литературой в группе выделилось относительно радикальное меньшинство – вольнодумец Николай Спешнев, служащий министерства иностранных дел Константин Дебу, отставной офицер, химик Фёдор Львов, поручики Николай Момбелли и Николай Григорьев, туда входили и Достоевский, и сам основатель кружка. Развитие общества, полагали они, возможно лишь при условии политической и социальной свободы. Однако, оставаясь оппонентами существующего режима, они отвергали насильственные действия и считали необходимой длительную и тщательную подготовку социальных преобразований, в частности и ликвидацию крепостного права в России.

Однажды на вечере, посвящённом памяти Шарля Фурье, Петрашевский заявил:

«Мы осудили на смерть настоящий быт общественный, надо приговор наш исполнить!»

В отличие от своих предшественников-декабристов, петрашевцы думали не о военном восстании, а о «всеобщем взрыве».
Они говорили:

«В России революция возможна только как народное, крестьянское восстание и поводом для него будет крепостное право».

Поначалу число участников кружка не превышало полутора десятка человек, но в 1849 году следствие уже насчитало 158 человек.

Большинство же привлеченных к ответственности за вольнодумство оказалось виновными только в чтении запрещенного письма Белинского к Николаю Гоголю, написанного после публикации «Выбранных мест из переписки с друзьями», в котором подверг критике новое сочинение писателя, по праву уже ставшего в один ряд с великим Александром Пушкиным.

Гоголю более всего досталось за ту часть «Выбранных мест…», где Николай Васильевич восхвалял русское православие.

«Нельзя умолчать,

– указывал Белинский,

– когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель». России «нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их исполнение... Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне!»

Как, например, могли быть встречены властью и церковью такие слова Белинского:

«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете?!! Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною... Что Вы подобное учение опираете на православную церковь – это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма. Но Христа, Христа-то зачем Вы примешали тут?! Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичество запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принцип ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, – чем продолжает быть до сих пор... Православное духовенство никогда, ничем и нигде не было, кроме как слугою и рабом светской власти. Но неужели и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабные сказки? Про попа, попадью, попову дочку, попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? – Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?.. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством» и т.д.

Разошедшееся в сотнях списков письмо Белинского имело большое значение для формировавшегося нового поколения. Понятно, что о публикации такого произведения в официальной печати не могло быть и речи, и неудивительно, что члены кружка буквально зачитывались словами знаменитого русского литературного критика.

Во время дворянских выборов 1848 года, когда в Санкт-Петербургской губернии избирали предводителей дворянства, депутатов и прочих членов дворянских собраний, Петрашевский распространил свыше 200 экземпляров своей литографированной записки «О способе увеличения дворянских или населённых имений» и тем самым привлёк к себе внимание III Отделения.

Важнейшим практическим делом петрашевцев стало издание ими двух выпусков «Карманного словаря иностранных слов». Петрашевский был автором большинства теоретических статей словаря, первый выпуск которого редактировал брат Аполлона Майкова Валериан, а второй выпуск – сам Петрашевский. Статьи пропагандировали демократические и материалистические идеи, принципы утопического социализма. Авторы стремились показать, что обновление обветшалых форм жизни есть необходимое условие всякого истинно человеческого существования, выражали мечты о гармонии общественных отношений, о всеобщем братстве и солидарности.

«...Составлен умно, со знанием дела... превосходен... советуем запасаться им всем и каждому»

– так оценил этот труд Виссарион Белинский.

Те экземпляры словаря, которые успели разойтись, произвели большое впечатление в публике открытой пропагандой идей социализма.

Ключевую роль в раскрытии кружка петрашевцев сыграл чиновник по особым поручениям при министре внутренних дел генерал-майор Иван Липранди. Он установил наблюдение над Петрашевским и его единомышленниками. Его можно считать отцом жандармской провокации. Ещё при разработке кружка петрашевцев он помог внедрить в их среду провокатора, сына художника и бывшего студента Петра Антонелли. Липранди даже вынашивал идею через внедрённого доносчика подбросить Петрашевскому идею встретиться тайно с посланцами горцев Шамиля, затем судить его за связи с открытыми врагами империи и вынашивание планов вооружённой борьбы с властью. На роль таких связников были уже подобраны черкесы из императорского конвоя. Много позже в романе «Бесы» Достоевский в образе Петра Верховенского воплотил некоторые черты Липранди и Антонелли.

