Интервью с Юрием Александровичем Петровым, доктором исторических наук, членом президиума совета Российского исторического общества, директором Института российской истории РАН.

Что находится в фарватере исторической науки? Почему так важна консолидация внутри академического сообщества при решении ключевых вопросов? Какие советы может дать историк предпринимателям? Что делать с псевдонаукой? Какие вызовы стоят перед историческим образованием в XXI веке, в чем его уникальность и каковы перспективы? В беседе с Ю.А. Петровым нами были затронуты темы действительно многоплановые, иногда сложные, но важные для Истории. Все они образуют некое смысловое единство, которое можно обозначить как вопрос, некогда заданный еще Пушкиным: «Громада  двинулась и рассекает волны. Плывет. Куда ж нам плыть?».

— Как известно, в 2016 году Российское историческое общество отмечает 150-летие с момента своего основания, в советский период оно не функционировало, таким образом, до момента воссоздания прошло чуть более 90 лет. Сохранилась ли некая преемственность и в чем принципиальные отличия, ведь сама дисциплина изменилась?

— Мне кажется, главное, что необходимо иметь в виду – это изменение самой исторической науки за прошедшие полтора столетия. Наука в те времена была уделом во-первых, относительно небольшого круга людей, а, во-вторых, отличалась энциклопедическим подходом, когда один историк как Сергей Михайлович Соловьев или Василий Осипович Ключевский, могли написать всю историю России. Сейчас ситуация иная, наука развивается по вектору постепенного дробления поисково-исследовательского поля. Ученых, которые владеют всей совокупностью фактов и могут писать громадные обобщающие труды в одиночку, мало, даже почти нет. Это объективно невозможно, потому что сумма исторических фактов, которыми мы располагаем сейчас, просто несопоставима по объему с тем, что имели наши предшественники. В 90-е годы историческая наука пережила «архивную революцию», которая открыла для исследователей материалы советского периода, и выяснилось, что историкам необходимо освоить миллионы документов, новых текстов. Естественно, что для этого освоения, понимания и интерпретации понадобилось время, и, что более важно, усилия множества ученых.

Что касается преемственности с дореволюционным Русским  Историческим обществом, то мне она видится в том, что в том и другом случае организация является площадкой для дискуссий, обсуждения результатов исследований. Разница же состоит в масштабах этой координации. Сейчас РИО объединяет уже несколько десятков региональных отделений, под своей эгидой собирая основную часть исторического исследовательского сообщества. Также крайне важен аспект международный. У РИО есть договоры с рядом зарубежных исторических обществ, аналогичных нашему, например, с Китайским историческим обществом, что тоже расширяет сферу наших контактов и возможностей. Исходя из всего вышесказанного,  первостепенную задачу Общества вижу в координации усилий и совместной экспертизе ключевых проблем исторической науки.

— Стандартный, пожалуй, вопрос об ожиданиях и реальности. Когда было решено в 2012 году возродить общество, каким Вы его видели? Совпадает ли направление движения с поставленными в начале задачами?

— Этот вопрос не простой, ведь ожидает человек всегда большего, и это нормально. Но в целом можно сказать однозначно, что цели, которые наше сообщество ставило перед собой – цели координации, создания совместных исследовательских проектов, успешно реализуются. И в этом плане программа приоритетных проектов РИО, в которой обозначены ключевые направления, очень помогает нам объединять усилия историков как столичных, так и региональных и зарубежных. Повторяю, такое объединение усилий представляется магистральным в развитии исторической науки. Мы должны историю познавать усилиями  творческих коллективов, и РИО является удобной площадкой их консолидации.

— Сейчас была обозначена уникальность Общества с точки зрения истории как академической дисциплины, а что Вы можете сказать в таком случае о проектах РИО, имеющих влияние на широкую общественность?

