Председатель Правления РИО Сергей Шахрай рассказал Ленте.ру об истории урегулирования конфликтов на Северном Кавказе в 1990-х годах. Публикуем это интервью без сокращений.

— Правда ли, что осетино-ингушский конфликт долго тлел, но разгорелся внезапно и неожиданно. Какова была подоплека событий 31 октября 1992 года?

— У этого конфликта долгая история, в 1992 году он лишь в очередной раз обострился. Думаю, его отсчет нужно вести с 1919 года, когда большевики сознательно нарушили баланс сил и интересов, сложившийся на Северном Кавказе за предыдущие двести лет. В дореволюционной России ключевую роль в регионе играли терские казаки, чьи станицы служили буфером между местными мусульманскими и христианскими народами, не позволяя им враждовать между собой. В нынешнем Пригородном районе Северной Осетии тоже жили терские казаки, естественным образом разделявшие ингушей и осетин.

Когда по директиве Оргбюро ЦК РКП (б) о жестком подавлении казачьих восстаний против советской власти на Северном Кавказе физически уничтожили более миллиона терских казаков, на их земли большевики насильно согнали местные горские народы: осетин, ингушей, чеченцев, аварцев и даргинцев.

— Зачем?

— Большевики понимали, что в горах людей труднее контролировать, чем на равнине. В результате возникла очень запутанная ситуация, когда за первые сорок лет советской власти границы между национальными образованиями на Северном Кавказе менялись 36 раз. Положение усугубилось после депортации горских народов в 1944 году и их возращения в 1956 году, когда они обнаружили, что их прежние земли таким же принудительным образом заселены совсем другими людьми.

Все эти обстоятельства постепенно сплелись в гигантский клубок проблем, обид и противоречий, который сразу дал о себе знать после ослабления центральной власти в Москве. Всем народам Северного Кавказа захотелось восстановить историческую справедливость в том виде, как они ее понимали, и у всех была своя правда.

В 1992 году после развала Чечено-Ингушской АССР была восстановлена Ингушская автономия, но при этом не были определены ни ее западная граница (с Северной Осетией), ни восточная (с мятежной Чечней). Кстати, полноценного территориального размежевания между Ингушетией и Чеченской Республикой нет до сих пор. А споры между ингушами и осетинами за Пригородный район 31 октября 1992 года переросли в кровавый вооруженный конфликт.

Егор Гайдар потом вспоминал, что для него события 31 октября 1992 года стали полной неожиданностью.

Вполне это допускаю – Гайдар тогда в правительстве занимался другими проблемами, и для него случившееся стало ударом в спину. Он послал в зону конфликта вице-премьера Георгия Хижу и председателя госкомитета по чрезвычайным ситуациям Сергея Шойгу. Но ситуация развивалась лавинообразно: во Владикавказе начались массовые беспорядки, люди требовали выдать им оружие. Возникла вполне реальная угроза второго Карабаха на территории России, что могло по-настоящему взорвать весь Кавказ. Хижа и Шойгу не смогли  решить проблему, поэтому после них в Ингушетию и Осетию полетел Егор  Гайдар.

— Как вы считаете, было ли оправданным решение Егора Гайдара выдать осетинским ополченцам оружие со складов Минобороны?

— Пожар обычно не тушат бензином, но в той обстановке другого выхода просто не было. Если бы Гайдар не отдал такого приказа, жители Владикавказа взяли бы армейские арсеналы штурмом, что стало бы полной катастрофой. А так удалось придать ситуации хоть какие-то рамки законности – оружие выдавали через военкоматы, под военный билет. Потом, правда, его еще долго выкупали у местного населения.

— Почему после поездки на Кавказ Егора Гайдара к разрешению конфликта привлекли вас?

— После ухода из правительства весной 1992 года я был не у дел. Теперь даже не знаю, кто в той тяжелой обстановке вспомнил обо мне и о том, что я потомственный терский казак. В начале ноября 1992 года меня пригласил к себе Ельцин и сказал: «Отправляйтесь на Кавказ и спасайте ситуацию». Я согласился, но выдвинул два условия: подчинение мне на территории региона всех силовых структур и полномочия не только главы Временной администрации в зоне конфликта, но и вице-премьера правительства России.

Это было очень важно, поскольку по прилету в Беслан на первом же совещании в присутствии всех руководителей силовых структур я подписал первый приказ, что беру на себя всю полноту политической и юридической ответственности за  действия военных. Это мгновенно сломало лед в отношении ко мне. Для генералов, которые тяжело пережили скандальные ситуации с Тбилиси, Баку и Вильнюсом, когда политические руководители их просто предали, очень важно было убедиться, что центр их больше не подставит.