Как известно, Достоевский радикально пересмотрел свои политические взгляды в молодости. Инсценировка смертной казни, со всеми полагающимися ей атрибутами, последующие каторга и ссылка серьезно повлияли на него. Писатель говаривал, что «жизнь в Икарийской коммуне (коммунистическая коммуна по Этьену Кабе. – Ред.) или фаланстере представляется ужаснее и противнее всякой каторги»…

Подобное изображение, по-видимому, понадобилось писателю, чтобы превратить Верховенского в этакого мелкого беса, искушающего другого героя романа, Николая Ставрогина, кстати, узнаваемого в личности главного героя «Бесов», бывшего товарища Достоевского Николая Спешнева; великий русский писатель сделал его одним из ключевых персонажей всего своего творчества.

В доносе Антонелли отмечалось:

«Достоевский читал переписку Гоголя с Белинским, и в особенности письмо Белинского к Гоголю… Письмо это вызвало множество восторженных одобрений общества, в особенности у Баласоглу и Ястржембского, преимущественно там, где Белинский говорит, что у русского народа нет религии. Положено было распустить это письмо в нескольких экземплярах. Засим Петрашевский говорил, что нельзя предпринимать никакого восстания без уверенности в совершенном успехе, и предлагал поэтому свое мнение к достижению цели»...

Копия со всеподданнейшего доклада о Буташевиче-Петрашевском и его сообщниках. Копия с извлечений, сделанных из донесений Антонелли (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I, Лл. 3-20).

Вот что Липранди написал в своем докладе:

«Члены общества предполагали идти путём пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников... как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии… Из всего этого я извлёк убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения…»

На докладе шефа жандармов и главноначальствующего III Отделения генерал-адъютанта графа Алексея Орлова о готовности к арестам петрашевцев наложил резолюцию Николай I:

«Я все прочел; дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь; точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц на то нужных».

Копия высочайше утвержденного рапорта начальника штаба Корпуса жандармов, управляющего III Отделением генерал-лейтенанта Леонтия Дубельта начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии генерал-адъютанту графу Алексею Орлову (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I, Лл. 44-54).

Петрашевский и его друзья не стали бы столь известными, если бы участники его «пятниц» не оказались фигурантами громкого политического дела с двумя десятками арестованных и дальнейшей инсценировки их казни.

В апреле 1849 года Петрашевский вместе с другими членами кружка был арестован. Ни в одном из политических процессов России XIX века не участвовало столько литераторов и учёных. Кроме самого руководителя, к военному суду были привлечены Фёдор Достоевский, Алексей Плещеев, Сергей Дуров, Феликс-Эммануил Толь, Николай Спешнев, Александр Пальм, Фёдор Львов, Дмитрий Ахшарумов и другие. Майков и Белинский не попали в число подсудимых только потому, что умерли раньше начала следствия.

Личность доносчика стала сразу известна арестованным, после того как во время одного из допросов следователь нечаянно показал им список участников кружка с пометкой «агент» напротив фамилии Антонелли. В воспоминаниях некоторые петрашевцы утверждали, что заподозрили в Антонелли шпиона сразу после его появления в кружке.

Из 123 человек, привлечённых к следствию, 22 были судимы. Конечно, власти не видели в кружке угрозу основам государственности. Они считали петрашевцев пустыми болтунами и именно за антиправительственную болтовню и наказали – в назидание всем существовавшим и будущим критиканам. Четверть века спустя после событий на Сенатской площади 1825 года Николай I по-прежнему опасался любого проявления свободомыслия. Расправившись с декабристами, Николай I отнюдь не обрел спокойствия. Всю жизнь его преследовала боязнь заговоров и тайных обществ. Одним из самых первых его мероприятий после вступления на престол была организация значительно более жесткой, чем ранее, системы охранительных мер. Все административные, социальные, экономические изменения в стране, по убеждению императора, могли совершаться лишь по его предначертаниям или созданных им секретных комитетов. Даже дворянам не разрешалось обсуждать кровно интересующие их вопросы, например, возможные меры по смягчению отживающего крепостного права или создание системы дворянского совещательного представительства.