— Был проект РИО, который, как мне кажется, являлся приоритетным как для первой, так и для второй групп  – это разработка концепции нового учебно-методического комплекса по российской истории для средней школы. Поскольку  непосредственно участвовал в этой работе, могу с абсолютной уверенностью заявить, что проект, который готовился по поручению Президента РФ, стал очень интересной площадкой, на которой мы смогли добиться консенсуса в отношении нашего прошлого. Концепция, которая  была утверждена РИО, сыграла, как мне кажется, важную роль в консолидации нашего общества, в котором бытуют подчас полярные оценки событий нашей истории. Мы исходили из того, что приоритетом должна быть не та или иная  интерпретация, а достоверное, т.е. прошедшее экспертизу профессионального сообщества историческое знание, которое и необходимо передать следующему поколению. Именно такой подход положен в основу концепции школьных учебников. Все страницы отечественной истории, как триумфальные, так и трагические, получили там отражение. Наша задача, повторюсь, была дать полную картину прошлого для молодого поколения, говоря словами Пушкина «И горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю…». И в этом непредвзятом взгляде на историю  нашей страны заключался эффект проекта, получившего широкий общественный резонанс пару лет назад. Достаточно сказать, что по итогам разработки, у авторов концепции была встреча с Президентом РФ, В.В. Путин  поблагодарил разработчиков за усилия, благодаря которым действительно удалось создать для средней школы достоверную и полную картину отечественной истории.

— Юрий Александрович, но разве возможна полная картина в рамках школьного курса? Ведь все равно мы сталкиваемся с некоторой выборкой ключевых моментов, точек роста отечественной истории.

— Все просто, полная картина – не значит всеобъемлющая, не значит исчерпывающая. Полной исторической картины прошлого мы еще только собираемся добиться в рамках большого исследовательского проекта, который ведет наш Институт, проекта создания академической  истории России в 20 томах. В ней будет сказано все, что мы, профессиональные историки, знаем на данный момент о нашей истории. Применяя же слово «полный» к школьному учебнику, имею в виду, что там не было никаких цензурных или идеологических изъятий и в достаточной для школьника полноте раскрыты страницы многовековой истории России.

А вот что бы хотел добавить, так это проблема истории России как предмета вузовского образования. Сейчас сокращается преподавание истории в непрофильных вузах, что мне кажется неправильным. Если физик или инженер не получает хотя бы минимума знаний по истории своей страны, то интеллигентным человеком он считаться не может. Поэтому наша общая позиция в  РИО заключается в том, чтобы сохранить историю в числе обязательных вузовских дисциплин.

Вторая проблема - вопрос об учебниках для высших учебных заведений. Проблема та же, что была и со школьными: учебников много и они, не скажу что все плохие, просто разномастные, написанные в разные годы, и потому есть, как мне кажется, потребность в некоторой унификации и создании аналогичного проекта концепции учебника по истории России для вузов. Хотелось бы надеяться, что эта работа будет одним из будущих первоочередных шагов РИО.

— Следующий вопрос является, пожалуй, одним из самых насущных для современной истории. При существенном запросе со стороны государства в экспертном историческом знании у нас стоит проблема низкой популярности истории как учебной дисциплины. С чем это связано и как решается? Причины такого неравновесного состояния, в которых так бы хотелось разобраться.

— Смотря с какой стороны посмотреть на проблему популярности истории. Зайдите в книжный магазин – там исторической литературой завалены все полки, народ читает книги по истории, и даже в метро. Другое дело, что читают, к сожалению,  не научные труды, а чаще некое «фэнтези» на историческую тематику в цветастой обложке. Интерес к истории громадный и в обществе, и со стороны власти. Государство к исторической тематике относится самым внимательным образом, так как это один из главных рычагов достижения общероссийской  идентичности и консолидации общества. Но и в обществе интерес не спадает, после первого, правда, несколько спекулятивного взрыва 90-х годов. Обратите внимание, как часто обсуждаются в СМИ исторические темы, та же дискуссия вокруг учебников, живой интерес к тому «что же преподают нашим детям?», рост числа художественных фильмов на историческую тематику, множество документальных картин и телепрограмм, все это – признаки спроса на историческую продукцию. Такие тенденции свидетельствуют о том, что история как таковая – один из самых востребованных сегментов общественного сознания.

