Горельеф памятника Николаю I в Санкт-Петербурге, расположенный на постаменте, изображает сцену награждения М.М. Сперанского Императором за составление свода законов. 1859 год

Можно долго спорить о том, когда возникла Российская империя. Такие дискуссии увлекательны, но чаще всего бесполезны. Едва ли стоит доказывать, что империи складываются не в один день.

И Российская империя рождалась, по крайней мере, несколько раз…

Однажды это случилось в селе Черкутино Владимирской губернии 1 января 1772 года. Тогда в семье священника храма Чудотворца Николая в поместье Салтыковых родился будущий Михаил Михайлович Сперанский. «Будущий» — по той простой причине, что при рождении у младенца не было фамилии^*При поступлении во Владимирскую епархиальную семинарию (около 1780 года) Михаил — по причине своих способностей — был записан под фамилией Сперанский (от латинского speraro, «надеюсь»), то есть «подающий надежды». Ни его отец, ни его дед не имели фамилии.. После кончины его фамилию знала вся чиновная и мыслящая Россия. Графу Сперанскому нашлось место на постаменте памятника Николаю I. Он оказался в ряду героев Отечественной истории на памятнике Тысячелетию России. Поразительный карьерный рост чиновника был удивителен и в то же самое время показателен для рубежа XVIII–XIX веков. Скромный канцелярист, в 1797 году только поступивший на гражданскую службу, уже в 1799-м получил чин статского советника, фактически равный генеральскому. Таланты, умения Сперанского одновременно оказались и востребованы, и крайне редки.

Россия вступала в ту пору, когда порядок подразумевал законы и наличие сравнительно многочисленных и по возможности подготовленных государственных служащих, без которых любая правовая норма — пустой звук. При этом и ясно сформулированных законов, и квалифицированных (как, впрочем, и любых других) чиновников критически не хватало. Случилось чудо, что в России появился человек, способный говорить на том «языке», которого практически никто не знал.

По словам незаурядного философа и публициста Г.П. Федотова, именно со Сперанского и началась новая Россия:

«В XIX веке реформа была проведена так бережно, что дворянство сперва и не заметило её последствий. Дворянство сохранило все командные посты в новой организации и думало, что система управления не изменилась. В известном смысле, конечно, бюрократия была “инобытием” дворянства: новой, упорядоченной формой его службы. Но дух системы изменился радикально: её создатель, Сперанский, стоит на пороге новой, бюрократической, России, глубоко отличной от России XVIII века. Пусть Пётр составил Табель о рангах, — только Сперанскому удалось положить Табель о рангах в основу политической структуры России. Попович Сперанский положил конец… дворянскому раздолью. Он действительно сумел всю Россию уловить, уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс. Служба уравнивала дворянина с разночинцем. Россия знала мужиков, умиравших членами Государственного Совета. Привилегии дворянина сохранились и здесь. Его подъём по четырнадцати классическим ступеням лестницы напоминал иногда взлёт балерины; разночинец вползал с упорством и медленностью улитки. Но не дворянин, а разночинец сообщал свой дух системе».

М.М. Сперанский. 1838 год. Художник Василий Тропинин

«Возложение Николаем I на Сперанского орденской ленты Андрея Первозванного». 1880 год. Художник Алексей Кившенко. Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург

Федотов был отнюдь не единственным мыслителем, столь высоко ставившим Сперанского. Схожим образом отзывался о нём, например, В.В. Розанов:

«Сперанский был волшебником, открывшим секрет, он был Гуттенбергом новой администрации».

Проекты реформ, осуществлённые лишь отчасти, записки, вызывавшие споры и негодования, придуманные слова и выражения, некоторые из которых дожили до наших дней (например, словосочетание «Государственная дума») — всё это важно, но едва ли в полной мере объясняет внимание современников и потомков к фигуре Сперанского. Для общественной мысли XIX столетия это не требовало особых пояснений. Ведь тогда, в течение практически восьмидесяти лет, Россия старалась уместиться в правовые рамки, которые были прописаны Сперанским.

Д.И. Менделеев придумал периодическую систему химических элементов, предвосхищая появление тех из них, которые не были известны науке к 1869 году. Сперанский в своей области сделал нечто похожее на тридцать лет раньше, практически не имея предшественников. Он — создатель Полного собрания законов и Свода законов Российской империи — придал форму существовавшему отечественному праву, предопределяя его дальнейшую эволюцию. Это стало подлинным началом российской юриспруденции, а значит, легистского стиля мысли, столь характерного для бюрократии. Именно тогда и сложилась русская бюрократическая вселенная — Башмачкиных и Карениных. Чиновничество держалось за Свод законов как за основу своего бытия. Оно уверовало в безусловную значимость всего того, что можно было найти в этом корпусе текстов (и в незначительность того, чего там не было). Это было своего рода правовое зазеркалье, в котором обитали канцелярские служащие, даже самые высокопоставленные.

