На фото: Первые дома трудовой колонии в Болшево

Изначально значение этого слова означало не серьёзную, не вызывающую доверия организацию, а то и попросту подозрительное, мошенническое предприятие.

Между тем в первой трети и середине ХХ века оно обрело и другое содержание. «Шарашкой» (или «шарагой») в раннем Советском Союзе стали называть научные и конструкторские учреждения, в которых работали осужденные по политическим статьям ученые и специалисты, главным образом по созданию новых, перспективных образцов оружия.

Открытие это – привлечь к работам по оборонной тематике лиц, обвиненных в терроризме, государственной измене, шпионаже, вредительстве и прочих преступлениях - отнюдь не из советского прошлого. Подобная практика, как, между прочим, и концентрационные лагеря, родилась раньше, причем в западных цитаделях свободы и демократии. В данном случае в США, в штате Северная Каролина в самом начале 1920-х годов. Персонально - для некоего Дэвида Маршалла Уильямса, того самого, кто с помощью придуманного им оригинального устройства в промышленных масштабах гнал нелегальный виски и приторговывал им в период «сухого закона», а при задержании полицией убил помощника шерифа. За что и получил 30 лет тюрьмы.

Человек он был, что называется «рукастый» и не без таланта к изобретательству. Практичные чиновники, ведавшие исправительными учреждениями, по достоинству оценили незаурядное дарование Уильямса и создали ему все условия для работы по конструированию автоматического стрелкового оружия. Будучи еще в заключении, он даже получил несколько патентов на целый ряд технических новшеств, в том числе использованных в дальнейшем на ставшем массовым во многих армиях мира карабине М-1. В результате губернатор штата помиловал. Отсидев всего восемь лет, Уильямс вышел на свободу, получил в военном ведомстве выгодные контракты и снискал известность как конструктор—оружейник.

Так что НИИ и КБ тюремного типа, именовавшиеся по-разному: ОТБ - особыми техническими бюро или ОКБ - особыми конструкторскими бюро, в которых работали осуждённые учёные, инженеры и техники, вовсе не могут считаться советским приоритетом.

Какой шутник и острослов окрестил их ироничным и уничижительным «шарашка», неизвестно, но заведения были очень серьёзны и значительны. Через них, подчиненных наркомату внутренних дел СССР, действительно прошли многие выдающиеся ученые и конструкторы. Впервые они появились в стране в начале 1930 года вскоре после т.н. «Шахтинского дела», когда большая группа специалистов была обвинена в умышленном нанесении вреда народному хозяйству, включая оборонную промышленность.

Беспрецедентный шквал арестов специалистов в 1937–1938 годах серьёзно сказался на выполнении планов выпуска военной продукции. Практически оказались сорванными правительственные задания по производству артиллерийских орудий, боеприпасов, танков и самолетов, стрелкового вооружения.

Именно тогда, оценив складывающуюся ситуацию, руководство страны решило более рационально использовать заключённых, имеющих специальные научные и технические знания, прежде всего в интересах обороны и безопасности государства. Организация подразделения по работе с использованием заключенных специалистов была поручена Михаилу Аркадьевичу Давыдову – опытному организатору производства, работавшему директором Кировского завода в Ленинграде, а затем – заместителем наркома машиностроения СССР.

В октябре 1938 года он временно исполнял обязанности начальника спецотдела НКВД СССР. С его помощью изучались анкеты и составлялись списки осужденных и находящихся под следствием специалистов. С руководством НКВД обсуждалась тематика будущих работ. Были разработаны принципы функционирования создаваемой структуры, составлен перспективный план научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ. Все это нашло отражение в последовательном выходе ряда приказов по наркомату. Пройдя несколько радикальных структурных перестроек, в сентябре 1938 года в системе НКВД СССР по приказу Лаврентия Берия был образован т.н. 4-й специальный отдел при наркоме внутренних дел СССР численностью 72 человека. К сожалению, Давыдов, сумевший сформулировать задачи структуры, не смог избежать очередного этапа борьбы с «вредителями» и, оклеветанный, в 1941–м погиб в заключении. Новым начальником был назначен бывший декан радиофакультета Одесского института связи и адъюнкт Академии связи имени В.Н. Подбельского (ныне Московский технический университет связи и информатики) майор госбезопасности Валентин Кравченко. В органы НКВД он был направлен по т.н. партийному призыву. Это был хорошо образованный, способный инженер. На работу в Особое техническое бюро командировались также молодые специалисты, имевшие опыт конструкторской и производственной работы, из числа мобилизованных ЦК ВКП(б) для НКВД.