Что же касается низкой популярности истории как учебной дисциплины… Появились новые, привлекательные для абитуриентов дисциплины: в 2000-е это была юриспруденция, экономика, сейчас – политология и др. Все это дисциплины, которые, будем говорить откровенно, обещают лучшие по сравнению с историей перспективы карьерного роста и материального положения для молодежи. История в этом смысле не хлебная наука, возможно, поэтому она и не привлекает молодое поколение в столь массовом масштабе. Хотя, должен сказать, и здесь наметился определенный поворот. В те же 90-е годы к нам в Институт не шли аспиранты, не было пополнения, а в 2000-х произошел перелом, на историческом факультете МГУ  в последние годы конкурс на одно место уже сравним с советским периодом,  4-5 человек на место, а это высокий показатель. 

История не ушла в тень, просто ею всегда занимались люди несколько фанатичного типа, для которых постижение истины, познание событий прошлого – высший приоритет, они не рассматривают профессиональную деятельность как средство обогащения. Кстати говоря, и у нас в Институте собираются люди такого склада, так как зарплаты в Академии наук мягко говоря не высоки, к сожалению. И тем не менее, намечается приток хорошей талантливой молодежи, и это меня радует и как ученого и как директора ИРИ РАН. Есть все основания надеяться, что придет хорошая смена и «старики» успеют передать ей то знание, которым они обладают. Главное, чтобы не было разрыва поколений, как в 90-е годы, когда появилась некая дыра, которую очень сложно закрыть. Сейчас проблема общая для всех научных институтов – ученые среднего возраста, поколение, которое в силу внешних обстоятельств оказалось не заинтересовано в науке в принципе. К сожалению, тогда мы лишились  притока новых сил. Но сейчас есть, повторяю, надежда на сохранение преемственности, на то, что молодежь придет на работу в Академию наук, в вузы, и мы сохраним наше наследие. Сейчас много молодых людей, которые в 30 – 40 лет становятся докторами наук, пишут монографии и входят в число лучших историков страны.

— К вопросу о современности и наследии. В феврале этого года в Крыму прошла конференция, посвященная Потемкину. Как Вы можете охарактеризовать ее результаты? И, в целом, Крым – как предмет для исследования, как новая научная площадка состоялся?

— Конференция была посвящена деятельности Григория Александровича Потемкина, основателя Севастополя, я выступал с докладом о его административных деяниях в должности губернатора Тавриды, как назывался этот край, о том, какую политику он проводил. Суть её в примирении народностей, этот регион населяющих, в укреплении властного аппарата, деятельности по освоению края, приведении его в единое российское государственное пространство.

Дискуссия была в целом интересной, как ни странно, конференция оказалось первой за столько лет, посвященной именно Потемкину. Принято решение поставить памятник в Севастополе на набережной этому выдающемуся государственному деятелю, и эту идею я целиком разделяю. Наряду с памятниками Корнилову, Тотлебену, Нахимову, он будет украшением Севастополя. Потемкин  нашей благодарной памяти безусловно заслуживает.

Что касается перспектив изучения Крыма, то Институт российской истории инициировал крупный исследовательский проект, который так и называется «История Крыма». Масштабная коллективная работа объединила историков из Москвы, Симферополя, Севастополя, подчеркну, что книга - совместный с нашими крымскими коллегами – историками и археологами, проект. Основная задача: проследить многотысячелетнюю историю полуострова, начиная с археологических данных о заселении Крыма до событий недавнего прошлого. С момента воссоединения Крыма с Россией вышло уже множество скороспелых работ, литературных поделок, связанных с бизнес-интересом в первую очередь. Мы же исходим из того, что торопиться нет особого смысла, задача, повторюсь, фундаментальная, а потому мы взяли срок три года и в следующем году должны эту работу завершить и подготовить книгу к выходу. Думаю, что это будет хороший подарок читающей публике всей России, и из этой книги люди смогут узнать о роли Крыма в исторической судьбе России и об истории его вхождения в состав российского государства.