А теперь   военные были уверены, что им не придется объясняться с прокурорами и правозащитниками за четкое выполнение приказов (для этого был я). От них требовался только их военный профессионализм.

— Где располагался ваш штаб?

— Это самый главный и принципиальный вопрос. Поскольку это был межэтнический конфликт, я не мог постоянно жить ни у ингушей, ни у осетин. Один день я квартировался на территории военного училища во Владикавказе, на следующие сутки переселялся в спецпоезд на станции Назрань в Ингушетии, и делал так постоянно. Ни там, ни там я даже в гости ни к кому не ходил – нужно было соблюдать нейтралитет.

— Где было тяжелее всего находиться?

— В Назрани, конечно. Никогда не забуду, как к моему поезду каждый день приносили изувеченные тела ингушей, убитых якобы осетинами. Это было непростое испытание, потому что прямо там же приходилось общаться с родственниками, успокаивать их, обещать разобраться. Разговаривать с людьми было тяжело, но в итоге они нам поверили – и это самое главное. Я старался со всеми честно вести диалог, постоянно встречался со старейшинами, религиозными и общественными деятелями с обеих сторон.

Но  наряду с  переговорами зачастую приходилось применять силу – в ноябре-декабре 1992 года мы провели восемь войсковых операций одновременно как в ингушских, так и в осетинских селах. Все соответствующие приказы подписывал я.

— Кто принимал в  этом участие: армия или внутренние войска?

— Армейским частям, в которых тогда служили ребятасрочники,  мы поручали закрывать внешний контур.  Операции внутри оцепления проводил спецназ, который зачищал территорию от вооруженных бандитов, попутно ликвидируя нелегальные спиртзаводы и подпольные оружейные мастерские. Вы бы видели эти горы оружия, БТРы, пушки,минометы…

— Почему не удалось обеспечить возврат ингушских беженцев в Пригородный район ни тогда, ни позднее?

— Вы можете привести примеры таких конфликтов, где проблема возврата беженцев полностью решена? Выселить миллионы, а потом так же «организовано» вернуть миллионы людей на место прежнего проживания удавалось только Сталину, да и то под дулами пулеметов и автоматов, в товарных вагонах…  Сегодня проблему нельзя решить силовым путем просто по чьей-то команде. Это долгий и тяжелый процесс, который может длиться десятилетиями: с помощью смешанных браков, политики межнационального примирения и поощрения развития экономических связей. Здесь только время главный союзник. Принципиально важно, чтобы процесс возвращения хоть медленно, хоть противоречиво, но продвигался.

Конечно, осетино-ингушский конфликт до сих пор находится в замороженном состоянии (события в Беслане в сентябре 2004 года это отчетливо показали), поскольку остались нерешенными породившие его причины. Поэтому я хочу всех предупредить – если в России, не дай Бог,  вдруг ослабнет центральная власть, Северный Кавказ опять неизбежно вспыхнет, и все повторится снова: сепаратизм, толпы беженцев, этнические чистки. Только теперь, в отличие от начала 90-х годов, решающую роль во всех этих катаклизмах будет играть исламский фактор.

— Какую роль в тех событиях играла дудаевская Чечня?

— Огромную. Мы видели, что Чечня буквально выталкивала ингушей из соседнего с нею Малгобекского района в Пригородный район Северной Осетии, обещая им поддержку оружием и снабжением. Поэтому для меня одной из важнейших задач было не допустить расползания осетино-ингушского конфликта и втягивания в него чеченцев. Я постоянно находился в контакте с Дудаевым, Мамадаевым, Яндарбиевым и другими лидерами Чечни.

— Как именно вы с ними общались?

— Часто созванивались, но иногда лично встречались на границе Ингушетии и Чечни. Это выглядело как в фильмах: в чистом поле съезжались по три машины с обеих сторон, переговаривались, а потом разъезжались. Разговоры были откровенными, но конструктивными, поскольку в Чечне видели, что федеральные войска в зоне осетино-ингушского конфликта действуют жестко, но аккуратно и эффективно. Дудаев опасался, что они затем пойдут на Грозный, а я ему давал гарантии, что этого не будет – в конце 1992 года было ощущение, что с Чечней можно мирно договориться.

— Насколько это было реально?