Приговор, как выразился в своём покаянном признании Пётр Момбелли, был мотивирован исключительно «преступными разговорами» и «гнусным либерализмом». В большинстве своем показания петрашевцев содержат сожаления и раскаяния. Только сам Петрашевский, «один из всех арестантов», по замечанию следственной комиссии, являлся «дерзким и наглым» и объявил, что, «стремясь к достижению полной, совершенной реформы быта общественного в России, желал стать во главе разумного движения в народе русском».

Двадцать один член кружка был приговорен к «расстрелянию». Одному, Николаю Григорьеву, как сошедшему с ума в процессе следствия, исполнение приговора отсрочили. Военный суд счел, что «пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались в некоторой степени и в нашем отечестве. Горсть людей совершенно ничтожных, большей частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать священнейшие права религии, закона и собственности».

Архивный список «Имена преступников осужденных насмертную казнь, находящихся вкрепости с 1848-го года иконченных в1849 года Декабря 22 дня за возмущение встолице» (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I, Лл. 128-129).

Как было сказано в докладе генерал-аудиториата – высшего судебно-уголовного органа военного ведомства, расследовавшего деятельность петрашевцев, – они стремились к учреждению тайного общества под названием «товарищества или братства взаимной помощи из прогрессистов и людей передовых мнений, которые бы могли двинуть гражданский быт вперёд на новых началах, посредством возвышения друг друга; однако же это общество, по разномыслию членов, не состоялось».

22 декабря 1849 года петрашевцев вывезли из Петропавловской крепости на Семёновский плац. По свидетельству современника, «городовые оцепили плац, чтобы сдерживать народ, стекавшийся массами. Около восьми часов утра осужденных вывезли из крепости. При каждом из них сидел рядовой внутренней стражи, а по бокам карет следовали верховые. Кортеж открывался отрядом жандармов, ехавших с обнаженными шашками. Неподалеку от эшафота приговоренных выводили из повозок и ставили в ряд. С волнением оглядывали они осунувшиеся, бледные лица друг друга после восьмимесячной разлуки. Здоровались, переговаривались между собою… Прежде чем ввести осужденных на эшафот и объявить им приговор, их провели перед строем солдат. Впереди шел священник… Осужденные поднялись по тряским ступеням лестницы на эшафот. Вслед за ними вошли и тотчас выстроились на помосте конвойные… Появились два палача в пестрых старинных нарядах. После того, как аудитор невнятно и торопливо прочитал каждому смертный приговор, осужденных облачили в предсмертное одеяние – белые холщовые саваны с капюшонами и длинными рукавами. Священник взошел на эшафот, держа в руках евангелие и крест».

Первыми вывели на казнь Петрашевского, Григорьева и Момбелли. Солдаты свели их с эшафота и привязали к столбам, вкопанным перед тремя ямами. На лица осужденных надвинули капюшоны.

В письме к брату Михаилу, написанному в тюрьме через несколько часов после несостоявшейся казни, Фёдор Достоевский рассказал:

«Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты… Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что его императорское величество дарует нам жизнь. Затем последовали настоящие приговоры». «Я успел,

–продолжал Достоевский,

– … обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними». Около 10 минут ждали раскаяния приговоренных – никто из 23 не стал публично каяться. Была отдана команда: «К заряду!» Солдаты приготовились стрелять. И в этот момент на плац влетела карета, из которой вышел офицер. Он объявил конфирмацию – царское помилование – всем: смертный приговор был заменен каторгой и лишением всех прав. В эту самую минуту раздался барабанный бой, и прицеленные ружья разом вдруг были подняты стволами вверх.

Палачи в старинных цветных кафтанах взошли на эшафот, приказали обреченным опуститься на колени и начали ломать шпаги над их головами. Затем на середину помоста вышли кузнецы, неся в руках тяжелую связку ножных кандалов. Они бросили их на дощатый пол эшафота у самых ног Петрашевского и принялись не спеша заковывать его в кандалы. Некоторое время он стоял спокойно, но затем вдруг нервным, порывистым движением выхватил у одного из них тяжелый молоток и, сев на пол, с ожесточением стал сам заколачивать на себе кандалы…

«Мы, петрашевцы,

– позже вспоминал писатель в дневнике,

– стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния… Приговор смертной казни расстреляньем, прочтенный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти».