— Следующий мой вопрос, Юрий Александрович, будет носить может быть наивный, но очень актуальный характер для той части нашей публики, которая на данный момент еще пребывает в состоянии неведения, учась в магистратуре или аспирантуре – вопрос о векторе будущего движения. Вы долгое время занимали пост заведующего сектором истории Департамента внешних и общественных связей Центрального банка Российской Федерации…История и ЦБ – связь, на первый взгляд, странная. Когда заканчиваешь исторический факультет, последнее, что представляешь, это работу в столь крупной структуре. Работа в музее или архиве, да, должность научного сотрудника - пожалуй. Так какие перспективы у студентов исторических факультетов?

— Вы знаете, мы с моими друзьями однокурсниками по историческому факультету МГУ до сих пор встречаемся ежегодно на Татьянин день.  Университет закончили еще в 1978 году, но наша дружба продолжается, и на этих встречах, вспоминая «almamater», приходим к одному выводу. Образование, которое  мы получили на Истфаке МГУ, до сих пор работает, базового пласта знаний нам до сих пор достаточно для успешной деятельности в самых разных сферах, в том числе в бизнесе и политике, поскольку  помимо широкого кругозора оно позволяет смотреть на вещи с точки зрения историзма, т.е. видеть причинно-следственные связи, понимать, как зарождаются процессы в обществе, откуда растут их корни.  Так что у выпускников исторических факультетов, если они решили  идти не в науку или образование, есть в любом случае интеллектуальная база,  которая позволяет работать в  разных областях.

— Итак, перспективы есть, историки нужны как люди, умеющие «смотреть в корень». Более того, есть потребность в историках как носителях экспертного знания в самых различных областях, вы сами говорили только что о кругозоре. Сфера Ваших научных интересов – экономическая история, российская буржуазия, банковское дело и частное предпринимательство.Так какие советы Вы, тот самый носитель экспертного знания, можете дать предпринимателем? Кем им быть в рамках современной экономики, Рябушинскими, Коноваловыми, Бурышкиными?

— Историк не только может дать им совет, но, как мне кажется, должен и обязан. И я сам пытаюсь с разных трибун декларировать некоторые заветы прошлого. В чем они заключаются? Часто употребляют имена Третьяковых, Рябушинских, Морозовых как некий набор общеизвестных знаков, и всем должно быть ясно, что за ними стоит: меценатство, благотворительность, филантропия. Но что недооценивается в их деятельности, так это ее экономический аспект – т.е. что они сделали для России. Созидательный фактор остается в тени, а он и является главным заветом этих предпринимателей. Они обустраивали Россию на промышленный лад. Если проехать по центральным областям, то можно среди сельских пейзажей вдруг заметить «острова» фабричных зданий и труб,  к сожалению, сейчас редко продолжающих действовать. Предприниматели прошлого создавали в аграрной стране промышленные оазисы, выпускали продукцию, ткани, в которую одевалась вся крестьянская Россия. Они, тем самым, создавали огромное количество рабочих мест для бывших крестьян, выводили Россию на новый индустриальный уровень развития. Они созидали, они строили - чего сейчас в нашей стране остро не хватает. Не достает в современных предпринимателях креативного начала. Я имею в виду не строительство торгово-развлекательных комплексов, где продают китайскую продукцию, это лишь средство обогащения, но экономике страны и, значит, твоему народу это не дает ничего. Всегда говорил и сейчас повторю, что инвестиции в собственную экономику – вот первоочередная задача российских предпринимателей, наших современных Рябушинских. Не просто торговля, затем вывоз заработанных денег на Запад и безбедное проживание там. В деятельности Третьяковых и сотен других была не до конца осознанная, но глубокая патриотическая мысль. Они себя ощущали частью этого мужицкого мира, и сами были «из мужиков», из крестьян, а потому, давая работу сотням тысяч таких же людей, какими они были в прошлом поколении,  помогали народу подняться и обрести новую форму благосостояния. Лучшие из них последовательно заботились о народе: строили не только фабрики, но и общежития, ясли, детские учреждения, бани, дома культуры, создавали всю социальную инфраструктуру. Их отличала осознанная жизненная позиция: думать не только о своей мошне, но и о народе, из которого ты вышел и благодаря которому процветаешь.