Для коренного улучшения использования заключенных было полностью обеспечено материально-техническое снабжение конструкторских групп, приняты меры к улучшению их бытового обслуживания.

Основными задачами спецотдела было выполнение научно-исследовательских и проектных работ по созданию новых типов военных самолётов, авиационных и судовых двигателей, артиллерийского вооружения и боеприпасов, средств радиосвязи и оперативной техники, химического нападения и защиты, других образцов оборонной тематики.

В Москве, Ленинграде, Омске и других городах Союза было создано примерно три десятка спецтюрем с особым режимом секретности: ЦКБ (центральное конструкторское бюро), ОКТБ (опытно-конструкторское технологическое бюро), ОКБ (особое конструкторское бюро), ОТБ (особое техническое бюро), СКБ (специальное конструкторское бюро) и т.п. Как правило, каждая «шарашка» находилась в непосредственной связи с производственным предприятием, где проекты без задержки обретали воплощение в металле.

Сидельцами и сотрудниками стали те, кто, попав под репрессивный каток, имел какие-то неясные лакуны в биографии или, к примеру, за слишком вольные оценки порядков в стране, за «неправильное» социальное происхождение, по доносам коллег и соседей, а то и по элементарно сфабрикованным делам о якобы причастности к «разоблаченной террористической троцкистской организации». Следует признать, что контингент также формировался и за счет лиц, не лояльных к советской власти, допустивших серьезные ошибки в работе, хищения, растраты, злоупотребления и прочие прегрешения.

Легендарный авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев был арестован из-за нанесенного им экономического ущерба и «вредительства», как оно тогда понималось. И, увы, небезосновательно. В 1936 году его направили в США с заданием найти и отобрать наиболее экономичные и эффективные варианты гражданских самолётов, которые на лицензионной основе предполагалось выпускать в СССР.

Между тем за океаном Туполева буквально захватил комфортный американский быт, проявилась неуемная страсть к барахольству, а задание оказалось выполненным из рук вон плохо. В итоге конструктор привез неполноценную техническую документацию. Вся она, помимо того, что была в дюймах, оказалась ещё и на английском языке. В результате десятки тысяч чертежей и таблиц пришлось переводить на русский и пересчитывать в метрическую систему (только на один самолет их могло быть до 300 тыс. листов). Другое дело, что для следствия, охваченного ражем поиска «врагов народа», масштабов выявленного «вредительства» не доставало, и тогда на свет появились и «шпионаж», и «троцкисткий заговор» и прочее.

Необходимо также учесть, что и сейчас за разглашение закрытых данных не выдают премий, а раньше спрашивали много жестче. Органы госбезопасности, к примеру, тогда неоднократно устанавливали факты утечки секретных сведений за границу, которые происходили из-за беспечности персонала в авиационной промышленности и в конструкторских бюро. В итоге целый ряд специалистов оказался привлечен к ответственности, но отправился не в лагеря, а в специальные зоны.

Для работы в «шарашках» привлекались также инженеры, не отягощенные сроками и приговорами и проходившие в документах как «вольнонаемные».

Самые первые три сотни специалистов разделили на семь основных производственных групп: самолетостроения, авиационных и дизельных двигателей, судостроения, артиллерии, порохов, отравляющих веществ, броневых сталей.

Одним из первых появился в «шарашке» русский и советский авиаконструктор, специалист по гидросамолётам и истребителям Дмитрий Павлович Григорович, осужденный по сфальсифицированному обвинению на 10-летний срок. После Бутырской тюрьмы, где были собраны все заключённые авиаспециалисты, он вместе с Николаем Николаевичем Поликарповым, который также за «вредительство» и «как социально чуждый элемент» (происходил из семьи священника), без суда был приговорен к смертной казни, занимался конструированием легкого истребителя И-5. В результате напряжённой работы, начатой во внутренней тюрьме, а затем продолженной в созданном ЦКБ-39, машина через месяц поднялась в небо и начала выпускаться крупными сериями, прослужив в Красной армии около девяти лет. Конструкторы же постановлением ЦИК СССР были амнистированы, удостоились государственных наград и продолжили заниматься своим делом.