Потрясение, которые испытал сам Достоевский, и впечатления об ощущении неотвратимой смерти, что свело с ума Николая Григорьева, он отразил в своем знаменитом романе «Идиот» и образе князя Мышкина.

Принимая во внимание разные смягчающие обстоятельства, в том числе раскаяние подсудимых, суд счел возможным ходатайствовать об уменьшении им наказания: Михаилу Петрашевскому – бессрочная каторга, Фёдору Достоевскому и Сергею Дурову – каторга на четыре года с определением потом в рядовые, Феликсу-Эммануилу Толю – два года каторги, Рафаилу Черносвитову – ссылка в крепость, Алексею Плещееву – отдача рядовым в линейные батальоны и т. д.

По словам Достоевского в «Дневнике писателя», «название Петрашевцы неправильное, ибо чрезмерно большое число в сравнении со стоявшими на эшафоте, но совершенно таких же, как мы, П. осталось совершенно нетронутым и необеспокоенным. Правда, они никогда и не знали Петрашевского, но совсем не в Петрашевском было и дело во всей этой давно прошедшей истории»…

«Высочайше прощенного» Петрашевского сразу же после оглашенного помилования велено было с фельдъегерем везти в Иркутск и дальше на каторжные рудники, остальных отправили в казематы дожидаться оказии в Сибирь.

Все затраты на гражданскую казнь – рытье могил, саваны, кандалы, сломанные шашки – царь распорядился отнести за счет ведомств, за которыми числились осужденные. И символично: только за возведение эшафота государь внес собственные деньги…

Каторгу Петрашевский отбывал в Шилкинском и Нерчинском заводах. По манифесту от 26 августа 1856 года Петрашевский был освобожден от каторжной работы и переведён на поселение. В январе 1857 года он уже находился в Иркутске, где достал денег на издание первой частной газеты «Амур» и спустя некоторое время вместе с декабристом Дмитрием Завалишиным начал кампанию против тогдашнего генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева-Амурского. За непокорный нрав, острый язык и протесты против произвола местных властей неоднократно арестовывался и ссылался во все более глухие места Сибири.

Так, о генерал-губернаторе генерал-лейтенанте Михаиле Корсакове, сменившем Муравьева-Амурского, выразился, что тот «не умнее лошади». Отец известного общественного и политического деятеля Петра Струве пермский губернатор Бернгард Струве, который не раз встречался с революционером, высказал о нём не самые лестные отзывы. По его словам, тот любил всегда находиться в центре внимания.

В самом начале 1866 года Петрашевский был переселен в село Бельское Енисейской губернии, со всех сторон окруженное непроходимой тайгой, в дом на краю села, в тесной комнатке с земляным полом. А уже в мае начальник губернии генерал-майор Павел Замятнин докладывал генерал-губернатору Восточной Сибири Корсакову:

«Петрашевский, по имеющимся у меня самым верным и положительным фактам, не перестает и все по-прежнему занимается одною самою злостною ябедою, ложью и клеветою на всех и вся»…

До конца своей жизни Петрашевский оставался непримиримым противником самодержавия и глубоко убежденным социалистом, поддерживал дружеские отношения с другими политическими ссыльными, в том числе с остававшимися в живых декабристами.

Несломленный каторгой и ссылкой, живший одиноко и в крайней бедности, Петрашевский скончался 6 декабря 1866 года, по-видимому, от кровоизлияния в мозг. Он был похоронен за оградой кладбища, так как местный батюшка запретил хоронить революционера среди сельчан, ибо тот «умер без покаяния». В Бельском в сентябре 1909 года оказался в ссылке Феликс Дзержинский. Еще по пути революционер узнал, что более сорока лет назад здесь жил и был похоронен Петрашевский. С помощью старожилов Дзержинский отыскал заросшую бурьяном могилу, привел ее в порядок и установил столб, похожий на тот «позорный столб», у которого на Семёновском плацу Петрашевскому была объявлена «высочайшая милость» о замене смертной казни пожизненной каторгой.