— В таком случае, что же произошло, почему реальность нам таковых примеров не демонстрирует? Проблема в изменении менталитета? Почему «те» Рябушинские жили вами названной идеей, а у современных предпринимателей совершенно иной взгляд на этот счет?

— Я бы сам с удовольствием их об этом спросил. Вижу, что есть такой тренд, который у молодежи носит название «срубить бабла по-легкому», он довольно точно отражает психологию этих людей. Они, видимо, не рассчитывают, что в этой стране будут жить их дети и внуки, «срубить и свалить» – вот тренд, который, считаю, очень вреден для будущего всей страны. А откуда он взялся – это вопрос непростой и не до конца проясненный. На эту тему  сложно рассуждать сколько-нибудь доказательно, нужны основательные социологические исследования, опросы представителей деловой среды – об их приоритетах, жизненных ценностях и т.п., и только тогда можно будет что-то утверждать.

— Коль скоро мы заговорили о трендах. На данный момент во всех науках, как естественных, так и гуманитарных, говорят о популяризации. Осуществляется она через социальные сети, научно-популярную литературу, но, как хорошо известно, история здесь рискует потерять в качестве в погоне за количеством и удобоваримостью для публики. Что скажете?

— Это настоящее искусство – писать научно достоверно  и одновременно увлекательно. Чем историк отличается от писателя? Тем, что историк пишет по документам, опирается на них, а писатель волен в своих замыслах, ради драматургии он может создать любые сюжеты, которые, возможно, увлекут читателя, но не имеют реальных исторических оснований. Никто не говорит, что это плохо. «Три мушкетера» - потрясающее произведение, хотя кардинал Ришельё явно не был столь коварен и откровенно гадок, а был мудрым политическим деятелем, Анна Австрийская вряд ли  вела себя столь легкомысленно, никакого романа с Бэкингемом у нее, конечно, не было. Но написано гениально, и роман читается уже множеством поколений. Просто нужно разграничивать исторический роман и историческую хронику. Историк, пишущий талантливо и увлекательно исторические труды – редкий дар, который дается не всем. Самый выдающийся среди историков, на мой взгляд, пример – Николай Иванович Павленко,  столетний юбилей которого мы недавно отметили, автор замечательных книг о Петре, Меньшикове и других «птенцах гнезда Петрова», издаваемых в том числе в серии ЖЗЛ. Не всякий историк может перейти от жанра академического письма к форме свободного эссе, но нужно к этому стремиться. Есть, конечно, особые люди, те самые популяризаторы, даром этим обладающими. Самым выдающимся был Сергей Петрович Капица, непревзойденный знаток науки, человек, который самые сложные вещи мог объяснить понятным языком любой аудитории.

Тексты нужны всякие, без сомнений, и академические тома, в них фундамент знания, но важны и увлекательные научно-популярные издания. Главное, как мне видится, чтобы в последних не демонстрировалась бы претензия на какое-то новое открытие, на то, что они изображают реальную картину в отличие от официальной науки, что, к сожалению, происходит. Самый разительный пример – сочинения Фоменко и Носовского, которые свои эссе выдают за новое слово в науке, предлагая пересмотреть всю хронологию и историю человечества. На эту эссеистику уже неоднократно давались Академией наук официальные заключения о том, что расчеты этих авторов базируются на неверной основе, что все это  мистификация. Никто не будет спорить, что Фоменко-Носовский –  удачный бизнес-проект, который  до сих пор имеет своих почитателей, однако к науке, на пересмотр положений которой он претендует, сочинения этих авторов отношения не имеют.