Несколько раньше сомнительной чести стать одними из пионеров «шарашек» удостоились профессор Академии художеств, бывший член общества «Мир искусств» Николай Лансере за «шпионаж в пользу Франции». Расстрел ему был заменён 10 годами заключения. Работал в Особом конструкторско-техническом бюро (ОКТБ-12), располагавшемся во внутренней тюрьме ОГПУ на улице Воинова (Шпалерной) в Ленинграде. Вместе с ним трудился такой же зэк, архитектор-художник Борис Рерих. Отсюда вышли разработанные группой архитекторов и художников проекты отделки зала заседаний в Московском Кремле, фасадов административного здания, реконструкции Конногвардейского манежа, жилых домов для сотрудников ГПУ на Пироговской набережной в Ленинграде и другие.

На пике массовых репрессий в 1937 - 1938 годах вблизи подмосковной станции Болшево в лесу на месте совхоза НКВД и «Трудовой коммуны № 1», где перевоспитывались малолетние преступники и беспризорники, образовали «научно-сортировочный» лагерь для инженеров.

Болшевская коммуна достойна отдельного упоминания хотя бы по тому, что представляла уникальный эксперимент ВЧК-ОГПУ-НКВД по возвращению к нормальной жизни огромного числа беспризорников, появившихся в стране после гражданской войны. Болшево было детищем главы ВЧК Феликса Дзержинского задолго до того, как стало образцово-показательным учреждением, что произошло уже после смерти «железного Феликса» в 1926 году.

Коммуна превратилась в исключительное явление - как по своему замыслу, так и по его воплощению, – вчерашние преступники смогли изменить образ жизни и стать полноценными членами общества. Знаменитый первый советский звуковой фильм «Путевка в жизнь» 1931 года (кстати, снимавшийся в Болшево и пользовавшийся феноменальным успехом в стране и за рубежом) - это о них. К коммуне проявлял большой интерес Максим Горький, увидевший в ней неограниченные возможности социализации несовершеннолетних правонарушителей. Писали о ней Алексей Толстой, Илья Ильф и Евгений Петров, Анри Барбюс, Бернард Шоу, Ромен Роллан, Андре Жид. Её посещали Нильс Бор, Николай Бухарин, Климент Ворошилов, Семен Буденный, первая женщина, занявшая место в- британском парламенте, Нэнси Астор и другие известные писатели, ученые, государственные деятели, журналисты.

По принятым в те времена правилам колония носила имя наркома, генерального комиссара госбезопасности Генриха Ягоды, однако, когда самого Ягоду, уже вычищенного из НКВД и назначенного наркомом связи, накрыла волна репрессий, то и все его ближайшие сотрудники и подшефные попали под подозрение. Ягоду обвинили в «связях с Троцким, Бухариным и Рыковым, организации троцкистско-фашистского заговора в НКВД, подготовке покушения на Сталина и Ежова, подготовке государственного переворота и интервенции».

Коммуну, в которой насчитывалось около пяти тысяч воспитанников, закрыли, а её помещения заняли зэки нового призыва. Старожилы рассказывают, что ядро болшевского «научно-сортировочного» лагеря поначалу представляло собой три больших барака – жилой, административный и чертежный, - окруженных высоким глухим забором с колючей проволокой и вышками.

По воспоминаниям бывшего школьного учителя физики Владимира Померанцева, занимавшегося в лагере разработкой прицела для артиллерийского орудия, «спецтюрьма занимала большой участок, частично заросший редкими стройными корабельными соснами. На участке три одноэтажных здания: одно занято общежитием спецконтингента, другое — ОКБ и третье — кухней, столовой и подсобными помещениями. ОКБ значительно меньше, чем в Крестах. Общежитие представляет собой одну огромную комнату, заполненную кроватями и тумбочками, к спальне примыкал коридор с несколькими кабинетами тюремного начальства, маленькой кухней и уборной».

Сегодня следов лагеря в современном городе Королеве не сохранилось: в 1960-х годах на этой территории, в стремительно разраставшемся наукограде, началось строительство проспекта Королева и улицы 50-летия ВЛКСМ.