— Еще до начала осетино-ингушского конфликта, в октябре 1992 года, я в составе делегации российского парламента летал в Грозный для участия в переговорах. По их итогам мы с чеченской стороной подписали Протокол о разграничении полномочий между Москвой и Грозным, в котором договорились решение самых спорных вопросов отложить на неопределенный срок, а сначала сосредоточиться на первоочередных проблемах. Получился перечень из двенадцати пунктов, который мы назвали в последующем  «предметами совместного ведения между Российской Федерацией и ее субъектом».

В 1994 году эта формула, рожденная в октябре 1992 года в Грозном, легла в основу договора с Татарстаном. Сейчас все почему-то забыли, что эта республика наряду с Чечней в 1992 году тоже не подписала Федеративный договор, считая себя суверенным государством, сорвала общероссийский референдум и выборы В Казани собирались даже собственную валюту вводить и взимать свои таможенные платежи. В феврале 1994 года после трех лет тяжелейших переговоров  Татарстан подписал с федеральным центром двухсторонний договор. Конфликт удалось урегулировать. После подписания договора в республике прошли выборы в Государственную думу и Совет федерации.  С конституционно-правовой, да и международно-правовой  позиций это было признанием общенационального суверенитета и сохранением республики в составе России. Важно подчеркнуть, что  механизм  разрешения регионального конфликта был выработан именно в 1992 году в Грозном, но реализован он был с Татарстаном. Похожим образом, по этой методике, кстати, тогда могли договориться Украина с Крымом, а сейчас, например, Испания с Каталонией.

— Почему в 1994 году не удалось аналогичным образом договориться с Чечней?

— Видимо, в Казани в то время были более мудрые и зрелые политики, чем в Грозном. Думаю, в Татарстане не было и другого фактора, неожиданно проявившегося после наших переговоров с Дудаевым.

В октябре 1992 года после подписания Грозненского протокола у нас было ощущение, что чеченская проблема близка к решению. Но спустя несколько недель в Москву прилетел Зелимхан Яндарбиев, который в частном разговоре со мной неожиданно разоткровенничался. Он прямо заявил: «Никакой договор мы сейчас не подпишем. Он нам сейчас не нужен, потому что чеченцы до сих пор остались разрозненным родоплеменным обществом, где все решают тейпы». Когда я в изумлении спросил: «А как же Дудаев, вы же его сами избрали президентом?», Яндарбиев ответил, что Дудаев мало чего решает, поскольку он выходец из неавторитетного тейпа. И дальше он сказал главное: «У нас есть только один путь создания единой чеченской нации – война с Россией, которая сплотит всех чеченцев и уничтожит все сословные перегородки внутри нашего общества. И только после окончания этой войны мы подпишем с Москвой самый демократический и справедливый договор».

— То есть в Грозном осознанно хотели войны?

— Не просто войны, а войны как способа социальной инженерии и механизма полного переустройства всего общества. По масштабам поставленных задач с этой затеей можно  сравнивать разве что эксперименты Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна. И надо признать – в значительной мере эта проблема в республике  по факту решена. Нынешнее чеченское общество при Кадырове более жестко структурировано и более вертикально выстроено, чем это было при Дудаеве.

— А если бы Дудаев был выходцем из влиятельного тейпа, все могло быть по-другому?

— Не думаю. Чеченское общество издавна держалось на балансе между несколькими главными тейпами, поделившими между собой власть. И одному тейпу подмять под себя все остальные никто бы не дал. Это не получилось ни у Завгаева, ни у Хасбулатова, так почему оно могло получиться у Дудаева?

— Зато получилось у Кадырова.

— Да, потому что война действительно разрушила старую тейповую систему  Ахмат Кадыров пришел на руины прежнего чеченского общества, которое пришлось спасать и заново отстраивать. А его сын Рамзан Кадыров, как бы кто ни относился к нему и его методам, Чечню держит. Для России это более чем полезно, учитывая непростую ситуацию во всем исламском мире, особенно на Ближнем Востоке.

— Возвращаясь к началу 90-х годов: получается, в Грозном войны хотели, а что на сей счет думали в Москве?

— Теперь все забыли, что многим в Москве был выгоден неопределенный статус Чечни. Через республику, где не осталось ни пограничников, ни таможни, ни  налоговиков, были ликвидированы все федеральные силовые структуры, в Россию в начале 90-х годов в обход осуществлялись колоссальные поставки импортных товаров. Чечня при Дудаеве была самой настоящей свободной экономической зоной.

— Свободной зоной или «черной дырой»?

— Называйте, как хотите, но в данном случае это было одно и то же. Безусловно, с помощью фальшивых «чеченских авизо» из бюджета России украли десятки миллиардов рублей. Но сейчас я говорю о другой стороне чеченского вопроса.