Могила сохранилась до наших дней. Сейчас место захоронения Петрашевского находится в дальнем углу сельского кладбища, заросшем огромными елями, с упавшими и сгнившими крестами. Рядом с его могилой когда-то была ещё одна – местной молодой учительницы, любившей Петрашевского, покончившей жизнь самоубийством и завещавшей похоронить её рядом с ним. Об этой романтической и грустной истории можно прочитать в повести Василия Бабушкина-Сибиряка «Победи в себе зло любовью».

О жизни и трагической судьбе других соратников Петрашевского, образованнейших людей своего времени, можно прочесть и в романе петрашевца Александра Пальма «Алексей Слободин», не раз издававшегося в России в ХХ веке. Достоевский, как и Дуров, доставленные в Омск в кандалах и проведшие в них четыре года, испытали все прелести каторжного острога, описанные в известных «Записках из мертвого дома». Плещеев оказался в Оренбурге, в бессрочной службе рядовым, и десять лет жизни отдал суровой солдатчине. Дебу был лишен всех прав и отправлен в ссылку на два года в арестантские роты. По окончании ссылки, будучи определён в рядовые, Дебу участвовал в Крымской войне и за храбрость был произведён в подпоручики; затем вышел в отставку. До конца своих дней сохранив верность идеям, усвоенным в молодости, он изучал социалистическую литературу и много переводил.

Львов, приговоренный к 12 годам каторги, которые отбывал в заводах Забайкалья, в Сибири продолжал заниматься химическими и техническими исследованиями. После восхождения на престол императора Александра II был прощен и летом 1863 года возвратился в Петербург.

«Прощенному» Григорьеву досталось 15 лет каторжных работ в Шилкинском заводе. Здесь у него обострилось начавшееся ещё в Петропавловской крепости психическое заболевание. Декабрист Сергей Трубецкой сообщал о Григорьеве:

«Последний совершенно уничтожен и телесно и нравственно... Он, говорят, многого не помнит и делает иногда о себе вопросы, которые изумляют других».

В 1856 году петрашевец был выпущен на поселение и ещё через год в состоянии умственного расстройства отдан на попечение родных…

Дело Петрашевского долго составляло предмет государственной тайны. Имя Белинского, например, было изъято из обращения и даже в первые годы царствования Александра II в печати заменялось выражением «критик гоголевского периода». Эта таинственность в связи с суровым наказанием, понесённым участниками «общества пропаганды», создала представление о деле Петрашевского как о серьёзном политическом заговоре, который нередко сравнивался с восстанием декабристов.

По иронии судьбы Петрашевский был крестником императора Александра I. Правда, тот на крестинах не присутствовал; его заменил граф Михаил Милорадович, тот самый, который спустя четыре года был смертельно ранен на Сенатской площади декабристом Петром Каховским и которому пытался оказать помощь отец Петрашевского – военный хирург, действительный статский советник Василий Михайлович Петрашевский.

С материалами о деле петрашевцев и с судьбой Михаила Петрашевского Россию впервые познакомил «Колокол» Александра Герцен, на смерть революционера написавший:

«Да сохранит потомство память человека, погибшего ради русской свободы, жертвой правительственных гонений...»

Петрашевский и его соратники действительно оказали заметное влияние на развитие утопического социализма в России. В глухой и мрачноватой николаевской эпохе Петрашевский вместе с Белинским стали как бы связующим звеном между декабристами и революционерами-шестидесятниками. Движение, объединявшее своих членов на антикрепостнической платформе, в дальнейшем переросло в различные направления российской общественной, философской и революционно-демократической мысли.

Вячеслав Тарбеев,
советник директора Государственного архива Российской Федерации

ВОЗМОЖНО, ВАМ БУДЕТ ИНТЕРЕСНО:

Чин венчания на царство Ивана IV. 100 раритетов российской государственности

Личный архив Даниила Гранина с материалами к «Блокадной книге» оцифрован в ЦГАЛИ СПб

«БЫЛЪ». Мультимедийный проект посвящённый Чесменскому сражению