Отсюда заключенных ученых и инженеров переправляли в специальные профильные конструкторские институты и бюро по специальности. Через них прошли, например, многие будущие академики и лауреаты, герои труда и орденоносцы, настоящие звезды и знаменитости советской и мировой науки и техники. Здесь отмечена едва ли не вся элита, например, тогдашнего советского самолетостроения: Сергей Королев и Валентин Глушко, Юрий Кондратюк и Андрей Туполев… Роберт Бартини, Владимир Мясищев, Иосиф Неман, Николай Базенов, Владимир Чижевский, Андрей Путилов, Дмитрий Марков, Алексей Черемухин… С лагерем в Болшево также связаны определенные периоды в жизни конструкторов подводных лодок Валериана Дмитриевского и Абрама Кассациера, специалистов по боеприпасам для кораблей Валерьяна Бжезинского и Евгения Беркалова, физика Юрия Румера…

Член-корреспондент АН СССР механик Александр Некрасов был арестован как американский шпион: находясь в составе делегации авиационных специалистов в США, он попал в автомобильную аварию и пробыл некоторое время в больнице, где, по предположению НКВД, мог передать американцам секретные сведения. Не миновал Болшево и венгерский математик Карл Сцилард (между прочим, родной брат одного из отцов первой атомной бомбы Лео Сциларда), приехавший в СССР «строить социализм».

Конечно, условия, в которых находились люди в «шарашках», не шли ни в какое сравнение с теми, кто отбывал сроки где-нибудь на лесоповале или в Дальстрое. Понятно, инженеры и конструкторы трудились не в застенках - в таких же КБ, лабораториях, заводских цехах, где шли те же самые разработки, что и на воле, - только в режиме повышенной секретности. Рабочий день – 10 часов, воскресенье – день отдыха. И спали не на нарах, получали зарплату и нормальное питание... Но все же, несмотря на относительно комфортные условия, тем более в условиях войны, это была неволя, скрашиваемая интересной творческой работой, имеющей огромное значение для судьбы государства.

В ЦКБ-29, к примеру, трудились примерно две сотни «вредителей» и около тысячи «вольных». Как это ни парадоксально, все отделы возглавляли именно первые, среди которых было немало академиков и докторов наук. И как это ни удивительно, всех их возглавлял сотрудник НКВД, который за несколько лет до того был всего лишь слесарем-электриком на авиазаводе. Небезынтересно, что все документы, выходившие за пределы КБ, в том числе и по сугубо техническим вопросам, подписывал его начальник. Имена главных конструкторов нигде не фигурировали. Однако еще существовали документы, ответственность за которые несли исполнители-заключенные. Поскольку НКВД не тиражировало подписи «врагов народа», каждому из специалистов, имевших право утверждения документов, выдавалась номерная печать.

Надо ли говорить, что с большинства этих людей, испытавших огромные личные потрясения и переживших лихолетье, в последующем были сняты необоснованные обвинения, они удостоились различных государственных наград, заняли достойное место в пантеоне советской и российской истории. Правда, некоторым пришлось ждать реабилитации долгие годы. Бывший заключенный № 1442 Сергей Королев, например, к тому времени уже увенчанный множеством почетных званий и наград, получил справку о реабилитации только в 1957 году. Кто-то вообще при жизни не дождался справедливости, как Дмитрий Григорович, реабилитированный в 1993-м, или Борис Рерих, посмертно оправданный лишь в 2000 году.

В рассекреченных в последние годы рапортах, справках и докладных записках секретариата НКВД СССР, что в фондах Государственного архива Российской Федерации, сохранился краткий отчёт о работах 4-го спецотдела с 1939 по 1944 годы (Ф. Р-9401. Оп. 2 Д. 88. Л. 154-161).

Даже простой и неполный перечень сделанного в короткий предвоенный период и в начале Великой Отечественной войны впечатляет.

Проект «100» - экспериментальный высотный истребитель-перехватчик и машина сопровождения тяжёлых бомбардировщиков ТБ-7). Явился прототипом для модификации в качестве скоростного пикирующего фронтового бомбардировщика, получившего обозначение в серии — Пе-2. Главный конструктор - Владимир Петляков, арестованный по обвинению: «вредительское затягивание сроков доводки тяжёлого бомбардировщика АНТ-42». Он возглавлял коллектив из 50 специалистов. Впоследствии знаменитый Пе-2 пошел в серию - было выпущено около 11 тысяч машин.

Проект «103У» – фронтовой бомбардировщик Ту-2 работы Андрея Туполева также принят на вооружение ВВС Красной армии и запущен в серийное производство. Он находился на вооружении ВВС с 1941-го до 1950 года.