Первая страница Свода законов Российской империи, подготовленного М.М. Сперанским. Издание 1857 года

Главное детище Сперанского — Свод законов Российской империи — страдало множеством изъянов. В нём не было цельности и продуманности, встречались повторы, оно возвращало к жизни явно устаревшие нормы. И всё-таки главное заключалось в другом: этот корпус текстов, наконец, возник — следовательно, закон, спустя два столетия после Соборного положения 1649 года, обрёл материальную форму. Теперь судье не надо было перетряхивать стопки истлевших газет в поисках давно забытых правительственных решений, не стоило полагаться на свою интуицию, а просто достаточно было открыть соответствующий том Свода законов, который никогда не сложился бы в одну книгу, если бы не сила воображения Сперанского.

Барон М.А. Корф. 1865 год

Сотрудник, последователь и биограф Сперанского барон М.А. Корф писал о работе над другим детищем своего учителя, Полным собранием законов, так:

«Не говоря уже о Своде, этом бессмертном осуществлении гениальной и колоссальной мысли, каждый участвующий в администрации, равно как и всяк, кто призван к юридическо-учёным трудам, должен отдать полную справедливость и другому величественному созданию Сперанского — Полному собранию законов. Кому приходилось, как мне, работать прежде его издания над разными частями нашего законодательства по безобразным и скудным компиляциям частных лиц или по ужасным коллекциям манускриптов, хранящимся в архивах, тот один может вполне оценить гигантскую и часто бесплодную тогдашнюю работу с лёгкостью и успешностью теперешней, когда все материалы под рукой в одном составе…»

И всё же Сперанский не просто собирал и классифицировал, как могло показаться несведущим наблюдателям. Порой придумывал нормы, изобретал формулы, словно собирал мозаику из несводимых воедино осколков смальты. По словам историка права Г.Э. Блосфельдта, «приходится признать, что работа по Своду 1832 года не была простым воспроизведением источников, а являлась, хотя Сперанский и не хотел этого признать, истолкованием существующего права».

Работавший в Государственной канцелярии на рубеже XIX–XX веков, а значит, постоянно писавший и переписывавший правовые нормы, Э.П. Беннигсен (в будущем депутат Думы) так охарактеризовал значение Свода законов:

«Несомненно, в Своде законов было много архаизмов и курьёзов (например, запрещение в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений “всем и каждому пьянства” или в нём же — употребления на свадьбах артиллерийских орудий), но нигде больше я не видал такой удачной в кодификационном смысле работы. Быть может, это надо объяснить тем, что Россия унаследовала свою культуру от Византии и что у русских юристов идеальный кодекс Юстиниана всегда оставался перед глазами».

«Corpus iuris civilis по-русски» был тяжеловесен. Однако отечественные правоведы его освоили. Они изучали его в университетах, потом резали на цитаты в министерских канцеляриях. Его формулы воспринимались как должное и обрастали новыми смыслами. О наследии Сперанского продолжали спорить много лет спустя после его смерти. Иногда у него оказывались неожиданные поклонники. Например, среди них был государственный секретарь, а потом и министр внутренних дел В.К. Плеве. Чиновник В.Ф. Романов вспоминал:

«Мой приятель, друживший с сыном Плеве — очень хорошим и скромным чиновником, рассказывал мне, с какой гордостью Плеве-отец показывал ему в своей казённой квартире государственного секретаря кресло, в котором работал ещё знаменитый Сперанский: “Вот здесь сидел он, если бы хотя бы раз увидеть его”».

В.О. Ключевский

Впрочем, были у Сперанского и непреклонные оппоненты, даже на рубеже XIX–XX веков, они обвиняли его в том, что он исказил суть самодержавия, передал власть канцеляристам, оставив царям лишь тень былого могущества…

Несомненно, и в этих словах была своя правда. Сперанский пытался внести рациональное начало в систему управления, передавая полномочия тем, кто был носителем знаний и умений — бюрократам. Наивно усматривать в нём первого русского либерала. В подлинном смысле слова он таковым не был, будучи, прежде всего, государственным служащим. В октябре 1838 года уже упомянутый М.А. Корф записал в дневнике:

«Сперанский не имел <...> ни характера, ни политической, ни даже частной правоты. Участник и, может быть, один из возбудителей, по тогдашнему направлению умов, филантропических мечтаний Александра, Сперанский был в то время либералом, потому что видел в этом личную свою пользу, а когда минул век либерализма, то перешёл в тех же побуждениях к совершенно противоположной системе. Он был либералом, пока ему приказано было быть либералом, и сделался ультра, когда ему приказали быть ультра. Тот же человек, который прежде замышлял ограничение самодержавной власти, после писал и печатал книги в пользу и защиту военных поселений».

Корф хорошо знал Сперанского, ценил и даже любил его. И всё же в данном случае он хотя и прав, но не вполне справедлив. Сперанский налаживал машину государственности — и не либеральную, и не консервативную. Это был механизм, который функционировал вне зависимости от взглядов и убеждений его «инженеров» и наладчиков. Он строился на понятии «закон», которое, согласно представлениям Сперанского, как будто бы не противоречило и другому понятию — «самодержавие». Для реформатора в этом не было парадокса. Он строил порядок на бумаге, а жизнь должна была к нему приноровиться…

Текст: Кирилл Соловьёв, доктор исторических наук,
профессор Школы исторических наук факультета
гуманитарных наук НИУ «Высшая школа экономики»

Источник: Вестник «Воронцово поле» №1, за 2022 г.

• 250-летие со дня рождения М.М. Сперанского