В грозненском аэропорту в наследство от СССР Дудаеву досталось около трех десятков самолетов (два Ту-154, остальные Ту-134), которые ежемесячно совершали  более 150 рейсов за границу. Главным чеченским бизнесменом того времени стал Басаев, который с Ближнего Востока организовал прямые поставки не только оружия, но и компьютеров, бытовой техники и ширпотреба. Могу ошибаться, но практически все первые импортные компьютеры в нашу страну поступали контрабандой через Чечню. А если к этому добавить нефть, то можно смело сказать, что в начале 90-х «чеченский насос» перекачал десятки миллиардов долларов.

— И как на это смотрели в Москве?

— Без согласия Москвы такие финансовые потоки просто не могли существовать. Поэтому любому политику, стремившемуся навести порядок в этих вопросах, ничего не удавалось сделать, поскольку он со всех сторон сталкивался с сопротивлением.

Будучи вице-премьером правительства и видя эту ситуацию, я внес два предложения. Во-первых, построить железную дорогу в обход Чечни, что потом и сделали наши железнодорожные войска. Во-вторых, придать Чечне хоть какой-то законный статус, чтобы она вернулась в правовое поле России. Я разработал законопроект о создании на территории республики свободной экономической зоны, предусматривающий де-факто полную самостоятельность Чечни во внутренних вопросах, но при этом регулирование всех ее внешних контактов нормами российского законодательства. К сожалению, меня тогда  не поддержали, поскольку такое решение чеченской проблемы никому не было выгодно.

— Но кому именно это не было выгодно? Кто в Москве «кормился» от дудаевской Чечни?

— Фамилий называть не буду – я же все-таки юрист. Это были чиновники разного уровня в министерствах, аппарате правительства, телевизионные начальники, близкие к власти банкиры и бизнесмены.

— Но кто тогда был инициатором военной кампании против чеченских сепаратистов в конце 1994 года?

— Во-первых, чеченскую проблему надо было каким-то образом решать. Допускать существование этой раковой опухоли на теле государства, через которую отмывались десятки миллиарды долларов, жизненно необходимых пенсионерам, врачам и учителям, было просто недопустимо.

Когда мы перекрыли каналы, благодаря которым работала эта экономическая «черная дыра», режим Дудаева стал моментально сдуваться, слабеть. На этом фоне активизировалась оппозиция и появилась полная уверенность, что чеченский вопрос можно решить силами самих чеченцев.  И в этот самый момент меня неожиданно отстранили от всех кавказских дел. В конце ноября 1994 года мне позвонил помощник Ельцина Илюшин и сообщил, что теперь вместо меня чеченской проблемой будет заниматься новый вице-премьер Николай Егоров. Надтеречный район Чечни во главе с Умаром Автурхановым тогда Дудаеву не подчинялся, и  Москва предприняла неуклюжую и плохо организованную попытку свергнуть Дудаева с помощью чеченских оппозиционеров. После ее краха и захвата в плен российских танкистов, действующих в составе автурхановских формирований, пришлось вводить в республику армейские части.

— Это было правильным решением?

— Конечно. В 1995 году Конституционный суд постановил, что президент был не только вправе, но и обязан использовать армию внутри страны для сохранения ее территориальной целостности. Другой вопрос, как именно ее надо было применять. Вряд ли бросать танки на городские улицы, да еще зимой, было лучшим решением.

— Бывший глава администрации президента Сергей Филатов рассказывал, что главными инициаторами ввода войск в Чечню были Егоров и Ерин, а Грачев категорически возражал.

— Может, поначалу он и возражал, но кто говорил про взятие Грозного за два часа силами одного парашютно-десантного полка? Грачев очень долго относился к Дудаеву как к своему младшему боевому товарищу и тщетно надеялся, что сможет с ним договориться.

А Егоров был государственником и по-своему цельным человеком, но он многого не понимал и потому искренне заблуждался о реальных возможностях страны вести затяжную войну на своей территории. Кроме того, многие политики в Москве тогда считали, что тот, кто сможет успешно решить чеченский вопрос, станет следующим президентом России после Ельцина. Это во многом объясняет тогдашнее поведение Руцкого и особенно Лебедя. У Егорова тоже были большие амбиции.

— Но Путин разве не по этой причине в 2000 году стал президентом?

— Конечно. Все они не ошибались, когда полагали решение чеченской проблемы ключом к Кремлю. Другое дело, что в отличие от Путина, у них это не получилось.