По ходатайству НКВД Президиум Верховного Совета СССР в июле 1941 года Туполев, Чижевский и еще 28 человек, участвовавших в создании самолётов Ту-2, были освобождены со снятием судимости. Среди них был и профессор Георгий Френкель, который занимался вопросами электро-, радио- и оптического оборудования, включая отработку прицела для бомбометания.

Проект «102» еще одного арестанта, «вредителя», Владимира Мясищева,– первый советский высотный бомбардировщик дальнего действия с герметической кабиной подготовлен к запуску в серию. Весной 1942-го самолет поднялся в воздух и был нисколько не хуже знаменитых американских «летающих крепостей». К сожалению, двигателей с необходимыми характеристиками к нему создать так и не смогли, и самолет в серию не пошел.

Алексей Добротворский в Тушинском ОТБ-82 возглавлял работы по созданию мощных авиационных двигателей МБ-100. Под его руководством в «шарашке» дизелистов действовало также конструкторское бюро по проектированию мощных бензиновых авиационных двигателей.

Евгений Иконников был арестован органами НКВД по стандартным для того времени обвинениям — «организация контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группы», приговорен к 10 годам. Во время заключения работал руководителем проектов сначала в ОТБ в тюрьме «Кресты», переведенной с началом Великой Отечественной войны в Томск, потом в Молотов (ныне Пермь). За выдающиеся достижения в создании новой артиллерийской техники, в частности для береговых, морских и железнодорожных установок досрочно освобожден, награжден орденом Красной звезды. Посмертно получил Сталинскую премию.

Модернизированная противотанковая пушка М-42 конструкции Михаила Цирульникова в 1942 году была принята на вооружение и широко использовалась в боях. За время войны изготовлено свыше 11 тысяч таких орудий. Другое детище Цирульникова – корпусная пушка особой мощности БЛ-7 (как было принято в те годы, названия давались и по именам руководителей страны; БЛ - сокращение от «Берия Лаврентий»). Снаряд весом свыше 43 килограммов отправлялся на дальность 25 километров. Еще одна работа конструктора - полковая 76-мм пушка поддержки пехоты образца 1943 года.

Всего было выпущено около 18 тысяч орудий этого типа. Постоянно находившиеся в боевых порядках пехоты и оперативно подавлявшие огневые точки противника, они пользовались уважением со стороны воинов.

Подводная лодка С-135. Руководителем проекта являлся Абрам Кассациер. Особенностью её было использование единых авиационных дизелей для надводного и подводного движения. Некогда «пораженный в правах» Кассациер позже стал главным конструктором ЦКБ Балтийского завода, создателем первого советского атомного ракетного подводного крейсера, руководителем ЦКБ-18 (ныне ЦКБ «Рубин»).

Павел Гойнкис, главный инженер Амурского судостроительного завода в Комсомольске-на-Амуре, накануне войны был арестован во второй раз (первый раз в 1930-м по процессу «Промпартии»). Осужденный по стандартному обвинению, он работал в корабельном конструкторском отделении ОКБ-172 главным конструктором проекта легкого крейсера, а затем приступил к созданию торпедного катера дальнего действия с усиленным вооружением и повышенными мореходными качествами. Корабль получил высокую оценку и участвовал в боевых операциях на Черном море. Кстати, на базе этого ОКБ было разработано несколько десятков образцов военной техники, хорошо зарекомендовавших себя в годы войны. Первыми его сотрудниками были арестованные инженеры завода «Большевик». Позже трудовой коллектив «шарашки» пополнялся арестованными математиками, механиками, инженерами.

С начала работы ОКБ-172 ведущим конструктором был Сергей Лодкин, за разработку и новых образцов морского артиллерийского вооружения, награжденный Сталинской премией и орденами. В июне 1943 года конструктор досрочно освобожден со снятием судимости. Лодкин был незаурядным человеком в разных областях: прекрасно знал поэзию, сам сочинял стихи, занимался разведением цветов, коллекционировал марки и бабочек. В межвоенные годы впервые в Советском Союзе под руководством Александра Бакаева были начаты работы по созданию новых порохов баллиститного типа, которыми снаряжались реактивные снаряды. Этим же делом он, будучи осужденным «за проведение вредительской диверсионной деятельности и шпионаж в пользу германской и польской разведок», а также изобретатель Андрей Спориус занимались в ОТБ-6 в Москве и Перми. Именно в этот период по технологии, разработанной Бакаевым, было построено шесть заводов, которые произвели почти треть общего производства пороха в стране. Одних только зарядов для «катюш» выпущено за время войны 14 млн комплектов.