 Другой пример того же плана – Резун-Суворов с его идеей о превентивной войне Сталина против Гитлера. Эмигрант, бывший сотрудник спецслужб, который якобы получил доступ к каким-то тайным архивам и якобы выяснил, что Сталин готовил превентивный удар в 41 году, и Гитлер его всего лишь ненамного опередил. Вопрос о виновнике войны таким образом снимается, режимы уравниваются. Ложь абсолютная, но в нашей стране сочинения Суворова имеют огромную аудиторию, изданы тиражом 15 миллионов экземпляров, так что тоже являются бизнес-проектом. Вот против такой псевдопопуляризации и псевдонауки мы решительно выступаем, разоблачаем, против того же Суворова-Резуна мы лет 20 уже боремся, а издатели все равно его печатают, потому что есть спрос. У читающей публики есть ощущение, что историки им что-то недоговаривали или обманывали, и вот на этом играют такие люди, которые приходят и заявляют: «Я принес вам истину! Я знаю, как было на самом деле!», и делают большие деньги на этом. При этом фаршируют мозги людям абсолютной ложью и вводят общественность в интеллектуальный ступор, интерес к истории подогревается, но теряется доверие к академической, традиционной, как они выражаются, науке. На эту тему можно долго говорить, хотя эти сочинители такой чести не заслуживают.

Проблема действительно в том, что читает народ. Наши академические издания, разумеется, написаны не таким легким языком и драматургии в них нет, как и сенсационных открытий не декларируется, да и тиражи не такие большие. Народ приходит в книжный магазин и видит Носовского, Старикова можно сюда же поставить, с его конспирологией и масонами, который эксплуатирует, кстати, интересные темы.

— Но каков тогда выход у реальных, профессиональных историков?  Они же не могут только и делать что опровергать вышеперечисленных «носителей тайного знания». Есть ли у них возможность написать столь же интересно, но правдиво, доказательно?

— Просто это разные вещи, разные направления. Мы, конечно, опровергаем, разоблачаем, может быть, не достаточно эффективно, можно было бы это делать пожестче, выходить на новые площадки – в тот же Интернет. И такие идеи есть, я к ним отношусь нормально, потому что такой публике надо давать острастку. Практика отстаивания научной истины также могла бы стать одной из основных задач РИО – можно ведь проводить экспертизу книжной продукции, как то делается во всем мире. Говорить читателям откровенно: «Вы можете выбирать сами, но вот это – фэнтези, а это – научная книга». Административными методами результата не добиться, как известно, была создана комиссия в Администрации Президента по борьбе с фальсификацией истории, но ее распустили, и я думаю, что правильно. Запреты и преследования проблему не снимут, рынок ведь работает наоборот – если запретили, значит, надо читать. Но вести работу по выведению на чистую воду все равно надо, так как количество псевдоученых, к сожалению, даже с учеными степенями, достаточно велико. А доктор доктору рознь, как показала пару лет назад история с массовой фабрикацией псевдокандидатов и лжедокторов в диссертационном совете под руководством небезызвестного А.А. Данилова в педуниверситете Москвы.

— Итак, мы поняли, в чем цель и суть научного труда. Тогда еще одна тема, опять же, касающаяся напрямую сфер вашей деятельности. Вы на данный момент состоите в редакционном совете «Российской истории» и «Родины», а также внушительного списка иных периодических изданий. Идеальная статья – какая она? С чего здесь начать, с круга тем или с подхода?

— Идеальная научная статья не обязательно раскрывает глобальные сюжеты, она может быть посвящена и совершенно частному сюжету, но выйти на широкие обобщения. К примеру, у нас в Институте есть замечательный ученый – Владимир Андреевич Кучкин, который занимается историей древней Руси. У него вышла статья в журнале «Российская история», посвященная по сути маленькому лоскуту бумаги XVвека, который он нашел в архиве. Это был обрывок договора двух князей, и по нему ученый сумел восстановить и имена персоналий, и суть договора, и связь этого акта с комплексом политических отношений на Руси того времени. Вот это идеальный случай. Статья должна быть строго аргументирована и в результате нести в науку новое знание. После прочтения у меня должно  остаться ощущение чего-то нового.

— Все сейчас в первую очередь говорят об актуальности, но, по вашим словам понятно, что дело абсолютно не в ней?

—  В слове «актуальность» есть большая опасность. Актуальная история – по определению та, которая остро нужна обществу. Если же под флагом «актуальности» разработчиками проталкиваются собственные  небесспорные проекты, то встают вопросы контроля,  определения, какое направление в науке актуально, а какое нет.  Есть, напротив, очевидные проекты, которые имеют общественный резонанс и сами сформированы потребностями современного общества, они-то и являются несомненно актуальными.

По истории Крыма мы уже с вами говорили о проекте ИРИ РАН, такой же существует по истории Новороссии,  региона, который вошел в состав России в XVIII веке, заняв огромное  пространство на юге империи от Днестра до Кубани. Екатерина II назвала  провинцию Новой Россией  по аналогии с Новым Светом. Этот термин в последние годы возникал   не в  историческом, а скорее политическом контексте, в темах противодействия и противоборства на востоке Украины. Мы решили на академической основе разобраться в том, что это за регион, какова  была специфика его развития, а она оказалась велика, начиная от практики заселения. Туда Чичиков, кстати, свои мертвые души собирался переводить. Взялись за эту большую работу, которую никто нам  не заказывал и не рекомендовал, просто поняли необходимость ответить на  бросаемые современностью  вызовы. Историки ведь  живут не в башне из слоновой кости, и поскольку мы являемся  частью общества, считаем себя не только в праве, но и обязанными отвечать на те вопросы, которые ставит общественная жизнь. Вопрос о Новороссии, о Крыме – действительно острый и актуальный.

Еще одним таким проектом является грядущий 100-летний юбилей Великой российской революции 1917 г.  Институт российской истории РАН готовит коллективную монографию по истории революции, исходя из идеи, что события 1917 года являлись единым революционным процессом, который нельзя делить на «хороший Февраль» и «плохой Октябрь», поскольку это была одна Великая революция. Очевидна аналогия с Великой французской, в которой тоже были различные этапы, и жирондисты и якобинцы, но революция тем не менее рассматривается как единое целое. Подвести итог столетнему размышлению и спорам по поводу нашей революции – вот это и есть вызов времени, на который историки не могут не отреагировать. Прошло сто лет, а мы не перестали делиться на красных и белых...

— Эта тема не достаточно отрефлексирована или, наоборот, перерефлексирована?