4-й спецотдел внес заметный вклад в разработку и налаживание промышленного производства радиостанций и иного радиооборудования. Наряду с научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими работами оборонным заводам, в том числе эвакуированным (в справке перечислены номера 14 предприятий) оказывалась соответствующая техническая помощь в переводе их на расширенное производство, увеличению выпуска и повышению качества продукции, совершенствованию и внедрению новых технологических решений, экономии материалов и топлива.

Так, например, на одном из заводов, изготавливавших боеприпасы, специалистами под руководством будущего ленинского лауреата, инженера-металлурга Антония Точинского за счет роста производительности крупносортовых станов без специальных капитальных затрат прокат стали увеличился на 15-18 процентов. Всего за войну этой группой создано и внедрено в производство не менее 80 научных работ, которые способствовали увеличению выпуска военной продукции и повышению её качества.

Конечно, отчет 4-го спецотдела в августе 1944 года не охватывает весь объем работ, осуществлявшийся в закрытых научно-технических учреждениях НКВД СССР во время Отечественной войны. Ближе к концу войны в «шарашках» на Севере, Дальнем Востоке и в Средней Азии появились геологи, занимавшиеся поиском и разработкой урановой руды для принципиально нового проекта - атомного. В первый послевоенный год в Союзе оказались вывезенные из Германии специалисты, исследовавшие разделение изотопов урана.

В 1949 году вышел новый приказ МВД СССР: 4-му спецотделу была поручена организация «особых технических, конструкторских и проектных бюро для проведения научно-исследовательских, опытных, экспериментальных и конструкторских работ по тематике Главных управлений МВД СССР». На Урал и другие регионы командировали большое число людей для строительства предприятий атомной промышленности и новых наукоградов.

«Шарашки» просуществовали еще почти десятилетие, а начавшаяся весной 1953 года их ликвидация продолжилась до середины 1950-х.

Конечно, не все проекты в те годы, оказались равноценными. Были и неудачи и неверные шаги, чего трудно избежать в поисках путей в неведомое. Но значение осуществленного с лихвой перекрывает все совершенные ошибки и имевшиеся заблуждения.

Сегодня это явление, характерное для советской политической системы и социально-экономической обстановки тех лет, оценивается по-разному – от яростной критики до избыточно комплиментарной. Как бы ни относиться к сосредоточению ученых и инженеров в местах лишения свободы, это стало необходимым условием для чрезвычайных мер накануне надвигавшейся войны. По существу, иных условий и специалистов в то время не было, да и самого времени у страны не было. Однако несомненно, оно стало важной основой для концентрации интеллектуальных усилий государства для стремительного прорыва науки и экономики к высоким технологиям, в первую очередь, в отраслях, касающихся обороны. Здесь были созданы многие образцы боевой техники, которая помогла победить врага и укрепить мощь СССР. Это была неотъемлемая часть всего советского исторического рывка, позволившего сломать хребет фашизму.

В тот период в «шарашках» потенциал советской науки был реализован с максимальной пользой и в целом способствовал победе страны в смертельной схватке с врагом. Именно в «шарашках» был образован задел для дальнейшего послевоенного подъема, проявившегося во многих жизненно важных сферах, включая ракетостроение, атомную отрасль, энергетику и т.д. Силой государственной машины, хоть и не без известных издержек, достаточно эффективно поддерживались многие передовые научно-технические разработки, которые в благополучный мирный период часто вынужденно сталкивались с волокитой и бюрократическими извращениями, элементарными последствиями субъективизма, что затягивало, а то и губило немало творческих начинаний и открытий.

Трудно оспорить мнение, что в условиях 1930 - 1950-х годов изоляция и концентрация специалистов (часто очень жестокая, несправедливая, с нарушением существовавших законов и прав человека) для работы на оборону страны стала необходимым и единственным условием также и для их личного выживания. По большому счету, в 4-м спецотделе НКВД были спасены многие советские ученые и технические специалисты. Причём не только спасены, но и принесли стране огромную пользу.

Вячеслав Тарбеев,
советник директора Государственного архива Российской Федерации