— Скорее пере. В советское время была, естественно, одна интерпретация, но та, которая пришла в 90-е годы, когда мы просто поменяли «плюс» на «минус» и «минус» на «плюс», и белые стали героями, а красные – негодяями… Она такая же ущербная, как и советская. Это была громадная национальная трагедия, гражданская война, в которой не могло быть победителей. В случае победы любой из сторон Россия оказывалась разрушенной. Почему так произошло - вот вопрос, который действительно занимает науку до сих пор и вызывает острую реакцию в общественном мнении. Задачей историков является осмыслить эту проблему. За столетие, отделяющее нас от событий 1917 года, вышли тысячи книг, миллионы статей по истории революции, и потому необходимо проследить, как формировались наши представления о ней, раскрыть тему коммеморативных практик, в том числе в современном обществе. Никто не обещает, что нам удастся прекратить «гражданскую войну» в умах между красными и белыми, но свое слово историкам надо  сказать. Со времен Великой Французской прошло два с лишним столетия, а французское общество до сих пор не определилось, что это было: Liberté, Égalité, Fraternité или Вандея, террор, якобинцы, казнь короля; рывок к прогрессу или скачок в кровавое царство. А в США в южных штатах до сих пор не забыли Конфедерацию,  в школах преподают историю Гражданской войны иначе, чем в северных штатах. Такие судьбоносные для нации вопросы оставляют психическую травму, которая  нескоро стирается в общественном сознании, поскольку у  исторической памяти, передаваемой из поколение в поколение, свои законы. Одним словом, бесспорно актуальными в исторической науке являются исследования, которые инициируются самим обществом, требующим от ученых прояснения трудных вопросов нашей истории. 

— Итак, история актуальна, жива, занимает умы широкой общественности, к ней задаются вопросы, на которые она должна попробовать найти ответ, хотя кто-то и считает, что после кризиса 90-х она не оправилась. Мы не находимся в плену старой парадигмы?

— Пациент однозначно скорее жив, чем мертв. Государство относится к истории внимательно, но не оказывает прессинга. Власть поручает науке провести экспертизу (как в случае с единым школьным учебником по истории), но не заказывает ее результат, и это самое важное, что характеризует наши отношения. С мнением ученых безусловно считаются. Если же говорить об истории как академической науке, то есть известная теория Фукуямы о конце истории, что в глобальном общемировом плане она уже закончилась, и нужны специальные средства, чтобы ее оживить. Полагаю, напротив, что в 90-е годы отечественная историческая наука пережила реальный кризис, но закончился он не гибелью пациента, а его выздоровлением. Дети, как известно, во время болезни растут. Одна только архивная революция дала такой толчок исторической науке, что говорить о ее конце или кризисе не совсем корректно. Если говорить об истории России, то пришли новые силы, в том числе зарубежные, появились новые подходы.

— Есть мнение, что из-за еще одного тренда междисциплинарности история может потерять свой предмет, свою самостоятельность, нет ли таких опасений?

— Конечно до распада Союза в истории была единая методология, затем в 90-е годы расцвети десятки новых направлений и школ, единый стержень размылся, каждый занимается своим «огородом». Появились история повседневности, историческая антропология,  гендерные исследования и множество других. Не стоит считать, что это только симптом кризиса истории. Я бы сказал, что этот период дивергенции, расхождения, дробления на мелкие дисциплины, обещает в будущем новый синтез отдельных «огородов» в единое историческое «поле».

История никогда не кончится как наука, потому что каждое новое поколение будет задавать прошлому свои вопросы и соответственно получать новую информацию. Невозможно представить ситуацию, когда будет поставлена точка и можно будет сказать: «Спасибо. Все свободны. История закончилась». У каждого поколения  свой взгляд и своя картина, но важно, чтобы эта картина не противоречила или скорее не полностью бы отрицала предыдущую. Сохранение преемственности –  очень важная вещь для науки, иначе исторический процесс превратится в некую дискретную формулу, в которой не будет внутренних связей. Каждое поколение может писать свою историю, только опираясь на опыт предшествующего. Довольно банальная вещь, но крайне важная. У некоторых молодых людей есть опасная иллюзия, что они призваны совершить переворот в науке, выбросив все, что было до них. Убежден, что нужно ценить любое знание, добытое в предыдущий период. Если мы сумеем сохранить эту преемственность, то сможем прийти к новой картине мира, которая будет включать в себя предыдущие теории, но не противоречить им. Подобно тому, как теория Эйнштейна не опровергает физику Ньютона, но включает ее в себя как частный случай. Так и нам необходимо, не забывая  предыдущих достижений, идти дальше в изучении прошлого, задавая ему все новые и новые вопросы. 

Ольга Давыдова